Чистовик - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 26

• Предыдущая
• 26/67
• Следующая

Я махнул рукой.

– Хорошо, верю. Это очень прогрессивно и круто. Один банкир все свои деньги кладет на счет – и решает за всех.

– Как это? Коэффициент, понимаешь? Один человек – один голос. И вот эта единица умножается либо на нуль – если денег в банке нет вообще, либо на цифру, по экспоненте стремящуюся от нуля к единице. Но выше единицы не прыгнешь. Голоса двух обычных средних торговцев перевесят голос самого богатого банкира.

– Все равно это мне не нравится, – возразил я. – Покупать право голоса за деньги…

– Ой, брат простодушия! А у вас голоса не покупают? – Андрей засмеялся. – Хорошо еще, когда деньгами платят. Обычно-то в ходу обещания…

Я замотал головой.

– Стоп. Я не спорю. Если честно, то мне все равно – демократия, феодализм…

– Вот потому, что вам все равно, у вас жизнь никак и не наладится, – наставительно сказал Андрей.

Хотелось возразить. Но как-то у меня язык не поворачивался отстаивать преимущества нашего мира. Демос… выдумали же.

– А что за строй в Тверди?

– О, отец любознательности! – Часовщик улыбнулся. Похоже, политические разглагольствования были у него любимым занятием. Жил бы у нас, стал бы политиком или журналистом. – Там теократия. Но не просто теократия, а схоластическая теократия дарвинистского толка.

– Это как? – То ли остатки таможенных знаний, то ли прочитанные когда-то книжки позволили мне понять… в целом. – Как-то оно все не очень совместимо.

– Еще бы! – Андрей хихикнул. – Власть там религиозная, все на свете выводит из Библии. Но – в свое время появился в Тверди такой человек, Чарльз Дарвин. У вас он тоже знаменит, верно?

– Верно. А у вас?

– Погиб при путешествии на корабле. Вероятно – атака гигантского спрута. Ничем прославиться не успел.

Я мрачно кивнул.

– Так вот, – как ни в чем не бывало продолжил Андрей. – Дарвин создал теорию, которая рассматривала эволюцию растений и животных как проявление Божьей воли. Позже, вместе с монахом Менделем, с которым Дарвина связывала нежная и преданная дружба, они заложили основы практической генетики, научились видоизменять божьих тварей к вящей славе и радости Творца.

Говорил он серьезно, но вот в уголке губ пряталась улыбка.

– К вящей славе и радости? – уточнил я.

– Так было решено Святым Конклавом после тридцатилетнего обсуждения вопроса. Созданный по образу и подобию Божьему человек хоть и тварь дрожащая, но, однако, может служить инструментом в руках Господа. Биология и генетика в Тверди развивались семимильными шагами. Труды святого Дарвина и святого Менделя продолжил великий русский подвижник, тоже после смерти причисленный к святым…

– Мичурин, – мрачно сказал я.

– Правильно! – Андрей захохотал. – Иван Мичурин.

– Как погиб? – спросил я. – Полез на яблоню за арбузом, тут-то его вишней и придавило?

– Какой ужас! – Андрей не понял юмора. – Нет, сын красноречия! Мичурин погиб во время эксперимента вместе с персоналом своей лаборатории, виварием и опытной делянкой. Эксперименты с геномом – они, знаешь ли, опасны…

Я не знал. Но верил на слово.

Подождав несколько мгновений, Андрей вздохнул. Видимо, он был бы не прочь еще поговорить – о демократии, религии, геноме и святом Дарвине.

– У меня очень удачный выход на Твердь. Большая часть выходов закрыта их властями, некоторые расположены в глухих местах. А мой, так уж сложилось, используется для контактов. Дело в том, что он выходит прямо во двор Конклава в Ватикане.

– Конклава?

Андрей вздохнул.

– Ты в курсе, что там христианство, внук просвещенности? Так вот христианство это не такое, как у вас или у нас. Никакого Папы Римского, да к тому же непогрешимого, у них нет. Есть Конклав Кардиналов – шесть кардиналов… Пойдем, друг мой!

Вслед за ним я прошел за прилавок, Андрей открыл узенькую дверку в стене и бочком туда протиснулся.

Вот это уже больше походило на жилище функционала, причем старого, обжившегося и обустроившегося. Большая зала с витражными, как в соборе, окнами на все четыре стороны. Сразу в два противоположных друг другу окна било солнце. Точнее – солнца двух миров Веера…

– Ага, – сказал Андрей, заметив мой взгляд. – Там – Твердь. А там – Янус.

– Бывал, – кивнул я. – Знаешь таких таможенниц – Василису и Марту?

– Из вашего мира?

– Да. Их двери выходят на Янус… я прошел от Василисы к Марте.

– В какое время года?

– Недавно. Там ранняя весна была.

– Значит, их выходы далеко от моего. Там, куда выходит моя дверь, сейчас лето… глянь.

Я с любопытством последовал за ним. Янус оставил у меня не только самые отвратительные впечатления, но и гордость: я все-таки выжил в этом негостеприимном мире.

Под витражным окном, бросавшим на пол блики оранжевого и зеленого света, была простая деревянная дверь с мощным засовом. Похоже, открывался засов нечасто – Андрей крякнул, отодвигая его. Потом распахнул дверь и отошел в сторону, предлагая мне полюбоваться результатом.

Я молча остановился на пороге.

За дверью расстилалось желтое песчаное море. Дул горячий сухой ветер, выглаживая равнину, не было ни барханов, ни камешка на песке. Единственное, что радовало взгляд, – небо. Ослепительно синее, чистое, ясное, с сияющим солнечным диском.

– Можно? – спросил я.

– Конечно. Загляни.

Я осторожно вышел за порог, огляделся. Жара мгновенно навалилась на меня. Я обернулся – здесь таможня выглядела старым зданием из обветрившегося песчаника с совершенно неуместным витражным окном наверху. Чуть в сторонке стояли два вкопанных в песок столба, между которыми болталась на ветру веревка.

– Поначалу пытался тут белье сушить, – сказал из дверей Андрей. – Но пересыхает, да и песком пахнет. А вот мясо вялить тут удобно. Мух нет, погода летом всегда ясная. Такой хамон получается – пальчики оближешь!

Кивнув, я вернулся в таможню.

– Ну что, пошли в Твердь, – запирая дверь, сказал Андрей. – С Божьей помощью… – Он перекрестился.

Я, на всякий случай, тоже. Спрашивать про другие миры я не стал.

Дверь в Твердь явно использовалась чаще. Андрей приоткрыл ее. Постоял. Потом начал открывать – медленно, с опаской. Сказал:

– Сам понимаешь… это, по сути, единственный открытый проход в их мир. Все остальные они замуровывают наглухо. А мой – под наблюдением…

За дверью оказался маленький дворик, обнесенный высокой белой стеной. Земля была выложена брусчаткой. В стене – еще одна дверь. И – множество крошечных отверстий, не то амбразур, не то бойниц. Сразу возникло неприятное ощущение, что в отверстия смотрит множество недоброжелательных глаз. И не просто смотрит, но и нацеливает какое-то оружие.

– Добрый день! – громко выкрикнул Андрей. – С миром, во славу Господа!

Дверь в стене открылась. Хорошая охрана, постоянно настороже…

А дальше во дворик вышла самая необычная процессия, которую я мог себе представить.

Я знал, что на нашей Земле Папу Римского охраняют швейцарские гвардейцы в ярких, как клоунские одежды, мундирах – в синие, оранжевые, красные, желтые полосы, идущие с головы до ног. Многие думают, что эти мундиры придумал Микеланджело, другие уверяют, что мундирам всего сто лет, а их автор – капитан швейцарских гвардейцев. На самом деле правы и те, и другие – вояка с задатками модельера опирался на старые эскизы Микеланджело, в свое время отвергнутые консервативными католиками. И когда в дверях замелькали яркие разноцветные костюмы – я не удивился.

Вот только надеты мундиры были не на крепких швейцарских парней, пренебрегших изготовлением часов, шоколада и перочинных ножиков ради чести охранять Папу Римского… ну ладно, в данном случае – Конклав.

Во двор стремительной легкой походкой вбежали молодые девушки – в той самой полосатой форме, в цветных беретиках на голове, с легкими пиками в руках. А у ноги каждой девушки бежала маленькая собачка с длинной шелковистой шерсткой и бантиком на голове!

– Йоркширские терьеры? – воскликнул я.

• Предыдущая
• 26/67
• Следующая