Нон-фикшн - Лукин Евгений Юрьевич - Страница 25
- Предыдущая
- 25/34
- Следующая
Подозреваю, что всех своих героев Боря списывал с себя, и, что удивительно, не повторился ни разу.
Ещё одно тому доказательство: все его персонажи невероятно обаятельны (причём, как правило, именно из-за своей наивности). Все. Даже мордоворот-дракон, у которого из воротника куртки торчала всего одна голова, да и та с каторжным клеймом, а вместо остальных – аккуратные обрубки. Даже начальник врангелевской контрразведки, прилежно записывающий за Сашком частушки: «Огур-чики-чики… помидор-чики-чики…» Даже Чудесный Нацмен из «Краткого курса соцреализма», развлекавшийся тем, что ставил на стол ребром национальный вопрос, а тот стоял и не падал...
Уму непостижимо: столько книг – и ни одной откровенной сволочи среди героев!
Каким же нужно быть хорошим человеком!
Имя Штерна, как я уже говорил, овеяно легендами и увито анекдотами. Подобно своим персонажам Боря то и дело влипал в невероятные и неизменно забавные ситуации, отчего общая любовь к нему лишь усиливалась. Памятна история о том, как Боря в отеле «Турист» потребовал документы у Чадовича, и это его незабвенное «Ж-ж-ж…», которым фантасты пару лет приветствовали друг-друга при встрече, и многое, многое другое, чего я пересказывать не намерен, поскольку и без меня перескажут.
Обсуждаем рассказ Штерна «Галатея». Слово берет рижанин Коля Гуданец – наш будущий друг, о чём мы еще не знаем. Ему хорошо. У нас ни одной книжки не вышло, а у него целых две. Ещё у него ухоженная борода, две курительные трубки в чехольчиках, а брови Коля ради вящего эстетизма держит приподнятыми.
– Вы травестируете, – с прискорбием говорит он Штерну. – Причём постоянно…
– Простите… как? – не верит своим ушам Боря.
Гуданец несколько даже шокирован.
– Э-э… травестируете…
– А это что такое?
Ну вот! А еще фантаст! Мог бы и знающим прикинуться…
Хрустальный интеллигентный голосок одной из участниц:
– Мне кажется, название рассказа («Галатея») не совсем соответствует его содержанию…
Боря (мрачно):
– А это не моё название. Это «Химия и жизнь» переиначила…
– Вот как? – удивляется хрустальный голосок. – А у вас он как назывался?
– «Голая девка», – отрывисто сообщает Боря.
В зале приглушенный гогот.
Чего ржёте-то? В самом деле – «Голая девка»!
Вот судьба: всю жизнь говорил правду – и в итоге прослыл юмористом…
Ну не зря же любимым Бориным писателем всегда был Антон Павлович Чехов!
Ссориться с людьми Боря Штерн не умел (случай с мэтром Б. ссорой не назовешь), а если пытались втянуть в окололитературные склоки и дрязги – он либо уклонялся, либо пытался сделать их литературными, а это уже, согласитесь, совсем другой коленкор.
– Ребята! Ну что вы там делите? Посмотритесь в зеркало! Сколько вам лет? Старые, толстые, лысые… Давайте лучше вместе повесть напишем. Я начну, а вы продолжите…
В этом весь Штерн.
Мягок, покладист, но только до определенной степени. Как там у Матфея? «И кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два». Полпоприща Боря, пожалуй, одолеет. Потом неминуемо опомнится – и пошлёт принудителя куда подальше.
Особенно забавно вышло в Дурмене (это под Ташкентом), где, не помню уже, за каким дьяволом, собрал нас на закате (или на заре?) перестройки кооператив «Текст».
Распахивается дверь номера, и на пороге возникает писатель К. Этакий, знаете, губитель женских сердец. Серая тройка, галстук, петушья осанка, в руке – бутылка шампанского, глаза горят. Он собрался на поиски приключений – и ищет напарника. Однако в номере вокруг красного пластмассового ведра с розовым мускатом собрались исключительно супружеские пары. Хищным оком вошедший обводит честную компанию – и – о, счастье! – на кровати у стеночки, уютно свернувшись калачиком, спит одинокий Штерн. Вот она, жертва!
– Боря, вставай! – тормошит его писатель К. – Пойдем по бабам!
– Ну чего, чего?.. – бормочет спросонья Штерн.
– Вы все пьяницы! – объявляет К., оборачиваясь к нам (половина присутствующих, напоминаю, дамы). – А я – гуляка… Вставай, Боря! Пойдем от них!
Бедный Боря встает, но вежд разлепить не может. На нём – мешковатые спортивные штаны, майка и тапочки. Торжественно вручённую бутыль он машинально прижимает к пузику.
Мы высыпаем за ними в коридор. Картина – потрясающая. Впереди гордо вышагивает К. Даже не вышагивает – он шествует стопами. А за ним, чуть поотстав, удивительно похожий на медвежонка, обрёченно косолапит так и не проснувшийся Штерн с бутылкой шампанского.
К. склоняет ухо к двери некого номера и галантно стучит в неё костяшкой пальца. Дверь открывается, и в коридор, действительно, выглядывает нечто женского пола. Завязывается светская беседа.
Боре надоедает стоять, он поворачивается и, по-прежнему не открывая глаз, возвращается в наш номер, где тут же сворачивается калачиком у стеночки. В обнимку с бутылкой.
Минуты через три дверь отворяется с треском – и влетает К. Он в ярости. Он мечет громы и молнии. Он обвиняет Борю в предательстве и прочих страшных вещах.
Боря отрывает от подушки тяжёлую всклокоченную голову, смотрит на беснующегося К., как бы припоминая что-то, – и…
А вот дальше не помню. То ли послал сначала (по-доброму! по-доброму!), то ли просто уснул.
Глядя на него, невольно хотелось быть таким же. Каждый раз привозить в подарок новую шутку, например…
– Боря! Я тут днями Стерна перечитывал… Хочешь хорошее название для романа?
– Давай!
– «Шентиментальное путешештвие». Напишешь?
– Ага…
Надул, не написал.
Записным остряком Боря никогда не был. Просто окутывала его некая добрая аура, причем всё, чего она касалась, немедленно обретало забавные черты. Поэтому о спящем Штерне ходило не меньше легенд, чем о Штерне бодрствующем (аура во сне никуда же не исчезает!).
Одесса. Фанкон-95. Зачем-то направляемся в Борин номер. Открываю дверь – и столбенею: на кровати мирно посапывает отвернувший к стеночке Штерн, а на нем возлежит большая чёрная-пречёрная кошка. Услышав всхлип петель, она вскидывает голову и устремляет на нас строгие зелёные глаза, как бы вопрошая: «Ну и что вы сюда припёрлись? Видите же – спит человек!»
– Ведьму снял!.. – ахнули восхищённо у меня за плечом.
Удалялись на цыпочках.
А однажды мы с Борей Штерном стали соавторами. Услышав мое вольное подражание Лермонтову:
Боря встрепенулся.
– Женьк… А можно я это в повесть вставлю? Со ссылкой – всё как положено…
– Боря! – взревел я. – Какие разговоры! Почту за честь!..
И ведь не просто вставил. Творчески развил. Если помните, робот Стабилизатор только и делает, что варьирует это двустишие. Так вот, Борин вариант:
пожалуй, посильней оригинала.
А потом ещё был «Эфиоп». И было чертовски лестно, что добрая треть эпиграфов – мои стихи. Тем более что в ту пору я даже не надеялся издать их отдельным сборником. Боря все хотел, чтобы мы с ним обменялись на «Эфиопе» автографами…
Так и не успели.
И все его любили. Его нельзя было не любить. У нас в семье, помню, в ходу была агрессивная фраза: «А птичку нашу, Штерна, прошу не трогать!» И употреблялась она по любому поводу. Даже когда никто никого не трогал.
Как ни странно, это его и подвело – всеобщая любовь. Не надо ему было, конечно, так пить. Но попробуй уйми тех же фэнов, неистово стучащих по столу донышками стаканов и скандирующих: «Хотим выпить со Штерном!»
- Предыдущая
- 25/34
- Следующая
