Осколки великой мечты - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 30

• Предыдущая
• 30/74
• Следующая

– Что же, – не заметив ее смущения, продолжил мужчина, – что же, моя дорогая гражданка Веселова Вероника Николаевна, одна тысяча шестьдесят восьмого года рождения, ранее не судимая – пока не судимая!.. Вы ведь совершеннолетняя? Подумайте, о чем я вам сказал. Крепко подумайте…

Еще минуту он сидел на ее столе, ощупывая своими каменными глазами ее пошедшее пятнами лицо. Затем нагнулся к ней близко, очень близко, и проговорил хищным, сексуальным шепотом:

– Я тебя съем, воробушек!

После чего быстро встал со стола, развернулся и не спеша пошел к выходу.

…Через два дня Вероника заплатила Баргузинову отступного – сто пятьдесят тысяч рублей.

Через неделю она стала его любовницей.

А еще через месяц она узнала, что Баргузинов действительно милиционер, но только бывший, из органов его уволили три года назад. Теперь он состоит в небольшой, но весьма осведомленной группе вымогателей.

И отныне ей, Веронике, придется платить Баргузинову и его команде дань: сорок процентов от чистой прибыли кооператива ежемесячно. Зато ей не надо ничего платить государству. Пока не надо.

И еще: ей больше не придется никогда и ничего платить Зойке. Урегулирование этого вопроса Баргузинов взял на себя. Ей даже не пришлось с Зойкой ни о чем говорить.

Нынешнее положение вещей Вероника приняла очень спокойно. Она ни словом не возразила Баргузинову. Она не протестовала даже внутренне.

Может, оттого, что вместе с Баргузиновым ей было хорошо.

Особняк Баргузинова располагался на самом берегу Клязьминского водохранилища. Одиноко стоящее кирпичное здание с нелепыми башенками окружал трехметровый забор.

Вера сперва невзлюбила свое новое жилье. Все огромно, пусто и гулко. Особенно неуютно она себя чувствовала в монументальной гостиной: по площади – метров пятьдесят. Просторная комната предполагала большую семью и шумные вечерние чаепития. Но семьи у Веры не было, только Баргузинов. А он приходил так поздно, что какой уже там чай…

Но Васечке дом понравился. Сначала он никак не мог взять в толк, что трехэтажное здание, все, целиком, принадлежит им одним, и порой спрашивал Веронику: «Мам, а где здесь другие квартиры?.. Ну, с другими детишками?..» Но потом привык к простору и одиночеству. Раскатывал по полу всех четырнадцати комнат особняка игрушечные машинки. Гонял по двору на трехколесном велосипеде. Ходил вместе с Верой на собственный песчаный пляж – двадцатиметровый кусок берега.

…Баргузинов настоял, чтобы они перебрались к нему, зимой девяносто второго. Точнее, в одно прекрасное воскресенье в январе он заявился в ее съемную квартиру в Крылатском и заявил: «Собирай вещи. Вы переезжаете ко мне». И Вера снова, как и раньше, не смогла, хотя бы для вида, противиться ему: такую силу взял над ней этот мощный волевой человек. Она покорно собрала пожитки. Шофер снес их вниз.

Вера с удовольствием отметила про себя, что за три последних московских года ей удалось поднакопить добра. В свою первую столичную квартиру, коммуналку на Бауманской, они с Васильком въехали с двумя чемоданчиками. Когда переезжали во вторую, в Крылатском, вещи поместились в багажнике такси – «волжанки». Теперь ее пожитки заняли все нутро огромного баргузиновского джипа «Гранд Чероки». Телевизор и видеомагнитофон «Панасоник», микроволновая печь «Шарп», три шубы: песцовая, лисья и норковая…

«Жизнь удалась? – спросила она себя, сидя на переднем сиденье баргузиновского джипа (в руках держала горшок с любимым цветком – папоротником). – Есть барахлишко… Есть славный, милый, бесконечно любимый сынок. Имеется любящий человек… А мне – всего двадцать три года… И за Москву я, кажется, зацепилась…» Она прислушалась к себе, однако счастья отчего-то не ощутила. И радости – тоже. Вера отчего-то вспомнила любимый Зойкин афоризм: «Счастья нет – если некому им похвалиться».

Хвалиться действительно было не перед кем. Особых друзей она не приобрела, а бабушке Верины успехи неважны: были б она да Василек здоровы.

Верочкин бизнес приказал долго жить. Точнее – она сама свернула его. Когда в октябре девяносто первого Гайдар и его приспешники объявили о планах реформы, она сразу поняла, куда ветер дует. Догадалась, что вот-вот, совсем скоро, начнется бешеный рост цен, тысячепроцентная инфляция. Плюс: кажется, от России вот-вот отделятся союзные республики. Значит, там введут свою валюту. А ведь ее кооператив только с Украины получал больше половины заказов… Плюс Казахстан, Грузия, Армения… В таких условиях деятельность ее фирмы потеряет смысл.

Она посоветовалась с Баргузиновым. Тот отмахнулся: «Я давно тебе говорю: хватит марочки клеить! Завязывай со своим «Почтарем». Возни много, толку – чуть…»

С мнением Баргузинова Вера научилась считаться. А еще пуще умела доверять своему внутреннему голосу. Интуиция советовала ей: с почтовой рассылкой пора покончить. Но фирму сохранить, законсервировать – мало ли на что еще пригодится.

Двадцать пятого декабря девяносто первого года Вера пригласила в офис тех, кто на нее работал. В первый и последний раз сотрудники собрались все вместе, и она поразилась: как много, оказывается, людей кормилось вокруг ее дела! В трех подвальных комнатенках образовалась толчея, словно в трамвае. Несмотря на то что в магазинах тогда свободно продавались только сода, соль и трехлитровые банки с томатным соком (даже за спичками и хлебом стояли очереди), столы, накрытые а-ля фуршет, ломились. Имелись и водка, и шампанское, и заграничный ликер «Амаретто». Яйца, фаршированные красной и черной икрой, перемежались дефицитными сыром, красной рыбой, колбасой трех сортов… Вера подняла тост. Поблагодарила сотрудников за работу. Высказала уверенность, что все они еще встретятся (хотя не очень-то верила в это). Снова будут вместе. Займутся каким-нибудь новым делом.

Каждому работнику, независимо от должности, она вручила конверт. В конвертиках лежало по пятидесятидолларовой бумажке: целое состояние по тем временам.

Ближе к полуночи народ разошелся. Остались самые близкие. Пара охранников, секретарша Машенька, бухгалтер Марина Васильевна. Включили телевизор. Слушали, как грустный Горбачев в своем президентском кабинете отрекается от власти. Наблюдали, как с купола Кремлевского дворца спускается красный флаг. Вера вдруг остро почувствовала: начинается новая эпоха. Помимо воли она подумала: «Как бы к этим всем переменам отнеслись родители? Папа бы точно сказал: разворуют страну! А мама бы с ним принялась спорить…»

Ох как же жаль, что их нет рядом… Ни здесь, ни в Москве, ни в Куйбышеве – нигде!

Как же Вероника скучала по родителям… Уже не страдала так, что сердце заходилось от тоски, а просто мечтала – вот бы они оказались рядом! Рассказать бы им и о Ваське-старшем, и об Иване, и о своем кооперативе… Сколько бы они всего еще увидели, узнали!.. И поносили бы на ручках Василька… Как нелепо и рано прекратилась их жизнь…

…Сперва Вера думала: без бизнеса ей будет скучно, муторно, одиноко. Раньше работа с утра до ночи, включая выходные, заполняла все ее время.

Однако пустота ее жизни быстро заполнилась. Она наконец-то смогла сама, вместо нянюшки, возиться с Васильком. А это означало: четыре раза в день накормить, дважды – уложить спать. Учить буквам. Играть с ним, рисовать, читать ему… Оказалось, посвящать время четырехлетнему сыну не менее утомительно, чем когда тот был полугодовалым… Но зато столько радости – быть с ним!.. Вот Васечка смотрит в окно особняка на пасмурное утро, на туман, поднимающийся с озера. Говорит: «Улица – хмурится», – и заливисто смеется: получилось в рифму… Вот они сидят с Верой у воды на специально вкопанной Баргузиновым лавке. Васечка восхищенно кричит: «Мама, мама, смотри – корабль на гамбинзоне!»

– Не на «гамбинзоне», а на «горизонте», – поправляет Вера.

– Нет, на гамбинзоне! – радостно упорствует сын.

• Предыдущая
• 30/74
• Следующая