Ледяное сердце не болит - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 2

• Предыдущая
• 2/64
• Следующая

…К концу дня от кофейно-пирожной диеты во рту у Димы образовался сладкий привкус. Даже спектакль у Додина – как всегда, смотрящийся на одном дыхании и как всегда – трагический (если не сказать тоскливый) – не смог его перебить. Срочно захотелось пива и чего-нибудь солененького – это желание Полуянов, выйдя из театра, немедленно осуществил в заведении «У тещи на блинах» у Пяти углов. А потом уже побрел мимо Владимирского собора, Кузнечного рынка в сторону Московского вокзала. Ночной влажный ледяной ветер дул, казалось, из каждой подворотни и проникал в мельчайшие щели сквозь одежду. Редкие встречные шли по пустынному переулку, закутанные шарфами до глаз – не до красоты сейчас, не до стиля. И даже продавцы цветов, бомжи и попрошайки, в любую погоду тусующиеся у Кузнечного рынка, куда-то попрятались.

Дима настолько увлекся сражением с хладным ветром, что даже миновал, не обратив внимания, ту самую подворотню, через которую они с Надеждой убегали от бандитов – а вслед им неслись автоматные очереди.[2] И ведь хотел же остановиться, вспомнить. Подумать только, как давно это было! А теперь они с Надькой живут гражданским браком, почти как муж и жена. И Дима ни на секунду не сомневался: стоит ему заикнуться о том, что надо-де «оформить отношения» – Надя немедленно согласится. А может, и в самом деле жениться? Вон он без нее всего четыре дня, а уже скучает. Тянет его к милой Надюшке. Хочется ее увидеть, обнять… Но жениться – это ведь полный и бесповоротный конец молодости, необязательности, свободе…

Дима настолько промерз, бредя по переулку в сторону Лиговки, что не стал даже заходить (как собирался) во двор, где они когда-то жили с мамой. Не глянул – в очередной раз! – на бывшие свои окна, за которыми обретались теперь совсем другие люди. Они хоронились за стеклопакетами и чужими шторами и не подозревали, сколько разнообразных детских воспоминаний хранит для Димы их просторная квартира с высоченными потолками…

Последний рывок – Полуянов перебежал Лиговский проспект и устремился к боковому входу в Московский вокзал.

Слава богу, поезд уже подали, и в вагоне оказалось тепло.

Не дожидаясь попутчиков, Дима разделся до спортивного костюма и забрался на вторую полку под одеяло. С собой прихватил блокнот – милое дело после командировки, уже в купе, просмотреть записи, сделанные в поездке. И составить план статьи, которую он уже завтра будет писать.

…План был вчерне готов в половине третьего ночи. Дима отложил блокнот на сетчатую полочку, потушил ночник и повернулся лицом к стенке.

Он понятия не имел, что даже в сей поздний час о нем думают два человека.

Первой была засидевшаяся в ночь за книжкой Надя. Однако любовь, теплота и радость, с которыми она вспоминала Диму, с лихвой компенсировались и даже перекрывались той злобой и ненавистью, с какими думал о нем совсем другой человек…

…На следующее утро столичные минус двадцать пять и сухое безветрие показались курортом по сравнению со вчерашней питерской влажно-ветреной погодкой. Дима бодро шагал по московскому перрону. Настроение было прекрасным. Во-первых, он выспался. Во-вторых, статья была практически готова – осталось сесть написать. В-третьих, мельком очаровав проводницу, удалось разжиться хорошим кофе.

Прямо с перрона он позвонил по мобильному Надежде. Черт, ведь и вправду соскучился по ней.

– Я приехал, – доложил Полуянов.

– Я рада.

Какое-то кокетство в Надькином голосе появилось, эротизм, чего раньше в жизни не было. С таким придыханием она произнесла это короткое «я рада», что внутри у него прямо все зашевелилось, забурлило.

– Я хочу тебя видеть. Прямо сейчас.

– Ничего не выйдет. Я на работе.

– Сбежать! Взять отгул! Уволиться!

– Не могу. У нас сегодня совещание у директора. Меня пригласили.

– Вот как? А я тебе хотел одну вещь сказать…

– Скажи.

– По телефону не стану. Такие вещи по телефону не говорят.

– Ну, вечером скажешь.

– Если я доживу до вечера.

– Тьфу, дурачок, типун тебе на язык!

– Ладно, тогда я тоже поеду на работу.

– Дим, знаешь, что…

– Что?

– Я очень жду вечера.

– А я – еще больше.

В метро уже миновал первый утренний час пик. Полуянов решил сразу ехать в редакцию. Всего пять остановок, одна пересадка. А в голове статья уже сложилась. Можно без промедления запереться в своем кабинетике и отписаться. А потом сдать статью в секретариат – и гуляй. Он поедет к Надюшке, она сегодня в первую смену, и они скоро увидятся. От этой мысли потеплело на душе.

На входе в редакционный корпус Дима за руку поздоровался с пожилым охранником.

– Что-то тебя, Дима, давно видно не было.

Называть на «ты» звезд отечественной журналистики было одной из привилегий редакционных стражей – своего рода компенсацией за их монотонный труд.

– Из командировки только приехал.

– А-а! Где был? В Лондоне или в Караганде?

– В Питере.

– Ну, и как тебе Питер? Бока повытер?

– Дремлет притихший северный город, – цитатой из песни ответил Полуянов, – низкое небо над головой. А как тут у вас?

– Тебе вчера рукопись принесли.

Дима скривился, словно двести граммов спирта хватил без закуски.

– Кто принес?

– Не представился.

– Мужик?

– А ты хотел длинноногую дивчину?

– Хотел.

– Зря хотел.

– А вы уверены, что рукопись именно мне, а не, скажем, Сереге Ветрову? Или – в отдел писем?

– Не, мужик просил конкретно тебе передать. Да вот тут и на конверте надпись: «Дмитрию Полуянову, лично в руки».

Из недр своей конторки охранник достал широкий, к тому же и толстый конверт из крафт-бумаги. Наклеенная на пакет аккуратная бумажка с отпечатанными на принтере буквами гласила, что послание и в самом деле адресовано Полуянову. Ни обратного адреса, ни подписи, ни фамилии отправителя на конверте не значилось. Дима снова сморщился:

– Вот графоманы неугомонные! – Взвесил послание в руке. – Да тут «Сага о Форсайтах», не иначе.

– Круче бери, – подыграл охранник. – «Война и мир».

– Ладно, прогляжу на досуге. Счастливого дежурства.

Полуянов пожал охраннику руку и пошел к лифтам. Он испытывал сильнейшее искушение сунуть конверт, не вскрывая, в ближайшую урну – однако мешало уважительное отношение к письмам трудящихся, которое юному журналисту успели привить на излете советских времен. Да и конверт был столь объемист, что ни в какую корзину не влез бы.

Дима поднялся на шестой этаж, который занимала редакция родных «Молодежных вестей». Прошел по пустоватому коридору в свой кабинет. Руководители нынче были на летучке, а рядовые сотрудники только подруливали в контору. Сейчас главное для Полуянова было не дать себя увлечь редакционным пустозвонством, байками и текучкой, а сохранить утренний настрой на написание питерской статьи, уже выстроившейся и выкристаллизовавшейся.

И ни в коем случае, конечно, не читать никаких графоманских рукописей.

…К трем часам дня статья была готова. Конечно, отвлекаться Дмитрию все равно пришлось. Заходил ответственный секретарь, требовал немедленно сообщить название еще не дописанного произведения и его точный объем. Неутомимая общественница Евгения Семеновна из кадров собирала деньги на коляску для только что родившей Анюты Бессоновой. Малышка Кира получила в презент питерского шоколадного «Оскара», расцеловала Диму в губы и звала в буфет попить кофе (журналист проявил стойкость и отказался).

Позвонила по городскому Надя. Никто, после того как погибла мама, не радовался ему – и его возвращениям, его приездам, его словам – столь же искренне, как Надя. И Полуянов очень ценил ее теплоту и ее свет.

Наконец он поставил точку. Вызвал на экран статистику: почти одиннадцать тысяч знаков. Как раз хватит на подвал.

– Сейчас надо сходить пообедать, – вслух сам себе сказал Дима, – потом придумать заголовок, сдать статью и вперед, домой. Точнее – к Надьке.

• Предыдущая
• 2/64
• Следующая