Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 73

• Предыдущая
• 73/118
• Следующая

И отступили, откатились воды, и попятился ветер......Он пришел в себя сразу и целиком, разве что эмоции запаздывали – и что-то произошло с цветом вещей. Цвет исчез, остались лишь оттенки серого. Саня рыдала, и трясла его, и раскачивала. Живи, живи, просила она, и Алексей поднял затекшую руку и погладил ее по голове, и она бросилась, вжалась лицом в его подмышку и замерла, вся дрожа.

– Ну что ты, ну... – Он с трудом выговорил эти слова, так сжало горло. Она промолчала, и он почувствовал только: быстро помотала головой. Он обнял ее, успокаивая. Пытаясь успокоить. Прошло много времени. Много биений сердца. Кажется, она чуть расслабилась. Почти перестала вздрагивать. Лишь изредка, при вдохах.

– Алеша... – произнесла она, не отрывая лица от его груди, – мы ведь... не выберемся отсюда?..

– Выберемся, – сказал он.

– Нет, – сказала она. – Не говори так. Я знаю, что это все. Конец. Конец пути. Подожди, не перебивай... Она уловила, что он набрал воздух для ответа. – Я хочу сказать...

И замолчала. Алексей ждал. Потолок был закопченный. В доме что-то жгли. Очень давно. Когда здесь еще жили. Жили люди. Жили живые...

– Я хочу попросить тебя: когда... все кончится и уже не будет никакой надежды... убей меня сам, ладно? Не позволяй... этим тварям... Я боюсь... что не смогу себя... Обещаешь?

И он сказал, что обещает, сказал легко, лишь бы избавиться от объяснения, почему так безнадежно уверен в том, что они все-таки выберутся из этой ловушки.

И Саня чуть отстранилась от него, приподнялась, отвернула лицо, чтобы он не видел и не запомнил ее такой зареванной и помятой...

И тут опять накатило. Волна дрожи. Он, выдохнув судорожно, перевернулся на бок, согнулся, зажал коленями руки. Зубы не стучали лишь потому, что свело челюсти.

– Тебе плохо? – закричала Саня. – Тебе опять плохо?

– Пр... идет... – выпихнул он из себя. – Реак... ция... Он постарался дышать глубоко и редко, и скоро дрожь отступила. Осталась дряблость, мягкость в руках и ногах. И очень хотелось расчесать, ну, просто – разодрать ногтями лицо...

К концу недели Рогдай имел под рукой четырнадцать тысяч хороборцев и три с половиной тысячи отважников. Во многочисленных лагерях, раскинувшихся от долины Вердианы до севера кесарийской области, молодые крестьяне и горожане оттачивали умение владеть копьем и алебардой, точно бить в цель из лука простого и рамочного, вставать в хор, закрываясь щитами, и перестраиваться, давая дорогу своей коннице или тяжелой пехоте. Их учили отступать в порядке, перекатами, когда за спиной отходящих встает ровная шеренга, пропускающая своих, и эти свои тут же создают следующую шеренгу, пропускающую сквозь себя тех, кто прикрывал их только что. И при этом все, и учителя, и ученики, знали, что в бою все будет проще и грубее, и взятые не спиной, а лишь головой знания вряд ли кого-то спасут... эту легкую пехоту будут использовать для прикрытия главных сил, для отвода противнику глаз, для заманивания его под настоящий удар – и гибнуть легкие пехотинцы будут в первую очередь, а добычи им не положено никакой, – но почему-то знание это уже ни на что не влияло. Спать им приходилось по четыре часа...

Возами, возами поступали в интендантства от всех мало-мальски умелых столяров оперенные древка стрел; все кузни день и ночь кузнецы и подмастерья сменялись, горны горели неугасимо, выдавали наконечники стрел, лезвия топоров, копий и алебард, боевые крюки – все то безымянное и быстрорасходуемое оружие, которым вооружались легкие полки.

Между тем враг подошел к Бориополю главному городу семейства Паригориев. Многочисленные жители посадов ушли, побросав имущество, дальше на восток, вдоль густонаселенного побережья, надеясь на доброту крестьян; самые отчаянные просились на стены. Но на стены брали только мужчин...

Четырехтысячный гарнизон крепости имел запасов на полгода строгой осады. Вода поступала из реки по многочисленным отводам, открытым и подземным. Старые стены необычайной толщины выдержали много натисков. Доместик города Арий Аристион, свояк Вандо, был почти спокоен...

Кто-то внутри нее все порывался устроить истерику: завел куда-то, на погибель... теперь выводи, как хочешь... Она прислушивалась к этому узнику даже с некоторым мрачноватым любопытством: чего только о себе не узнаешь в такие часы. После потрясения, когда ей показалось, что Алексей умер и она осталась совсем одна, наступило тупое спокойствие.

Саня обошла помещение, в котором, если не повезет, ей придется провести остаток жизни. Она специально проговорила это медленно: «Остаток Жизни» – и все равно ничего не почувствовала. Лишь – ощутила. Что-то почти жванецкое: «Пьешь стопку, вторую, третью, в четвертой – вода». Она не очень любила водку, но время от времени пила со всеми и потому вполне представляла себе эту обиду и досаду.

– Иногда так хочется быть дурой, – сказала она вслух.

Видимо, весь второй этаж этого дома был единой квартирой, этакой квадратной анфиладой, и можно было обойти его весь, переходя от окна к окну. Комнаты были побольше и поменьше, в некоторых были какие-то безумно захламленные кладовые, или чуланы, или как это еще можно назвать... В кухню с большой каменной печью здешние люди стащили всяческую мебель, она громоздилась почти до потолка. Что-то в этой кухне ей показалось странным, но она в тот момент не сумела сосредоточиться.

Обезьяны под окнами бродили медленно и лениво.

Саня долго смотрела на них. Это медленное движение завораживало, как завораживает какойнибудь на первый взгляд простой танец, движения которого ты почему-то не можешь воспроизвести.

Потом она провела языком по губам. Губы стали сухими и язык шершавым.

Можно поискать воду, подумала она безнадежно.

Людей выгнал отсюда, из-за стен, голод. И, конечно, отчаяние. Но водопровод в доме работал долго – возможно, уже после того, как люди ушли. Пятно ржавчины под краном...

Правда, после людей в доме побывали обезьяны. Возможно, вода хранилась в бутылях – вот гора осколков, – или в чем-то вроде аквариумов – вот их искореженные каркасы... Саня покосилась на Алексея. Он сосредоточенно засыпал и утрамбовывал сероватый порошок в пустые консервные банки.

• Предыдущая
• 73/118
• Следующая