Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга I - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 34

• Предыдущая
• 34/95
• Следующая

Дети. Маленькие. Годовалые. Мальчик и девочка.

Ублюдки, прижитые от подземного жителя…

Их можно взамен настоящих детей отнести в горы и скормить этому… ложному Богу…

Чтобы не шёл каменный град и не лил дождь из яда…

Люди. Ллюди… Что с них взять?..

Но! Нам-то как теперь быть? С детьми?

Он понял всё и почему-то испытал даже облегчение – потому что выхода ему судьба не оставила. Перестарались те, кто конструировал ловушку, кто загонял в неё…

Алексей вернулся к старухе – задать ещё пару сугубо практических вопросов. Нет, старуху он вниз не понесёт. Спустится сам и пришлёт дюжих ребят с носилками. Без носилок её не спустить…

Но оказалось, что никого присылать уже не надо. То есть – надо, но это уже не срочно.

Старуха лежала, характерно сложив у горла руки. Он знал этот приём. Четырнадцать слов – и человека нет. Нет нигде.

Ни в мире живых, ни в мире мёртвых…

Что ж. Вольному воля.

Собственная боль заставляла его по-злому завидовать этой старухе. Но нога слушалась, на тропу вставала твёрдо, так что следовало идти… и идти.

Он закинул обе корзины за плечи и стал спускаться, иногда позволяя себе отшвырнуть ногой вниз по тропе ненужный здесь камень. Это была его маленькая месть мирозданию.

Слышно было, как Саня идёт сзади с обоими фонарями. А если смотреть только под ноги, то легко можно поверить: обычный солнечный вечер. Солнце низко, но ещё долго будет светло…

Ребятишки теперь пищали вдвоём, но он всё равно ничего не мог им предложить, кроме воды. А воды они не хотели.

Кузня

Люди жили вдоль ручья, вдоль текущей с гор воды. Дома они строили из тонких сланцевых плит. Наверное, здесь было нечто вроде условной ночи, когда Саня, Алексей и несомые ими два ребёночка въехали в поселение. Въехали на двух бесхозных осликах, до того пасшихся в блёклой траве. Странно: растительность здесь была: высокая, густая, сочная, но при этом какая-то отёчная и обесцвеченная – хотя, из самых общих соображений, ей следовало бы иметь тёмный, почти чёрный цвет. Но, вероятно, здешние боги не слишком хорошо разбирались в теории фотосинтеза…

Сверху, при спуске с лугов, посёлок был почти не заметен глазу, зато хорошо угадывался обонянием. Пахло горелым углём и жиром, каменной пылью, копотью. Каменные крыши, заросшие травой и мхом, а кое-где и кустиками, полностью сливались с фоном, и Саня испытала что-то вроде стыда за свою невнимательность и тупость, когда обнаружила себя едущей не по лощине, как ей думалось, а по тесному кривому переулочку, над которым почти смыкались каменные плиты крыш, по сторонам темнели глубокие щели между домами – возможно, там были входы, потому что дверей в привычном смысле не наблюдалось, – и громоздилась какая-то тёмная утварь: корыта, мотыги, огромные казаны, сковороды и треножники…

Несколько раз в окнах мелькали бледные пятна лиц, тут же отшатывались и исчезали. Саня, как условились, не то что не оглядывалась, но даже не поворачивала головы: смотрела строго вперёд.

Алексей ехал позади: молча и – она не понимала, каким органом это улавливала, но, безусловно, не ошибалась – мрачно-торжественно. И корзины с мяукающими детьми у него на плечах ничуть не умаляли этой торжественности.

Цокот маленьких ослячьих копытцев казался непереносимо-громким. Ослики были подкованы на передние ноги. Глухой стук перемежался звонким.

Переулок скоро вывел их на подобие площади, и Саня почувствовала, как спину её сводит холодом. Это была та же самая площадь, по которой они бродили… так давно. Вот это – дом аптекаря, а вон туда – к трактиру, а вот здесь должен быть вход в погребок, но его почему-то нет, и это неправильно…

Площадь была совершенно не похожа на ту, но это не говорило ни о чём. Буква "А" – всегда буква "А", написанная ли первоклассником в тетради, отпечатанная ли типографским шрифтом, нарисованная ли придворным каллиграфом…

Алексей легко сошёл с ослика, поставил на землю корзины, помог Сане. Первые шаги дались ей с трудом, но нужно было держать себя, и она держала.

Посередине площади Алексей расстелил свою куртку и жестом предложил Сане садиться. Она села, поставив один фонарь справа, а другой слева от себя. Выпущенные из рук, они чуть померкли, но сохранили тот чудесный тёплый спектр, который придавал лицам лёгкий персиковый оттенок. Алексей почтительно опустился перед нею.

– Странно, – сказала Саня, – мы так давно вместе, а я всё равно ничего не знаю о тебе…

Она чувствовала такую усталость, что ей показалось даже, что она упала и умерла, а её место заняла другая, запасная Саня. Из того набора, который однажды развернулся перед нею, как пёстрый веер. Любопытная простушка в белых носочках…

– Обо мне? – как-то устало-удивлённо переспросил Алексей и потёр рукой ногу. – Что обо мне можно не знать? У меня нет ничего такого…

– Так не бывает. Ну, например… Твои родители живы?

– Мать жива. Я вижу её изредка.

– Ты её любишь?

– Это вопрос… – и Алексей надолго задумался. – Наверное, не люблю. Ужасно звучит, да? Ничего не попишешь. Она приложила немало усилий, чтобы я мог так сказать.

– Вот видишь? А ты говоришь – ничего такого.

– Но это правда неинтересно и… достаточно неприятно.

– А девушка у тебя есть? Невеста…

– Нет. Была, но… Всё. Теперь нет. Ничего нет. Ни родителей, ни жены, ни дома. Так вот сложилось. Есть служба.

– Она вышла замуж?

– Её убили. Случайно. Походя. Я отлучился буквально на три часа…

– Это тебя мучает?

Алексей помолчал.

– Нет. Опять, наверное, ужасно звучит? Но я… Говорили, что я туповат. Наверное, это так. У нас такая жизнь, что утонченные натуры не живут долго. А я вот живу.

Далеко за границами светового круга наметилось какое-то движение, смутное и медленное: будто по кругу, не приближаясь и не удаляясь, скользят бесформенные тени.

– Как ты думаешь, мы выберемся отсюда? – тихо спросила Саня, глядя мимо Алексея – туда, на тени.

– Не знаю, – сказал он. – Я никогда не слышал о таких местах. И в картах их нет. Может быть, мы прошли насквозь через всю Кузню… – (или забрели в какой-то запретный её угол, что более вероятно, добавил он про себя). – Выберемся, – вдруг решительно сказал он.

Может быть, отступившая вдруг боль вернула ему самоуверенность? До ноги уже можно было дотрагиваться – правда, это вызывало зуд и покалывание…

– Слава можно начинать числить в мёртвых, лишь когда его кости побелеют под солнцем, – проговорила Саня с некоторым недоверием к себе.

– Ты помнишь эту поговорку?!

– Да. И кое-что ещё. Когда я… спала… Это были не те сны. Я будто читала. Просто слова – без книги, без… Ни на чём. Сами по себе. Светящиеся буквы. Некоторые слова совершенно нечеловеческие…

– Постой. Не говори. Вообще никогда, если тебе вспомнились странные слова, не произноси их вслух. Ни в коем случае не произноси вслух ничего незнакомого. – Он заметил, что уголок рта Сани насмешливо дёрнулся. – Про себя – можно… А теперь скажи – они складываются во фразу?

– Да. Ритмически – очень точно.

– Четырнадцать слов?

– Сейчас… Да, четырнадцать.

– Назови мне… так… восьмое слово. Только его.

– Восьмое, восьмое… Ага. "Ингунбрософтевеск". А что это? Оно – важное?

– Интересно, кто же так постарался… Это очень важное заклинание, сестра. Освобождение души. Тот, кто произнесёт его вслух, исчезает и из мира живых, и из мира мёртвых. Он умирает мгновенно и абсолютно. Его уже не заставить подчиняться… как просто умершего. Но никто не знает, куда потом уходит душа этого человека. И ещё: когда произносишь слова, руки нужно держать вот так… – он показал.

И тотчас из темноты с криками испуга, с громким плачем – метнулись люди.

Они были слабы и медлительны, и Алексей сумел бы расшвырять их просто руками, но он даже не встал и позволил себя повалить на землю – просто потому, что ни малейшей угрозы от этих людей не исходило, напротив – они хотели ему только добра, одного только добра… Они с рыданиями, умирая от страха, хватали его за руки и отводили, отводили его руки от горла, от груди – не надо, без слов молили они его, не надо, не делай этого!

• Предыдущая
• 34/95
• Следующая