Журавленок и молнии - Крапивин Владислав Петрович - Страница 45

• Предыдущая
• 45/67
• Следующая

– У-у, держись, ребята… – тихонько протянул Митька Бурин. А Журку слегка затошнило от противного страха: все знали, что Виктор Борисович – гроза и бич всяких нарушителей.

– Маргарита Васильевна, пригласите виновников происшествия к доске, – сухим голосом распорядился он и сжал рот в красную точку. Посмотрел, как Журка, Горька, Иринка и Грабля выбираются из-за парт, и повторил громче: – Да-да, к доске. Вот сюда! – Он ткнул острым пальцем. – Вот на это место! Чтобы все видели паршивцев, которым не место в советской школе! – И взвизгнул: – Живо!

Они – что делать – стали у доски понурой шеренгой.

– Отвечайте! – крикнул Виктор Борисович.

Легко кричать "отвечайте". А на какой вопрос отвечать? Что говорить?

– Долго будем молчать? – вдруг, совершенно успокоившись, поинтересовался Виктор Борисович. И по-мальчишечьи забегал вдоль шеренги. Тогда Журка услышал сумрачный Горькин голос:

– Чего отвечать-то?

– Молчать! – снова взвизгнул завуч. – Ничтожные болтуны! Отвечайте, как вы посмели! Да, как вы посмели устроить это надругательство над школьными правилами?!

Надо было отвечать. Кто ответит? Горька? Но он ударил Бердышева последний. Грабля? Но с него какой спрос? Он врезал Тольке просто от благодарности к Иринке: потому что она заступилась перед Маргаритой. Сама Иринка ответит? А Журка, значит, будет прятаться за нее?

Журка поднял глаза:

– Потому что Бердышев обругал отца Брандуковой… – сказал он негромко, но, кажется, без дрожания в голосе.

– Вот как! – язвительно воскликнул Виктор Борисович. И тут же торопливо вмешалась Маргарита Васильевна:

– Но послушай, Журавин, разве это правильно?.. Виктор Борисович, не волнуйтесь, у вас же сердце!.. Скажи нам, Журавин, разве можно в ответ на слова, которые тебе не понравились, пускать в ход кулаки? Да еще так дружно и остервенело?

Она говорила спокойно, почти ласково, и Журка немного осмелел:

– Когда как…

– Что значит "когда как"? – Голос у нее слегка ожесточился. Когда четверо на одного, на беззащитного товарища – можно? Тут и нервы позволено распускать, и руки? А если кто-то сильнее или взрослее, вы бы, наверно, вели себя с ним сдержаннее. Разве не так, Журавин? А?

Журка пожал плечами.

– Не знаю…

– Нет, знаешь! Со мной бы ты, наверно, не стал драться, если бы даже и обиделся. А?

"Мелет чепуху какую-то " – с досадой подумал Журка. И сказал устало:

– С женщинами не дерутся…

– Ах вот что! – опять взвизгнул Виктор Борисович. – Ты нахал! Дерзкий мальчишка! Значит, если бы Маргарита Васильевна не была женщиной, ты мог бы кинуться в драку? На своего наставника? На пе-да-гога? Может быть, ты кинешься на меня?

"Что ему надо?" – тоскливо подумал Журка. В классе стало тихо. Видимо, вопрос завуча озадачил всех. И вдруг поднялся Сашка Лавенков. Сказал ясно так и ровно:

– Нет, ему на вас нельзя. Вот если наоборот – другое дело.

– Что? – озадаченно спросил Виктор Борисович. – Что наоборот?

– Я говорю, что вам, наверно, можно, – разъяснил Сашка, и в голосе его прорезался негромкий звон. – Возьмите его за ухо и головой о дверь. Как Вовку.

Было тихо, а стало еще тише. Виктор Борисович шелестящим шепотом сказал:

– Что? Как ты смеешь? Какой Вовка?

– Мой брат. Лавенков из третьего "Б", – разъяснил Сашка. – Вы, конечно, уже забыли. Он вчера бежал по коридору, а вы его за ухо хвать и в учительскую поволокли. И лбом о косяк.

Виктор Борисович коротко задохнулся:

– Ты… Ты… Это чудовищная клевета! Это… Ин-си-ну-ация!

– Я не знаю, что такое эта ин… си… В общем, не знаю, – холодно ответил Сашка. – Только Вовка никогда не плачет, а вчера пришел со слезами. И ухо болит до сих пор.

– Ты лжец!

– Нет, – сказал Сашка.

Он стоял прямой, спокойный. "Он совсем не боится, – подумал Журка. – Потому что у него есть брат. Он заступается за брата. Не страшно, если за брата… или за сестру…" И Журка сказал:

– Лавенков не врет. Он вообще никогда не врет. Он командир нашего отряда.

Виктор Борисович дернул головой с гладкими бесцветными волосами и тонким пробором. Глянул не то на Журку, не то сквозь него и повернулся к Маргарите.

– Всем! – сказал он с частым придыханием. – Всем! Вот этим… и ему… – Он ткнул в Лавенкова. – За третью четверть поведение "неудовлетворительно"! Всем! Я доложу сейчас директору!

Он почти бегом заспешил к выходу – маленький, худой, похожий на мгновенно состарившегося мальчика – и со стуком закрыл за собой дверь.

– Достукались, – горько сказала классу Маргарита Васильевна. Пять "неудов" за четверть. Прекрасные показатели! Как ты думаешь, Лавенков?

– А почему пять? – Лавенкова, кажется, ничуть не тронул грозящий "неуд". – Бердышев, значит, ни в чем не виноват? Так и отсидится?

Все повернулись к Тольке. Он сидел, хлопая белыми ресницами. Будто хотел сказать: "А я-то при чем?"

– Разберемся и с Бердышевым, – неуверенно пообещала Маргарита Васильевна.

– А Лавенкову за что "неуд"? – спросил Журка.

– За безобразную грубость! – отрезала Маргарита.

– А-а! – протянул Димка Телегин. – Это значит, Санька сам таскал своего брата за ухо! А свалил на Виктора Борисовича.

– Телегин! Ты тоже хочешь заработать?

– А я не боюсь, – весело заявил Димка. – Подумаешь, поведение снизят. Пять лет впереди, сто раз еще исправлю.

– Это у тебя-то пять лет впереди? С такими-то замашками? Кто тебя возьмет в девятый класс? Как миленький отправишься в ПТУ.

– А что ПТУ, штрафбат, что ли? – спросил Митька Бурин. – В некоторые училища конкурс, как в институты.

– В такие училища, дорогой мой… – начала Маргарита, но тут открылась дверь, и все вскочили: вошла директор Нина Семеновна.

– Садитесь, садитесь, ребята… Маргарита Васильевна, говорят, что-то веселенькое выкинули наши детки, а?

Она была добродушная, уверенная, не умеющая волноваться. А Маргарита заволновалась, как школьница:

– Да, Нина Семеновна, к сожалению. Вот эти… Сначала драка, потом…

– Знаю, знаю. Это и есть заводилы? Смотрите-ка, даже девочка. Ну и петухи…

– Виктор Борисович требует снизить им оценку за четверть, – зло, но неохотно произнесла Маргарита. Понятное дело – ей самой не хотелось, чтобы класс терял показатели.

На добром, домашнем лице Нины Семеновны проступила полуулыбка.

– Ну, это мы посмотрим. До конца четверти далеко, может быть, они исправятся. А, орлы?

Она, кажется, ожидала радостных обещаний, что да, исправятся. Но шеренга хмуро молчала. И Лавенков молчал. Однако это не обескуражило Нину Семеновну.

– Исправятся, – решила она. – А вы, Маргарита Васильевна, понаблюдайте. Разберитесь. Побеседуйте, если надо, с родителями…

Журка и Горька проводили Иринку до троллейбуса. Сначала шли молча. Потом Горька рассмеялся:

– А Бердыш-то ничего не понял!

– Что не понял? – удивился Журка.

– Он же ничего не знал про передачу, точно вам говорю… У него просто привычка такая: отругиваться. Не помните, что ли? Ему скажешь: "Ты дурак", а он: "Как твой папа" или "А у тебя мама горбатая"…

"А ведь верно", – подумал Журка.

– Все равно. Так ему и надо, – сказала Иринка.

– А Грабля-то как вскинулся! Я даже не ожидал, – вспомнил Горька.

Журка тоже подумал о Грабле, а потом о всей компании Капрала. И о самом Капрале. Было жаль его. Хоть и виноват, а все равно жаль. Потому что не забыть, как он шел рядом и укрывал Журку своей курткой. Но Журка не сказал об этом. Горька все равно не поймет. Он после той истории с бутылкой только плюется, услышав про Капрала. А Иринка поймет, но вспомнит, что Капрал затеял драку, когда был пьяный. И, значит, про отца вспомнит… Журка сказал озабоченно:

– Как бы Маргарита и правда не пошла к родителям…

– Ну и пусть, – отозвалась Иринка. – Меня ругать не будут, меня мама с папой всегда понимают.

Журка посмотрел на нее укоризненно: "А Горька?" Тот будто услышал его мысль. Небрежно проговорил:

• Предыдущая
• 45/67
• Следующая