Серебристое дерево с поющим котом - Крапивин Владислав Петрович - Страница 28

• Предыдущая
• 28/38
• Следующая

И все облегченно вздохнули. Хорошо, когда сложный вопрос отпадает сам собой… Матвей подвёл итог:

– Вот так-то, Стёпушка. Побудешь пока в нашей шку­ре…

Кстати, о “шкуре”. Сообразили, что нужна одежда. Не идти же Лошаткину домой в таком виде. Варя сбегала к себе, отыскала тренировочный костюм старшего брата (брат из него уже вырос). Костюм оказался длинноват и тесен, и всё же Стёпа влез в него: трикотаж – он ведь растягива­ется. И получился совсем обыкновенный мальчишка лет двенадцати: чересчур полный, но в общем-то даже симпа­тичный. Только с зарёванным лицом.

– Глядите, как славно вышло, – бодро сказал Мат­вей. – Ты Стёпа, привыкнешь и сам не захочешь обратно.

Стёпа сопел и вздыхал.

С этими вздохами он и отправился домой, выпросив обещание, что “обратно” вернут его обязательно и при пер­вой возможности. Уже ничем не грозил. Видать, покорился неизбежному.

А под вечер Стёпа опять появился на дворе у Маркони.

Там шла работа.

Уки из четырёх автомобильных камер и двух досок строили корабль, чтобы плавать в мелководном ближнем водоёме с громким названием “Ямской пруд”. Корабль на­зывался “Триука”. Придумал это, конечно, Олик. Он ска­зал, что такое имя, во-первых, отражает суть, а во-вторых, похоже на греческое слово “трирема” – тип старинного судна.

Матвей, Сеня, Варя и Маркони клеили из газеты “Ве­черний Ново-Калошин” воздушного змея. Решили показать Антошке, что это за штука и как её запускают с крыши.

Антошка ходил от “змеестроителей” к Укам и обратно, смотрел и старался помогать: ему всё было интересно. Он-то первый и увидел Стёпу Лошаткина. Тот вошёл через ка­литку и робко сел рядом с ней на дровяные козлы. Антошка сказал Сене:

– Смотри…

Посмотрел Сеня, посмотрели остальные.

Стёпа Лошаткин сидел и поглядывал исподлобья. Эта­кий новичок, не знающий, примут ли в ребячью компанию. Он был в просторных заграничных шортах и пёстрой май­ке – тоже, видимо, импортной. Судя по всему, бывший Степан Степаныч выбрал одежду в собственном магазине.

Увидев, что на него смотрят, Лошаткин отвернулся, вы­тер под носом пухлым кулаком и зябко погладил похожие на боксёрские перчатки колени.

– Ну, чего сидишь-то, – сказал Матвей. – Иди сюда, раз пришёл.

Стёпа приблизился. Стал смотреть на змей. Все неловко помолчали. Наконец Матвей спросил:

– Ну, как дома-то?

– Да ничего, – вздохнул Стёпа.

– Узнала жена-то?

– Узнала… – он усмехнулся. – Она меня в любом обличье признает, никуда не денется. Только крику было – ужас…

– А как ты ей объяснил-то? – нерешительно поинте­ресовался Сеня.

– Сказал, что сам не знаю… Сел, говорю, в саду на лавочку, размечтался малость, вспомнил, как мальчишкой был, задремал. А когда проснулся – вот уже такой, как есть. Может, говорю, действие каких-то неизвестных науке сил и магнитных полей. Или шуточки космических пришельцев. У нас в городе много чего странного…

– Ты, Стёпа, парень с головой, – похвалил Маркони.

– И она поверила? – спросил Матвей.

– А куда она денется, – опять сказал Стёпа.

– И к врачу не погнала?

– Нет пока… Только велела доверенность подписать, что все права на магазин я ей передаю. Подпись-то у меня прежняя, а сам я куда гожусь такой для бизнеса… – Он вдруг заулыбался, крутнулся на пятке. И тогда все с облег­чением рассмеялись. Даже Уки у своего корабля. Потому что увидели: Стёпа Лошаткин не в таком уж отчаянии. Ка­жется, привыкает.

Лошаткин и в самом деле ощущал непривычную лег­кость. Конечно, было и огорчение, и ужасная неловкость от того, что он маленький и бесправный. Но в то же время словно тяжкий груз свалился. Это исчез страх. Потому что сейчас ничего со Стёпой не могли сделать ни налоговая ин­спекция, ни городской прокурор. Что возьмешь с мальчиш­ки? Никто и не докажет, что этот упитанный школьник – владелец магазина “К Вашим услугам”.

С этими-то чувствами Стёпа и ускользнул от грозной Венеры Евсеевны. Удрал, как пташка из клетки. И… от­правился к своим недругам, превратившим его в пацана.

А куда ему было идти? Уж коли суждено тебе снова сделаться мальчишкой, нужны приятели.. А кроме нашей компании, никого Стёпа не знал.

Смену настроения у Лошаткина ребята учуяли сразу. И Варя ему сказала:

– Это, Степан Степаныч, будет вам вроде отпуска и курорта. Отдохнете от забот.

Он махнул рукой:

– Какой я теперь Степан Степаныч… Небось останусь дитём до конца дней…

Его опять уверили, что это на четыре недели.

– Да я бы и дольше непрочь. Только супруга грозится, что, если до этого обратно не превращусь, в школу отпра­вит…

Стёпе хором пообещали, что такого кошмара в его жиз­ни они не допустят.

Он заулыбался с облегчением и благодарностью. И вдруг сказал:

– А змей вы неправильно делаете. Надо прогиб поболь­ше, а сюда вот, на нитку, – трещотку… И веревочный хвост – это муть. В наше время хвосты из мочалы делали, она стабилизирует змей в полёте…

– Уки, раздобудьте мочалу, – велел Матвей. – Ну-ка, Стёпа, покажи, как тут с изгибом-то…

Так же как Антошка, Стёпа Лошаткин считался теперь племянником, который приехал в Ново-Калошин на кани­кулы. Только, разумеется, не племянником профессора, а своим собственным, то есть Степана Степаныча Лошаткина. А сам Степан Степаныч, по словам его супруги, якобы пре­бывал в длительном отъезде по коммерческим делам.

К новому родственнику Венера Евсеевна относилась со всей строгостью. Ежедневно гоняла его на рынок за овоща­ми, велела поливать огород и делать уборку в доме и в ма­газине. Порой за излишнюю медлительность или возраже­ния награждала подзатыльниками.

– А вчера выпороть обещала, – горько признался од­нажды Стёпа приятелям. – За то, что поздно домой пришёл. Говорит, что в следующий раз обязательно…

– Ну и правильно, – злорадно отозвался Пека. – А ты небось думал, что детство – это сплошная радость, да? Ха-ха…

Он один продолжал относиться к Лошаткину неприми­римо. Говорил, что не верит ему “даже на огуречный хвост”. Впрочем, на открытую ссору не лез. Вообще Пека стал более сдержанным и воспитанным. Это, без сомнения, сказывалось влияние профессора Телеги, с которым Пека подружился.

Егор Николаевич в свою очередь подружился с Пекиной тётушкой. Он повадился провожать Пеку после занятий до­мой (говорил, что для разминки), заходил в гости и всё чаще засиживался у Изольды Евгеньевны. Пека был рад. Увлеченная этим знакомством, тётя Золя почти забыла о своих педагогических обязанностях и настолько раздобри­лась, что сама отдала Пеке медный таз. Приближалось но­вое полнолуние.

А Стёпа Лошаткин к концу июля сделался уже привыч­ным человеком в ребячьей компании. И, несмотря на опа­сения Пеки, оказался вполне нормальным пацаном. Ну, были у него, конечно, кой-какие загибы. Жульничал иног­да при игре в “мяч-вышибалу” и в “банки-шарики”, боялся сперва плавать в пруду (хотя там всего “по пуп”), часто хвастался, что в “наше старое время” игры были интерес­нее. Ну да кто без недостатков? И к тому же, когда Стёпе лунным вечером дали покататься в тазу, хвастаться он пе­рестал. В его детстве такого не было.

Пека сперва не хотел давать Стёпе таз, говорил, что «посудина не потянет такого чемпиона по штанге”. Но по­сле двукратного заклинания таз Стёпу поднял. И тот был счастлив, хотя и вздыхал, что “опять придёт домой поздно, а там сами понимаете…”

На пустыре у огонька собирались по-прежнему. Правда, теперь болтали и пели реже, а молчали чаще. Может, по­тому, что недалёк уже был день Антошкиного отлёта. А мо­жет, потому, что вечера стали темнее. И потому, что Пим-Копытыч продолжал грустить о Потапе, хотя и скрывал это. Всё чаще было заметно, что он прикладывается к на­питку, который готовит у себя в подвале из паслёна и ос­татков прошлогодней картошки. Впрочем, заметно было несильно. Непрочной казалась теперь и судьба самого Ямского пу­стыря. Ходили слухи, что осенью начнут его расчищать и разобьют на этом месте детский парк. С качелями, карусе­лями и прочими радостями… Что же, парк – дело хоро­шее, но пустырь с его таинственными джунглями, подвала­ми и низкой розовой луной над кустами было жаль.

• Предыдущая
• 28/38
• Следующая