Семь фунтов брамсельного ветра - Крапивин Владислав Петрович - Страница 37

• Предыдущая
• 37/78
• Следующая

Привела нас лестница в сырую холодную комнатку – этакая внутренность куба из кирпича. Здесь стояли несколько железных бочек, а к одной стене были наклонно прислонены полусгнившие горбыли. Пашка пригнувшись нырнул под них и поманил нас. Под этой косой, пахнущей плесенью крышей мы разглядели ржавую, с крупными заклепками, дверь. Ну, прямо средневековье! И скрип у двери был “средневековый”, как в кино про рыцарские замки – это когда Пашка потянул на себя могучее висячее кольцо. Дверь нехотя отошла наполовину.

Пашка снова поманил нас.

И мы попали в настоящий подземный ход.

Высота была метра два, ширина около полутора.. Сводчатый потолок и стены – вперемешку из кусов гранита и кирпичей. Под ногами – ровные каменные плиты. Шаги и шепот отзывались глухим эхом. Коридор оказался извилистым – не разглядишь, куда ведет.

Пашка наконец снизошел до объяснений:

– Мы этот путь нашли в прошлом году с Валеркой Завьяловым. Хороший такой парнишка, тоже в кружке занимался. Жалко, что потом уехал в Хабаровск… Мы вот так же однажды бродили по дворцу украдкой, тайны разыскивали, и вот… Этот ход, наверно, еще Арамеев строил для своих тайных дел…

– Неужели про него никто не знает? – удивилась я.

– Может, кто-то знает, да помалкивает. А может, и никто… Кому он нужен-то сейчас…

– Нам, – сказала я. – Долго он еще будет тянуться? И куда мы придем?

Пашка сообщил, что недолго. А придем в парк.

– Надеюсь, там выход не замурован? И не заперт?

– Заперт, конечно, – “успокоил” Пашка. И хмыкнул. – Зачем подземные ходы держать открытыми? Мы с Валеркой и заперли, на могучий старинный замок, чтобы никто с той стороны совался. Пусть думают, что это вход в кладовку для дворников, если увидят…

Я напомнила:

– Имей в виду, ребенку пора домой.

Томчик не обижался на “ребенка”, знал, что это шутя. Сейчас он уже не держал мою руку, шел впереди меня, следом за Пашкой. Оглянулся:

– Женя, я вспомнил! Папа сегодня на дежурстве, можно не торопиться.

– Это хорошо… Однако моя мама не на дежурстве, – проворчала я.

Ход раздвоился.

– Нам направо, – сказал Пашка.

– А что налево? – шепотом спросил его спину Томчик.

– Там тупик… Там мы с Валеркой однажды нашли револьвер.

Томчик споткнулся.

– К… какой револьвер?

– Обыкновенный. Наган… Наверно, с давних времен лежал.

Томчик опять сбил шаг. Мне показалось, что он стал чего-то бояться. Я бодро сказала:

– Ох и сочинитель вы, Павел Капитанов.

– Ничуть не сочинитель. Он лежал среди кирпичей, в выемке. Завернутый в тряпицу. Раньше тряпица была, наверно, промасленная, но к нашим дням вся ссохлась. А наган ничего, не ржавый. В каждом гнезде барабана патрон. И еще несколько патронов отдельно, россыпью…

– Врешь, – сказала я. Надо было что-то сказать, потому что я чуяла: Томчику явно не по себе. Пашка-то этого не видел, шел не оглядываясь.

– Ничуть не вру… Наверно, в те годы, когда здесь была ЧК, кому-то из заключенных готовили побег и специально для него положили туда оружие. Сообщники…

Томчик повертел головой, словно от воротника у него чесалась шея.

– Паша, а он теперь где, этот… наган?..

– Далеко…Мы с Валеркой вынули патроны, пощелкали курком, а потом все это дело утопили. Тут же в парке, в пруду. Он глубокий.

– Врешь, – опять сказала я. Потому что где это видано, чтобы два шестиклассника нашли боевой револьвер с патронами и добровольно выкинули его! Фантастика…

Пашка досадливо шевельнул спиной.

– А чего с ним было делать? Не игрушка же. В каждом патроне, может, чья-то человеческая смерть сидит… Сперва хотели, конечно, пойти в овраг, пострелять по банкам, да поняли: услышат люди, сбегутся… Валерка сперва говорил: давай сдадим в милицию, нам премию выдадут. А потом мы сообразили: тогда ведь придется про подземный ход рассказать и его сразу же закроют. А он нам еще может пригодиться…

Мы с полминуты шли молча, и вдруг Томчик спросил полушепотом:

– Паша, у тебя есть с собой спички?

Да, Томчик в самом деле боялся, Пашка тоже это понял.

– Конечно, есть. Боишься, что свечка погаснет? Снова зажжем.

– Я… нет. Наоборот… – В голосе Томчика дрожали слезинки. – Можно погасить ее на минуточку? Мне… очень надо…

Пашка тут же дунул на свечу. Запахло дымом погасшего фитиля. И в этой полной, пропитанной свечным запахом тьме, Томчик негромко выговорил:

– Я… признаться хочу. Это надо… В темноте признаваться легче. – Было слышно, что дышит он, как на горячую картошку.

Я быстро взяла его за плечи.

– Томчик, что с тобой?

– Понимаете… я не смогу выстрелить из револьвера… который принесет Петруша… в того идола…

Я наклонилась так, что шерстяной гребешок его шапки защекотал мне нос.

– Ты все еще думаешь, что он какое-то божество?

Томчик дернул плечами.

– Да нет же! Вовсе я так не думаю. Просто я от-ча-ян-но боюсь выстрелов… – Кажется, он всхлипнул. – И ничего не могу с собой поделать. Совершенно…

Сколько мы молчали? Секунд, наверно, десять. Пашка – он молодец все-таки! – сказал самым обычным голосом:

– Ну так что за беда? Это у многих бывает. Я когда был, как ты, боялся даже из пистонного пистолетика… Потом прошло.

– Но это же потом! – Томчик всхлипнул совсем явно. – А мне стрелять-то скоро…

– Томчик… – Я старалась говорить очень аккуратно. – В чем тут вопрос? Мы наденем твою матроску хоть на кого, на того же Лоську, снимем его руку с пистолетом, он выпалит. Это называется крупный план… А тебя снимем перед этим, как ты начинаешь жать на крючок. Патрона в револьвере не будет.

– Но все же спросят: почему так?

– Спросят – ответим, – рассудил Пашка. – Сажем, что тебе нельзя. Воспаление барабанной перепонки.

– Не поверят же…

– Как же не поверят, если мывсе скажем, – увесисто проговорил Пашка.

– Но тогда ведь… это будет не по правде. По правде-то я все равно трус… Да?

– Господи, кто тебе сказал такую чушь? – выдохнула я. – какой же ты трус! Ты вот идешь по всем этим проходам и ни разу не пикнул. Я вся тряслась на той лестнице, а ты…

– Потому что я не один, а с вами, – прошептал Томчик.

Пашка проговорил так, словно клал перед собою один на другой кирпичи.

– Вот и будь с нами. А мы с тобой. И ничего не бойся.

– Да… только стрельбы я все равно боюсь. Даже отец сказал, что я… как паршивый зайчонок…

– Он что, учил тебя стрелять? – сразу догадался Пашка.

– Да… пожалуйста, не зажигайте еще, я сейчас… Я хочу признаться до самого конца… Я про это никому не рассказывал, даже Люке. Только вам. Потому что… – и опять задышал, будто обжегся.

Я поплотнее придвинула его к себе.

– Говори все, что хочешь. Мы никому ни словечка…

– Это из-за ружья… Отец купил новое ружье и поехал со знакомыми в лес, испытывать его. И меня взял. Пока они стреляли, я терпел. Не отбегал далеко и даже уши не зажимал… А потом он говорит: “Сейчас будешь стрелять ты. Я сделал специальный патрон, с половинным зарядом…” Я не хотел, а он опять говорит: “Не вздумай упираться! Пора становится мужчиной…” Ну и дал мне ружье, показал, куда целиться. В бутылку на пне… Я нацелился, а крючок нажать не могу. Страх такой, и в ушах звенит… Он тогда стал кричать на меня. “Девчонка паршивая, домой больше не пущу!..”

– Пьяный, что ли? – хмуро сказал Пашка.

– Вовсе нет, он не пьет… Встал надо мной и кричит: “Стреляй я сказал!”… А потом сорвал с березы прут и говорит: “Если не выстрелишь, сниму с тебя штаны и этим прутом при всех…” Тогда я нажал. Как ахнуло! Я оглох. Бросил ружье и убежал. И весь день ни к кому не подходил. Потому что я… описался…

Я чуть не заревела. Будь я там, в лесу, вцепилась бы папаше Морозкину в рожу!

Пашка отозвался самым небрежным тоном:

– Ну и что за беда? С кем не бывает. Я и про себя мог бы рассказать… да ладно… Томчик, ты плюнь и забудь.

– Вы ведь правда никому не скажете?

• Предыдущая
• 37/78
• Следующая