Семь фунтов брамсельного ветра - Крапивин Владислав Петрович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/78
- Следующая
Я вспомнила про мальчика Ливия, который стал художником, и спросила:
– А что стало потом с этим Фимой? Когда он вырос…
– Не знаю, Женечка. Мы скоро уехали в Минск, а еще через год сюда… Боря говорил, что слышал, будто Лившицы перебрались в Подмосковье, к родственникам его мамы, и будто бы там он сменил фамилию…
– Зачем, – удивилась я.
– Он был весь такой… боевой. И, конечно же, мечтал стать военным. А поступить в военное училище с фамилией Лившиц было ой как непросто. Кажется, он взял фамилию мамы, она была русская, но что за фамилия, не знаю…
– А почему нельзя было с той фамилией? – глупо спросила я.
– Девочка моя, ты меня об этом спрашиваешь? Ты задаешь вопрос, которому четыре тысячи лет… Кстати, там, куда мы едем, Фиме не пришлось бы воевать за букву “вэ”. Говорят, “Лившиц” и “Лифшиц” на иврите пишутся одинаково…
3
У Пашки была своя теория о будущем Земли и человечества. Он говорил, что планета не выдерживает издевательств, которые творят над ней люди, поэтому содрогается и сопротивляется. Не потому, что ненавидит всех людей, а просто не может терпеть. Отсюда все землетрясения, наводнения, лавины, дикие перепады погоды и катастрофы. Земля хочет предупредить человечество, но люди – глухие… В общем-то Пашка говорил то же самое, что Илья, но его теория была с морским уклоном.
Пашка был уверен, что все беды начались, когда люди стали отказываться от парусов и начали жечь в топках уголь и нефть.
– С этого момента и началось насилие над природой. Надо было использовать энергию ветра, ее в атмосфере бесконечные запасы, а человечество принялось потрошить планету, добывать топливо и горючее. Конечно, танки ведь ветром не заправишь!..
Я соглашалась. Не поддакивала, просто думала так же.
– Ну, ничего, – рассуждал Пашка, когда мы октябрьскими вечерами гуляли по улицам (улицы шуршали сухими листьями, а в голых ветках проглядывали звезды; было холодно и ясно), – скоро это кончится. Климат теплеет? Теплеет! Льды тают, океаны увеличивают свою поверхность. Чем больше на планете воды, тем больше требуется кораблей. Горючего на всех на них не хватит. Нефти и угля делается все меньше, да и добывать их из под воды станет все труднее. Тогда поневоле все вспомнят про ветер!
Пашка рисовал будущее, как парусную цивилизацию. Ну да, и космическую и компьютерную, и с генной инженерией, но прежде всего парусную. Потому что для сообщений между материками всегда нужны корабли (на самолеты опять же не напасешься керосина). Белые эскадры заполнят все пространства океанов. Это будут суда новых поколений, с электронными мозгами, с автоматической уборкой и постановкой парусов. Такие надо еще сконструировать…
– А для этого надо сперва изучить все самое лучшее, что было в парусниках всех прежних веков. Разве нет?
Я опять соглашалась. Тем более, что говорили об этом мы не первый, не второй раз. И в устройства парусных судов старались вникнуть все глубже.
Иногда я развивала Пашкину теорию во всемирно-космическом плане, вспоминала рассуждения Ильи о многомерности миров.
– Знаешь, Пашка, мне кажется, что параллельных миров много, но ветры в них дуют одни и те же. Летают из пространства в пространство, а мы этого и не знаем… Может быть, потом именно с ветрами люди научатся проникать из нашей вселенной в другие…
Пашка кивал: скорее всего, мол, так и будет. Мы почти никогда не спорили, были согласны по всем главным вопросам. Разве что иногда перепирались, обсуждая какую-то корабельную деталь или тип судна. Но Пашка меня, как правило, быстро убеждал. Он был рассудительный, спокойный, уверенный в том, что говорит.
Мы с ним часто бродили вдвоем – под неяркими желтыми фонарями, вдоль газонов, от которых пахло пожухлой травой, мимо светящихся витрин… Мама уже стала спрашивать:
– Ты почему это, голубушка, раз за разом являешься все позже?
Я честно отвечала, что мы с Пашкой гуляем и обсуждаем корабельные дела. Мама сокрушенно качала головой и говорила, что обсуждения следует кончать раньше.
Илья однажды сказал:
– Куда денешься от логики вещей? Это должно было наступить.
Но он ошибался. Ничего этого у нас с Пашкой не было. Никогда я о нем не думала как о кавалере, ухажере, как… о “бойфренде” каком-нибудь.
Нельзя сказать, что я не размышляла о парнях вообще. Всякие бывали мысли, никуда не денешься. И порой во сне… ну, честно говоря, виделись всякие “заморские принцы”.
…Илья как-то высказался (давно еще), что я, когда читаю “Алые паруса”, воображаю себя не Ассолью, а капитаном Греем. Я и не стала спорить (тоже мне провидец!) Илья сказал чушь. Я себя воображала именно Ассолью, которая ждет корабль с алыми марселями и брамселями. И… как юный Грей выпрыгивает из шлюпки на песок и… но это были именно мечты. И сны. А реальный Пашка – деловитый, очкастый, коренастый – был из здешнего мира, из более близкого. Мне с ним было спокойно и хорошо. Хотя порой сердце замирало и перестукивало, когда нас вдруг одновременено осеняла идея о каком-нибудь небывалом фрегате для пересечения границ вселенной…
В общем ничего такого я к Пашке не испытывала. Ну… разве что в самой глубине души. Но в эту глубину я заглядывать побаивалась. Даже запрещала себе, чтобы чего-нибудь в нашей дружбе не нарушить…
Лючка однажды спросила:
– Скажи честно: ты с ним ни разу не целовалась?
Я вытаращила глаза.
– Тьфу, – сказала Лючка. – Он кажется, такой, как Стаканчик… то есть Никита. С пониманием, как у Лоськи…
Я знала, что Лючка и Стаканчик иногда бродят вдвоем, как мы с Пашкой, а бывает, что сидят у нее дома и слушают кассеты со всякими современными группами. Мне и Пашке эта музыка была “до клотика”. Пашка признавал только музыку Вивальди, записанную на фоне шума прибоя – была у него такая кассета. По правде говоря, я подозревала, что без этого плеска и рокота волн мелодии Вивальди ему были бы не интересны, а тут в наушниках – прямо настоящее море, которого Пашка на самом деле никогда не видел. (А я видела – когда мне было шесть лет, мы всей семьей ездили в пансионат недалеко от Сочи). А еще Пашка любил всякие морские песни. У него было несколько кассет с песнями про матросов и корабли. Была среди песен и та, что понравилась Стаканчику в клубе “Паруса надежды” – “Прощайте, Скалистые горы…”
Однажды, когда мы с Пашкой брели по улице Гоголя и говорили о преимуществе бригантин перед бригами, Стаканчик попался нам навстречу. Было зябко, он кутал тонкую шею пушистым шарфом и тащил продуктовую сумку. Судя по всему, не легкую.
Ну, конечно: “Привет!” – “Привет!” – “Ник, это Пашка Капитанов!” – “Да, я догадался. Гуляете?” – “Гуляем. А ты? Хозяйством занимаешься?” – “Приходится. Послали за всякой едой…”
Мы пошли вместе. Стаканчик легко так, без усилий включился в “парусный” разговор. И не заметил, как прошел мимо своего дома на улице Чкалова и оказался на нашей улице Машинистов, у моего подъезда. В общем, получилось, что они с Пашкой вдвоем проводили меня…
Через неделю Пашка сказал:
– По-моему, Ник Стаканов парень что надо.
– Ты так быстро это понял? С одной встречи?
– Почему с одной? Он заходил ко мне раза два… или больше.
Во как! А мне ни словечка не говорили!.. Но я не стала дуться. Тем более, что Пашка продолжал:
– Жень, у тебя ведь остались еще две монетки с кораблями? Дала бы одну Нику. Вроде бы как… наш человек…
И я на следующий день дала. Когда Лючка, я и Стаканчик шли из школы.
– Вот… Как талисман “корабельного братства”. Конечно, это не “Паруса надежды”, пилоток и нашивок нет, но… все же…
– Зато отжиматься не заставят, – добавила Лючка.
Стаканчик, видимо, уже знал о наших талисманах – может, от Люки, может, от Пашки. Он просто засветился весь, часто задышал от смущенья. Стал, конечно, как розовый фонарь.
– Я… спасибо… Это какое судно?
– Трехмачтовый барк “Джемини”. Значит, “Близнецы”. Такое созвездие…
- Предыдущая
- 32/78
- Следующая
