Бронзовый мальчик - Крапивин Владислав Петрович - Страница 21
- Предыдущая
- 21/72
- Следующая
УЛИЦА П. МОРОЗОВА
Обиды на Салазкина не было. Никакой. Мало того, не было обиды и на его мать. Была досада на себя и ощущение постыдного провала. Словно, не умея танцевать, сунулся вальсировать посреди большого зала и оскандалился под неловкое молчание всех, кто это видел.
…Была еще злость. Но опять же не на маму и сына Денисовых, а на весь белый свет.
Кеды он зашнуровал только у своего дома. Деду пришлось соврать: уехал, мол, новый приятель на дачу, неожиданно. Врать придется и после: что книжка на снимке все же не "Устав" и прочитать цифирь не удалось… Обидно. Теперь до "Устава" не добраться. Разве что когда-нибудь потом, в какой-нибудь столичной библиотеке с редкими книгами Кинтель разыщет этот раритет и разгадает тайну.
Впрочем, сейчас тайна уже не казалась такой важной. И горечи оттого, что на неведомые сроки отодвинулась разгадка, почти не было. Была печаль, что не получится теперь ни дружбы, ни даже простого знакомства с Саней Денисовым, который год назад так хорошо пел песню о трубаче… Но и эту печаль Кинтель принимал с хмурой покорностью судьбе. Он привычный. Случалось переживать и не такое… Да и зачем ему этот мамин Салазкин? Ну славный, доверчивый, хорошо с ним, не надо быть вечно ощетиненным, пренебрежительно-насмешливым, как с "достоевскими" и одноклассниками. Однако что поделаешь? Мало ли неплохих людей в жизни встречается и уходит… А пока надо думать о том человеке, которому он, Кинтель, действительно нужен. Такой, как есть, без придирок. Регишка-то ждет!
Кинтель почистил и поставил вариться картошку. Деду (который все стучал на машинке) велел следить, чтобы "не сплавить на плиту варево". Потом соврал еще разок: сказал, что пообедает у отца.
Когда Кинтель прикатил на Сортировку, было как раз два часа и Регишка нетерпеливо пританцовывала у подъезда. Вся ну будто подсолнух: в желтом платье, в желтых колготках, с бантами солнечного цвета.
– Ты прямо как прожектор. Издалека видать.
– Это чтобы я от тебя не потерялась… Мама, мы пошли!
– Долго не гуляйте! – крикнула из окна первого этажа тетя Лиза.
Но они гуляли долго. Покатались на всех каруселях и на поезде-драконе, который бодро бегал с горки на горку. Покидали кольца на площадке с колышками и выиграли приз – пластмассового зайчонка (когда-то такого же подарила Кинтелю в детском саду Алка Баранова). Высадили груду мелочи в павильоне с игровыми автоматами. У Кинтеля была десятка – запас еще от прошлогоднего летнего заработка, – а через два часа осталось меньше рубля.
Регишка вела себя очень пристойно. В меру радовалась аттракционам и мороженому, в меру смеялась, но чаще была серьезной. А Кинтеля, несмотря на всю парковую пестроту и суету, не оставляли мысли о Салазкине. И наконец он с облегчением побренчал в кармане мелочью:
– Всё. Финансов только на автобус. Топаем домой.
– Хорошо.
В автобусе и по дороге к дому Регишка была задумчивая. Держала Кинтеля за руку и молча смотрела под ноги.
– Ты чего приуныла? Устала?
Она почесала пластмассовым зайчонком нижнюю губу. Подняла мордашку – глаза непривычно темные. Сказала по-взрослому:
– Даня, мне кажется, мы оба сегодня притворялись…
– Как это?
– Ты веселился не по правде, у тебя какие-то заботы.
Кинтель вздохнул:
– А у тебя?
– У меня… потому что папа и мама по-настоящему собрались разводиться…
– Да ты что!
– Да. Раньше они просто ругались, и это было еще ничего. А сейчас папа говорит: "Будем разменивать квартиру…"
Кинтель молчал. Регишка хотя была и не родная отцу, но любила его: все-таки пять лет вместе, с младенчества.
– Может, еще раздумают…
– Нет уж. – Регишка помотала бантами. – Даня… а ты будешь приходить ко мне, когда папа уйдет?
Тут у него непрошено щекотнуло в гортани. Он кашлянул, сказал тихо, но со всей твердостью:
– Буду. Пусть разводятся, это их дело, а мы с тобой… все равно… Не бойся…
– Тогда хорошо… – Она покрепче ухватила его ладонь. – Я хочу сказать, что тогда это не так страшно…
Тетя Лиза крикнула из окна:
– Появились! Наконец-то! Идите быстро, я вас покормлю!
– Нет, я не хочу! – отозвался Кинтель. На самом деле есть хотелось ужасно, хотя, кроме мороженого, они в парке еще сжевали по пирожку с повидлом.
– Даня, зайди хоть на минуту! Папа хочет с тобой поговорить!
– Ох, – прошептала Регишка. – Я тебя, кажется, выдала.
– Как?
– Вчера папа в ящике какие-то облигации искал, а потом спрашивает: "Ты не знаешь, кто ко мне в ящик лазил?" А я говорю: "Даня фотокарточку взял…" Не надо было, да?
– Почему не надо? Все нормально…
– Даня, ну зайди! – Это опять тетя Лиза. – Папа просит!
– Мне домой пора, дедушка ждет!
– Постой тогда, папа сам выйдет!
– Беги домой, – сказал Кинтель Регишке.
Та ушла, и тут же появился отец.
– Привет, наследник. Я тебя провожу, не возражаешь?
Кинтель не возражал. Но когда пошли, сказал сразу:
– Уж не думаешь ли ты, что я твои облигации стащил?
– Не думаю… Я их в бумажнике обнаружил… А фотография-то тебе зачем?
– Предками интересуюсь. Голос крови проснулся…
– Дед небось рассказами своими тебе мозги пудрит? – хмыкнул Валерий Викторович.
– Ну и… а тебе-то что?
– Да ничего… А он как сейчас? В каком настроении? Побеседовать мне с ним надо.
– О будущем, что ли? – напрямик спросил Кинтель.
– В курсе уже?
Кинтель заверил с тайной ноткой злорадства:
– Дед не одобрит.
– Ты, я смотрю, тоже не одобряешь?
– Дело ваше. Только Регишку жалко…
Отец помолчал на ходу. Потом бросил в сторону:
– Меня вот только никому не жалко…
– Сравнил, – сказал Кинтель. Подумал и доба-вил: – Непонятно, почему вы такие…
– Кто "вы"?
– Взрослые… Все время предаете детей.
– Ты это… поконкретнее.
– Ну, например, ты. Сперва меня, сейчас Регишку…
Отец тяжело проговорил:
– Насчет себя ты матери скажи спасибо.
– Легко теперь на мертвых валить.
– А она живая была, когда бросила! И тебя, и меня!.. Ты знаешь, как она пила? Вроде бы культурный человек, высшее образование, а… Ты деда спроси! Сама ушла, я не прогонял… Может, и лучше, что этот случай с "Нахимовым". Для нее лучше…
– Еще что скажешь… – тихо отозвался Кинтель.
– Ты ведь многого не знаешь, не помнишь… Такая приходила, что страшно было к тебе подпускать. И сама захотела, чтобы ты у деда с бабкой…
– Ну и ты не возражал…
– Господи, а что тебе известно про мою тогдашнюю жизнь?
"А тебе про мою?" – подумал Кинтель. Но промолчал. Тошно было от голода и печали. Подошли к остановке.
– Вон тридцать пятый стоит, я пойду…
– Ну, топай… Не суди строго-то…
– Да мне-то что, – сказал уже издалека Кинтель. Стало вроде бы жаль отца. Но что тут поделать, он не знал.
Глядя, как внук уминает жареную картошку, дед сообщил:
– Тут появлялся один мальчуган, тебя спрашивал.
– Какой? – подскочил Кинтель.
– Судя по всему, твой новый приятель. Небольшой такой, в ковбойке, в коротких штанишках. Весьма вежливый… Его наш сосед Витя Зырянов привел. "Вот, – говорит, – Кинтеля ищет".
"Не побоялся! Сам сунулся к местным, чтобы показали!"
– Ну и что ты ему сказал?
– Ну, что… Ушел, говорю, с сестренкой в парк, придет, наверно, поздно… Он, судя по всему, опечалился.
Только сейчас Кинтель полностью понял, что Салазкину тоже несладко. Скорее всего, тот догадался, что Кинтель услышал разговор и потому исчез. И теперь Салазкин, конечно, мается. Тонкая ранимая душа! И Кинтель хмыкнул. Вдруг поднялась на Салазкина такая досада! Кинтель постарался эту досаду подогреть и сказал себе, что Салазкин так храбро сунулся на улицу Достоевского, потому что не один, а с Ричардом.
– Он с собакой был?
– Нет, без всякого четвероногого. Только с Витькой…
Надо же! Впрочем, Кинтель ведь обещал Салазкину, что никто его не тронет…
- Предыдущая
- 21/72
- Следующая
