Высокое напряжение - Кивинов Андрей Владимирович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/38
• Следующая

– Понимаю, дорогой, понимаю. Жизнь нынче действительно стоит не дороже баночки «Краша». И, честное слово, мне порядком надоела всякая высокая болтовня о моральном долге помогать органам правосудия, потому что даже пацан сейчас знает: лишнее слово здесь – лишний шанс получить пулю там. И все дружно молчат. Кричат только, когда их грабят или убивают. А что кричат, а? «Милиция!», – кричат. Никто еще не кричал: «Тамбовцы-казанцы! Меня грабят, помогите!» Верно? Но ты, Филиппыч, пойми, что, была б кому-то нужда заставить тебя все забыть, давно бы заставили. Без уговоров или денег. Плавал бы ты сейчас где-нибудь в голубых озерах Ленинградской области с веревкой на шее. Так что не дрейфь. Не такая ты птица, чтобы на тебя охоту устраивать. А что касается терзаний твоих, то никто здесь не собирается перед тобой протокол класть и расписываться заставлять. Как говорил товарищ Жеглов: «Ты уж скажи, а я постараюсь, чтобы тебя никто на „перо“ не посадил».

Николай Филиппович еще раз глубоко вздохнул:

– Это из-за Марата, наверное.

– Мы догадались, что не из-за куртки и старых кроссовок.

– Я тогда случайно дома оказался. За продуктами в город приехал. Марата не было. Я в комнату заглянул к нему – вещи упакованы. Решил дождаться. Ведь не собирался съезжать-то! Часов в двенадцать он приехал. Перепуганный весь, дерганый. Я ему: «Ты что, съезжаешь?» А он не ответил, сам спрашивает: «Коля, ты вчера случайно не приезжал?» Я: «Нет, конечно, на даче был». Он еще больше занервничал. По квартире долго бегал, потом звонил куда-то, ругался с кем-то на своем, на кавказском.

– Почему ругался?

– Может, и не ругался, но взволнован был не в меру. А после и говорит мне: «Я уезжаю, Коля, давай рассчитаемся». Тогда-то мы и поскандалили из-за электричества…

– Это мы в прошлый раз слышали. Что-нибудь новенькое изобрази.

– Потом в комнату меня пригласил, отстегнул сто тонн сверху платы и говорит: «Запомни, Коля, я у тебя не жил, и ты меня не знаешь. Вот телефон, если кто-нибудь на днях будет меня искать, дай знать. Мне дай знать, а не им». Я ему: «Понятное дело». Все, потом он укатил.

– На такси?

– На такси. Шепнул на прощанье, что, не дай Бог, болтану где, меня из-под земли достанут. Я посидел немного дома – и на вокзал. Клиента искать нового. Вот Юру и надыбал. А на другой день на дачу вернулся.

– Ты звонил после убийства по этому телефону?

– Нет, не стал. Пошли они все подальше со своими заморочками.

– Телефон с собой?

– Нет, он на кухне, на холодильнике стоит.

Пауза. Оперы переглянулись.

– Номер, номер, спрашиваю, с собой?

– Да, да, в кошельке.

Николай Филиппович достал небольшое складное портмоне:

– Вот. Это двойка. У меня почерк такой.

– Расшифруем. Паша, пробей-ка номерок.

Гончаров принялся накручивать диск телефона.

– Ребята, мне-то что делать? – взмолился насмерть перепуганный дачник. – Он ведь догадается.

– Ну и что? Ты ему вот что скажи: я, мол, честный гражданин и не боюсь умереть от ваших бандитских лап. Шучу, дорогой. Езжай на дачу, никто тебя не тронет. Позаботимся. Нам что, лишние «глухари» нужны? Но покамест, однако, продолжим.

Белкин выдвинул один из ящиков стола и достал запечатанный полиэтиленовый пакетик с одноразовым шприцем. В связи с тем что кабинеты следователей были буквально завалены вещдоками, которые зачастую навсегда терялись в кучах барахла, наиболее важные улики оперы предпочитали хранить у себя.

– Знакомая вещица?

– Вроде шприц.

– Сами видим, что не телефон. Чей шприц?

– Не знаю.

– Как так? Обнаружен и изъят из вашей отдельной квартиры в присутствии господ понятых. Вы, Николай Филиппович, часом не наркоман? Надо бы ваш участочек дачный проверить. Глядишь, снимем урожай дикорастущей конопли.

– Да не мой это шприц. Мне уколы последний раз пять лет назад кололи, когда желтуху подцепил. И то не дома, а в больнице.

– Так чей «баян»-то? Ну, в смысле, шприц?

– Не знаю. Может, Марат оставил? Он же спешил.

– Может. Все может. Только не хочется мне по-новой вам песни петь про дачу ложных показаний. Что за дачу можно лишиться дачи. Ничего сказал? Поэтому идите, Николай Филиппович, и снова думайте. Про дачи. И как говорят наши отечественные бандиты: «Не дай Бог, случится „непонятка“ – сразу начнется разборка». Все, уважаемый, свободен.

Младенца нашли в мусорном баке. Завернутого в рваную белую тряпку с розовыми полосками. Нищий, пытаясь добыть в мусоре что-нибудь съестное, наткнулся на сверток, а развернув, выронил и убежал.

Младенец был похож на куклу. Вовчик видел как-то в супермаркете такую. С открывающимися глазами и ртом. Сто долларов.

Но это была не кукла. Когда-то живое существо, которое, едва появившись на свет, успело оазве что глотнуть воздуха и крикнуть. А потом… Что было потом, может определить только экспертиза.

Белкин осторожно разорвал окровавленную тряпку. Мальчик. Длинная пуповина переплела крохотные ножки. Вовчик выпрямился и огляделся.

– Старый, давай подальше от бака отнесем. Вон, на траву, – обратился он к стоявшему рядом участковому.

– Велели не трогать, пока эксперта с медиком не будет.

– Плевать. Что ж ему у помойки лежать?! Не мусор же.

Белкин, ухватившись за краешки тряпки, приподнял ребенка и перенес на траву.

– Вот суки, – вздохнул участковый. – Зачем рожать-то, если не хочешь? Аборт сделай, а если прозевала, оставь в больнице. Гробить-то на хер?

– Может, мертвый родился?

– Сомневаюсь. Зачем тогда в мусор бросать?

– Да мало ли? Хоронить сейчас дорого.

– Что за житуха?! Чернуха сплошная. Вот что показывать надо, а не «настоящую Америку». Настоящую Россию. Козлы.

К кому была обращена последняя реплика, участковый не уточнил, а Вовчик и не переспрашивал. Русский язык тем и хорош, что одним, весьма простым словом можно очень точно передать настроения и свои чувства.

– Откуда принести могли?

– Да откуда угодно. Вон, две женские общаги, с той стороны еще одна. И домов куча.

– «Глухарь» значит. По общагам, конечно, можно пробежаться, с комендантами поболтать, а по домам как ходить? Здрасьте, это не вы там в помойку дите выкинули? Тьфу…

• Предыдущая
• 16/38
• Следующая