Петербургский презент - Кивинов Андрей Владимирович - Страница 8
- Предыдущая
- 8/21
- Следующая
– И вовсе не ерунда это, – обиделся услыхавший слова сокамерника собачатник. – Собак меня на зоне жрать научили, мясо как мясо. Ее, главное, заманить ласково, погладить, она за тобой и побежит.
– Ты как, породистых ешь или дворняг тоже?
– Какая побежит. Иногда и красивые попадаются. А что? Черные из них шашлыки делают, люди кушают и что, умер кто? Никто, даже разницы не замечают.
– Ага, а люди потом объявления вешают: «Пропал спаниель, окрас рыжий, ухо белое, нашедшему гарантируется вознаграждение».
– Надо следить за своими спаниелями. У них на морде не написано, чей он.
– А людей кто жрет? Тоже ты? – поинтересовался Крылов.
– Расскажи, расскажи, еще разок посмеемся, – загоготали сидевшие на нарах.
– Да ну вас. Можно подумать, приснилось мне все это. С голодухи. Слышь, мужик, – обратился собачатник к Толе. – Знаешь, где квартира у меня? Даже не квартира, а домик личный? За кладбищем этим, как его, ну, в Автово. А, да, за Красненьким. Там парк раньше был, потом вырубили его, теперь пустырь, помойка, короче. От парка один домик детский остался да песочница. Там я и обитаю. Крышу железом обил, чтобы не текла, ну, и летом ночую. Нормально. Главное, не сыро. Речка, обратно, рядом, умыться там, рыбку словить, эх-ма. И все бесплатно, рай. В общем, мать честная, пришел я тогда, как всегда, часиков в десять. Уже темно было. Только лег, вдруг свет какая-то падла зажгла. У меня в домике электричества нет, на помойке, вроде, тоже. Специально для меня никто не проводил. Я – в окошко. Смотрю, на дороге машина стоит, «Жигуль», знаешь, эта, «зубило». Там дорога, грунтовка, для грузовиков, щебенку у реки берут иногда. Глянь, из «тачки» два мужика вылезли, а за собой третьего тащат. Я сначала решил, корешка пьяного на воздух вытащили, проветриться. Поблевать.
– А, может, не мужик это был, а полено? – засмеялся семьянин.
– Ну что вы, бляха? Сам ты полено. Поленьев в куртке и ботинках не бывает, разве что Буратино. Короче, один из мужиков снова в машину – шасть и топор вытащил, потом они под мышки этого третьего хватают – ив камыши, к речке. Я аж присвистнул – ну, точно, жрать. Фары загасили и потащили. Во как!
Все в камере засмеялись.
– Ну что вы ржете? – обиделся собачатник. – Зачем бы им иначе топор понадобился? Я слышал, сейчас уж и из людей шашлыки делают.
– Из тебя точно можно сделать – у тебя уже вместо мяса собачатина, а из задницы хвост растет, – раздался веселый голос.
– Да ну вас. Не буду больше рассказывать.
– Да ладно, ладно, не будем, тренди дальше.
Мужик опять повернулся к сидящим.
– Я думаю, дай взгляну. Вылез тихонько из хибарки своей и за ними. Да темно слишком было, потерял из виду. Камыши вдоль всего берега тянутся. Побродил, побродил, да плюнул, пускай жрут, если так хочется, мне-то какое дело? Развернулся, в общем, и обратно к ночлегу порыл. И надо ж, прямо на выходе из камышей, нос к носу с ними столкнулся. Один – здоровенный, башка – как у быка, в руке – топор. Второй – поменьше, его я не запомнил. Ну, думаю, все – сожрали дядьку. Я заорал и бежать. Они за мной. «Стой! – кричат. – Убьем, сука!» Ага, думаю, помечтайте, сейчас прямо и остановлюсь, вот только галстук поправлю, а сам через кусты, по помойке, к проспекту. Там светло, фонари, машины, обратно, там не съедят.
– А рогов у них случаем не было? – опять не удержался кто-то.
– Опять, бляха? – обиделся рассказчик.
– Все, все, извини.
– Выскочил я к обочине и вдоль дороги почесал. Я в молодости бегом занимался, сноровка осталась, от собак, если что, до сих пор бегом спасаюсь
– как вижу, что не я из нее, а она, тварь, из меня обед может сделать, так бегу. На дороге, как назло, никого. Оборачиваюсь, мать честная, бегут. Бегут, бляха! Под фонарями я их получше разглядел. Вернее, одного из них, того, что с топором. Хотя, конечно, не до смотрин было, не конкурс красоты. Кулачища – шары, во! Таких никогда не видел, а клифт-то светлый у него, а на нем… кровища! Ну, бля буду! Тут уж я припустил, на мотоцикле не догнать. Гляжу, гаишники у переезда стоят, нарушителей ловят. Я к ним – так и так, ребята, там на свалке человека сожрали. Они мне – папаша, ты сам-то что сегодня жрал? Я им: «Дураки, да правда, человека съели, а теперь за мной гонятся». А они, гады, в машину садятся и уехать хотят. «Иди, – говорят, – домой спать, а то и вправду кто-нибудь съест». Я кричать: «Стойте, стойте!» Схватил одного за рукав, давай от машины оттаскивать. Кончилось тем, что они меня в машину затолкали, пару раз дубинкой оглоушили, в отделение отвезли да сдали. А я и рад – лучше уж дубинкой по ребрам, чем топором по башке. Вот так я тут и оказался. Пятнадцать суток, как с куста, за неповиновение. А мне здесь больше нравится, чем в домике. Сейчас дожди пошли, а в нем крыша протекает.
– Это не у домика, это у тебя крыша протекает, – засмеялись сидящие.
– Ну, а ты, – обратился к Крылову один из задержанных, – за что сюда влетел?
– За рэкет. Я малышевец. Хотел один банк коммерческий данью обложить, да не удалось, черт.
– Еще один, – покрутил пальцем у виска семьянин.
– Кто там?
– Из МУРа, – соврал Кивинов. Не очень большая ложь, всего на одну букву.
Дверь открылась. На пороге стояла пожилая женщина.
– Из МУРа? К нам?
– К Шабановым.
– Это мы. А что случилось? Вы из-за Володи?
Кивинов перешагнул через порог.
– Можно?
– Да, проходите. Но Володи нет дома.
– Почему вы решили, что я по поводу Володи?
– А зачем же еще?
– Вы его мать?
– Да.
Кивинов прошел на кухню и сел на табурет.
– Я действительно насчет него. Где он?
– В Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге.
– Вот как?
– А что все-таки случилось?
Кивинов вздохнул. Похоже, мать даже близко не представляла, что произошло.
– Да ничего, – опять соврал он. – Простые формальности. Он же судимый?
– Да, месяца полтора как освободился.
– Простите, я приговор не читал. Что он там наделал?
Мать помолчала немного.
– Чая не хотите?
– Нет, спасибо.
– Я даже не знаю, – покачала головой мать, – что такое с ним тогда случилось. Все Витька, подлец, его с пути сбил. А ведь был парень как парень. Школу на «отлично» закончил, в институт поступил. И надо же, Витьку встретил. Володя, как с ним связался, институт бросил, гулять стал, потом в армию забрали. Отслужил и за старое. Мы его с отцом уговаривали, уговаривали, да все без толку. Я как чувствовала, добром это не кончится. Так и получилось. Кассу они ограбили. Надо ж такое придумать – домкратом пол проломили, чтобы сигнализация не сработала. Да все равно их словили – и его, и Витьку. Пришли ко мне, имущество описали его – магнитофон старый да куртку
– больше ничего и не было. Потом суд и шесть лет лишения свободы с конфискацией. Вот, недавно вернулся.
– Минуточку, но ведь он только сейчас должен выйти.
– Он сказал, что его за хорошее поведение раньше отпустили.
– А милиция к вам случайно не приходила?
– Приходил участковый где-то месяца два назад, когда Володя еще сидел, спрашивал, где он. Я ему: «Как где? Сидит». Он объяснение записал зачем-то и ушел, а больше никто не приходил.
Кивинов усмехнулся. Розыск сбежавших преступников за редким исключением заключался в посещении квартиры участковым. В этом вопросе также не наблюдалось никакой разницы между городами-героями.
– Вот, – продолжала мать, – а пришел, поболтался с неделю, по дружкам походил, водки попил, а потом в Ленинград зачем-то поехал. Что он там забыл, не знаю. Вы поговорите с ним, когда он вернется, чтобы за ум взялся, на работу устроился, цены-то вон какие, пропадет ведь.
– Поговорю, – в третий раз соврал Кивинов.
«Черт, как же ей сказать? – подумал он. – Право, крайне нехорошая ситуация». Одна из неприятнейших сторон милицейской работы – это сообщать родственникам о смерти близкого человека, особенно убитого каким-нибудь варварским способом. Живут себе люди, ничего не подозревают, и вдруг вваливается какой-то чиновник и сообщает, что их член семьи больше домой не придет.
- Предыдущая
- 8/21
- Следующая