Дама Тулуза - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 20

– Рамонет?

– А, я забыл вам сказать. Это не старый Раймон. Это его сопливый сынок, Раймончик.

И бросив Гюи сживаться с услышанным, Алендрок исчез на кухне.

Наутро Гюи приготовил и разослал с полдюжины писем сеньорам, державшим земли от Монфора. Кроме того, направил послание их с Симоном старшему брату Амори, на север, а также альбийскому сеньору де Леви, женатому на сестре Монфоров – Гибурге. Всех сеньоров просил об одном и том же: собрать, сколько возможно, вооруженных воинов и прибыть с ними в город Ним. Оттуда Гюи хотел выступить на Бокер.

Особое письмо он обратил самому Симону, умоляя того скорее возвращаться в Лангедок.

Рамонетовым людям радость глаза застит: думают, если сумели загнать франков в цитадель и вынудили их запереться, так и выкурить их оттуда будет нетрудно.

Ну-ну. Попробуйте.

Ламберт скалит в недоброй усмешке крупные желтоватые зубы.

Десятка два горожан подобрались под самые стены бокерской крепости. Ров хотят засыпать. Наваливают мешки с песком, вязанки дров, охапки соломы. Особенно усердствуют перед воротами.

И сами же вослед своей ноше валятся! Из крепости арбалетчики, скрываясь за зубцами, посылают в них одну стрелу за другой.

С угрюмым любопытством смотрит за этим Ламберт. А сам прикидывает, сколько воды для питья в бочках осталось и велика ли удача Алендрока – хватит ли, чтобы до Тулузы довести или же где-нибудь под Кастельнодари иссякнет. Но вообще слыл Алендрок за человека везучего.

Между тем у ворот поднимается нехорошая возня. Арбалетчики везде не поспевают.

Хворост перед воротами цитадели с веселым треском занимается, и жадные оранжевые пальчики огня тянутся уже к створам…

И… Ламберт недоглядел! Сверху, со стены, на пламя обрушивается, сверкая, широкая лава воды… Господи, целую бочку опорожнили!

Ламберт подбегает, спотыкаясь. Ламберт страшно, хрипло орет:

– Кто?..

Все молчат.

– Кто такой умный?..

Находит, наконец, не в меру расторопного сержанта и долго бьет его перчатками по морде. Хотел бы повесить, но в крепости сейчас каждый человек на счету. Так и растолковал, когда бить утомился.

Однако штурм цитадели не удался. Настал вечер, под стенами сделалось тихо. Ламберт выставил стражу, назначил смену, сам же повалился во дворе, где еще по недосмотру оставалась мягкая травка, и безмятежно заснул.

Пробудил его дождь.

Во всяком случае, с неба на лицо Ламберта упало что-то влажное. Он засмеялся, еще не до конца проснувшись, потянулся рукой к щеке, где чувствовалась влага. Уже рот открыл, думая крикнуть, чтоб подставляли бочки – пусть хоть сколько воды прибавится.

Но тут Ламберт пробудился окончательно. Отлепил от лица то, что пало откуда-то сверху. Поднес к глазам. Губу прикусил мало не до крови, удерживая брань.

Он держал в руке бесформенный кусок мяса, еще липкий.

Огляделся.

Весь двор был усеян кровавыми комками. Ламберт встал, прошелся среди них, нагнулся, поднял еще один. Этот сохранил форму.

Неожиданно Ламберт всхлипнул – как-то бесслезно, горлом. То, что он поднял с земли, было отрезанным человеческим ухом.

Отбросив находку, Ламберт поднялся на стену. Часовой встретил его хмурым взглядом.

– Где у них катапульта? – спросил Ламберт.

– Вон. – Часовой показал в сторону церкви Святой Пасхи. – Где звонница.

Ламберт поглядел на смутный в сумерках силуэт церкви, мельком позавидовал отменному зрению часового. Потом сказал задумчиво:

– Мы потеряли в городе человек двадцать, да?

– Некоторые были живы, – сказал часовой. И посмотрел Ламберту прямо в глаза.

– Что у тебя во фляге? – спросил Ламберт.

– Что?

– Фляга пустая?

– Нет, еще осталось…

– Дай, – велел Ламберт. И видя, что солдат жадничает, прикрикнул на него. Солдат нехотя отдал ему флягу.

Ламберт влил в себя скудные солдатские запасы вина, бросил пустую флягу под ноги и спустился со стены обратно во двор.

Второй залп из катапульты Рамонет дал к полудню. На цитадель посыпался дождь из отрубленных кистей рук. У некоторых были отрезаны пальцы – видать, снимали кольца.

Ламберт велел собрать все бренные останки, завернуть в эсклавину и похоронить у маленькой часовни.

Сам же снес все запасы съестного, какие были в крепости, в один из казематов, заложил засовом, привесил крепкий замок, а ключ на цепочке сунул себе под рубаху.

У каземата его остановил капеллан, маленький, ворчливый старичок.

Ламберт посмотрел на него устало.

– Что еще случилось, святой отец?

– Ваши люди хотят, чтобы я отслужил мессу, – сказал капеллан. У него был недовольный вид.

Ламберт рявкнул:

– Ну так отслужите! Для чего еще вы тогда здесь нужны?..

– Они хотят, чтобы я отпел эти… руки…

– А что, – спросил Ламберт, – существует какое-нибудь каноническое запрещение?..

Капеллан наградил его пронзительным взором.

– Кое-кто из тех, кому они принадлежали, возможно, еще живы…

Ламберт надвинулся на капеллана, сутулясь больше обычного. Налился красным. И неприятным, скрипучим голосом произнес:

– Они все равно умрут, святой отец. Раймончик не оставит в живых ни одного франка. Он будет резать их на куски. Отслужите мессу, как вас о том просят.

И не оборачиваясь пошел прочь, оставив капеллана думать над услышанным.

Ламберт оказался прав. На следующий день катапульта на звоннице церкви Святой Пасхи разродилась градом отрубленных ног. Одни были тронуты тлением, другие сочились свежей кровью.

Сержант, который собирал обрубки в большой холст, сказал Ламберту:

– Мессир… а если Алендрок де Пэм по дороге погибнет?

– Не погибнет, – сказал Ламберт.

– Мессир, – назойливо повторил сержант.

– Попридержи язык, – сказал Ламберт, – не то вырву.

– Мессир, – сказал сержант, – а их сорок четыре…

– Кого? – не понял Ламберт.

– Ног, – пояснил сержант. – А рук было сорок три…

После мессы Ламберт собрал своих людей – тех оставалось чуть больше семидесяти – и сказал им так:

– Приготовьтесь умереть с честью.

– Значит, Монфор не придет? – спросил один из рыцарей.

Ламберт ответил:

– Монфор придет. Другое дело, мы можем не дожить до этого.

Наступило странное затишье. Рамонет решил не тратить сил впустую и не штурмовать Бокерскую цитадель, а вместо того уморить гарнизон голодом и жаждой.

Со стен и крыши донжона осажденные видели, как внизу проносит прозрачные воды Рона, как подходят по реке корабли с продовольствием. Корабли из Авиньона и даже, кажется, из Нарбонны – если судить по флагам.

Огненное колесо медленно катилось по низкому, мутному от зноя небу. Наступило лето.

Монфор пришел.

Примчался, прилетел, загоняя лошадей, еле живой от усталости, с воспаленными глазами, с больным желудком. Скулы на его широком лице торчали так, что грозили порвать кожу – толстую, плохо пробиваемую франкскую шкуру.

С ним были полторы сотни рыцарей, вассалов французской короны.

Получив письмо от брата и узнав, что в этом письме написано, Симон явился к своему сюзерену. Тряхнул кулаком, где стискивал братнино послание, а после тем же кулаком о стену грохнул и отправил проклятие вероломным Раймонам.

Его католическое величество Филипп-Август не меньше симонова обеспокоился тем, как развиваются события на Юге. Клятвы были еще свежи, битвы еще кровоточили в памяти, не осыпалась еще с Монфора позолота почестей. И потому повыдергивал король Франции полторы сотни ленников своих из их владений и отправил вместе с Симоном в Лангедок – во исполнение обетов.

Мыслями о пехоте Монфор пока что себя не заботил – этого добра можно набрать и южнее.

Без пеших, без обоза, без женщин – отряд в полторы сотни конников примчался в Ним, где назначил встречу Гюи де Монфор. Словно из воздуха появился в городе граф Симон, так что в Ниме при виде его аж крестами вокруг себя замахали: не чудится ли? В самом деле, разве дано человеку столь быстро переменять одно место на другое? Иные из Иль-де-Франса до Лангедока по полгода добираются; Монфор же в две седмицы набрал людей и эдакое пространство с ними одолел.