Морской узел - Дышев Андрей Михайлович - Страница 10

– Какого черта ты ползал по полу? – с явно преувеличенным гневом спросил он, словно мое ползанье было проявлением некоего великого греха.

– Я не ползал, – ответил я, заправляя футболку в джинсы. – Я упал.

– Откуда?

– С дивана, откуда ж еще? Уснул и упал.

– Что-то ты слишком много падаешь в последнее время, дружок! То с самолета, то с дивана!

– А это наследственное. Мой дед как на поезде поедет, так обязательно с полки навернется. Его и привязывали, и чемоданами обкладывали – все без толку…

– Ладно, хватит языком молоть!

В каюту заглянул Али. Он жевал, щеки его лоснились, второй подбородок покоился на воротнике рубашки, как сытый тюлень на пляже. Убедившись, что Фобос держит меня на прицеле и в посторонней помощи не нуждается, Али почесал висок стволом автомата и исчез.

Фобос недовольно сопел, все его дутые претензии ко мне иссякли.

– Вставай! – приказал он, взмахнув пистолетом. – Будешь теперь падать в другом месте.

Он вывел меня в коридор и плотно прикрыл за собой дверь. Мне показалось, что он сам толком не знает, куда меня вести и где пристроить.

– Куда идти? – уточнил я.

– Прямо дуй! – неопределенно ответил Фобос.

Прямо передо мной было две двери. Одна вела в кают-компанию, а другая – тяжелая, металлическая, с мощным запорным рычагом – вниз, в машинное отделение. Разумеется, Фобос намеревался отвести меня в кают-компанию, а оттуда на палубу. Но тут меня вдруг озарила идея. Без каких-либо колебаний, словно приказ Фобоса я понял так и никак иначе, я подошел к двери в машинное отделение и взялся за ручку.

– Э-э, куда тебя понесло? – заворчал Фобос и уже хотел было садануть меня пистолетом между лопаток, но, наверное, подумал: «А почему бы и нет?», и даже обрадовался: за железной дверью и в глухом трюме я буду как в тюремной камере.

Я открыл дверь. Тусклая лампочка скупо освещала крутую лестницу. Снизу тянуло крепким запахом смазки и соляры. Ступени отзывались под нашими ногами протяжным гулом. Фобос следовал за мной до самого трюма. Мы оказались в узкой сумрачной коробке с низким потолком, плотно забитой трубами, шестернями, приводами и кранами. Приказав мне встать лицом к силовому агрегату, он обошел отделение, проверяя его на тот случай, если вдруг мне взбредет в голову какая-нибудь недобрая идея. Никаких предметов, которые можно было бы использовать в качестве оружия, он не нашел. Кингстонов, которые я мог бы открыть, чтобы затопить яхту, тоже не было. Похлопав по силовому агрегату ладонью и тотчас вымазавшись в черной смазке, Фобос одарил меня тяжелым взглядом, затолкал пистолет за пояс и сказал:

– Живи пока. Живи и вспоминай, кто и куда тебя снарядил. Не вспомнишь – останешься здесь.

Грохоча ботинками, он поднялся наверх. Дверь захлопнулась с грохотом пушечного выстрела. Я не поленился подняться и проверить, надежно ли Фобос запер дверь. Надежнее не бывает. Вернувшись, я обошел отделение, заглядывая во все щели. Предательская мыслишка вспыхнула в сознании: умный ли поступок я совершил, когда сам выбрал для заточения этот железный карцер? Что двигало мною? Смутное желание найти среди врагов союзника, даже ценой собственной свободы? Неужели степень моего отчаяния достигла столь пронзительной высоты?

– Эй! – тихо позвал я. – Ты где?

Тишина. Я нечаянно ударился головой о какую-то трубу и, потирая ушибленный лоб, опустился на железный ящик, из которого во все стороны тянулись провода. Под ногой что-то звякнуло. Я поднял жирный от смазки гаечный ключ. Посмотрел по сторонам в поисках гайки, которую можно было бы отвинтить, но не нашел и уже почти без всякой надежды постучал ключом по трубе: три одиночных, три парных и снова три одиночных. И тотчас отозвался невидимый, как дух, бессловесный, как рыба, молящий о помощи интеллект. Он рядом. Он стучал так близко, что я чувствовал слабую дрожь, пробегающую по железному полу отделения.

Я вскочил на ноги, снова ударился темечком о трубу и, согнувшись в три погибели, подошел к кормовой перегородке.

– Да где же ты? – шептал я. – Не вижу!

– Здесь, – донесся до меня слабый голос, но того, кто ответил, я по-прежнему не видел, и можно было подумать, что я окончательно повредил голову и мне уже чудится, что со мной говорит больной голодный мотор.

Только когда я опустился на четвереньки, то различил в полумраке небольшую квадратную крышку люка с ручкой.

– Тут, что ли? – уточнил я и постучал по крышке.

– Да, – отозвалось из недр. – Я не могу открыть ее изнутри.

Я взялся за ручку и на какое-то мгновение замер, прислушиваясь к какому-то странному чувству, словно делал что-то не то, не свое дело, и последствия этого баловства с ручкой могут быть ужасающие.

Я вполсилы надавил на ручку – так, чтобы язычок замка лишь на пару миллиметров отошел в сторону. За крышкой раздалась нетерпеливая возня.

– Ну, чего тянешь? Открывай!

– Да что-то заклинило, – солгал я, да еще чертыхнулся, делая вид, что прилагаю все усилия к тому, чтобы справиться с ручкой. – А как тебя угораздило туда забраться?

– От этих сволочей спрятался.

– А почему ты с ними не поладил?

За перегородкой прозвучала невнятная ругань. А потом едва слышно:

– Это моя яхта… Я был здесь с друзьями… А эти подонки захватили ее, всех убили, я один остался…

Моя рука против моей воли надавила на ручку. Крышка со скрипом отошла в сторону. Первое, что я увидел – небольшой, чуть больше собачьей будки, железный короб, пронизанный посредине ребристой трубой, возможно, приводной осью, к которой крепился гребной винт. В кромешной тьме шевелилось нечто бесформенное, слабое, издающее тягостный запах давно не мытого и потного тела. Я невольно отшатнулся назад, освобождая место для несчастного человека, который провел в этой железной коробке неизвестно сколько времени.

Он выполз из своей тюрьмы, даже скорее вывалился из нее, гулко ударившись о пол локтями, жадно вздохнул, причмокнул сухими губами и простонал:

– Пить! Дай пить!

Это было его самое сильное желание, подавившее собой все остальные. Я, чувствуя вину и бессилие, схватил его под руки и выволок на середину отделения, ближе к свету. Здесь я рассмотрел несчастного. Это был худой молодой человек с темным от щетины лицом, заостренными скулами и большими ввалившимися глазами. Его руки, которыми он хватался за трубы, напоминали засохшие ветви дерева – черные, жилистые, с распухшими суставами. На нем была какая-то серая роба, что-то вроде той, какие продаются в магазине «Спецодежда» для мотористов или истопников.

– Ты здесь один? – прошептал он, хватаясь за меня так сильно, что я чувствовал боль, и крутил головой по сторонам, тараща испуганные глаза. – Здесь где-то должна быть вода… Тсссс! Кажется, кто-то идет…

Он закрывал мне дрожащей липкой ладонью рот, прислушивался, содрогаясь изможденным телом, а потом ходил на четвереньках кругами вокруг агрегата, проверяя пустые канистры и банки, которые попадались ему на пути. Он даже не пытался встать на ноги, на четвереньках ему было привычнее и удобнее. Где-то в углу он нашел погнутое ведерце, сделанное из большой консервной банки, понюхал, приподнял и стал жадно пить. Вода выливалась изо рта, грязными струями стекала по щекам, шее. Острый кадык ритмично двигался под сухой, как пергамент, кожей. Он стонал, мычал и дышал тяжело и шумно.

– Я подыхал там от жажды, – прошептал он, оторвавшись от ведра и задыхаясь. – Мне пришлось пить мочу… Подонки, подонки…

Он снова прильнул к ведру и пил уже медленно. Я смотрел на него с той предельной жалостью, которая граничит с брезгливостью. Вот же натерпелся, бедолага! Сколько он просидел в этой конуре без света, без воды, в скрюченном положении? Я надеялся найти союзника, с которым можно было бы бежать с яхты. Но этот доходяга вряд ли чем поможет мне. Он для меня скорее обуза.

– А ты как здесь? – прошептал он, снова отрываясь от ведра, но не выпуская его из рук. – Я слышал твой голос и молился на него. Тебя сюда посадили?.. Слушай, а у тебя пожрать ничего нет?