Vita Nostra - Дяченко Марина и Сергей - Страница 61

• Предыдущая
• 61/97
• Следующая

— Да как же ты мог поверить! Идиот!

Она присвоила скамейку (холодно, равнодушно), и липу (сонно, неподвижная кровь), и землю, укрытую грязными сугробами (подтаявший снег щекотал и чесался, как корочка на зажившей ссадине). На секунду она сделалась маленькой страной, и Егор был ее столицей.

— Это вранье! Что же ты за мужик, если так легко покупаешься на подлое вранье?!

Он рванулся и выскользнул. Вернее, она выпустила — ощутив его страх и испугавшись сама. Он упал со скамейки, как будто его сбросили, тут же вскочил на ноги; колени у него дрожали.

— Ты что?!

— Кто тебе сказал? Павленко? Ты поверил этой стерве?

Он пятился, глядя на Сашку с таким ужасом, что ей сделалось неприятно.

— Ну что ты на меня так смотришь?!

Он что-то прошептал. Сашке почудилось слово «Ведьма».

А потом Егор повернулся и почти бегом кинулся в переулок, ведущий на Сакко и Ванцетти.

Утром Сашкина кожа покрылась хитином, а на руках вместо одного локтя обнаружилось три. Она дождалась, пока соседки уйдут в душевую, вытащила плеер из сумки и поставила диск, который ей было велено слушать каждое утро после пробуждения.

Три минуты тишины. Сашка плыла в ней, как рыба.

Вчера Вика и Лена настойчиво искали возможность перебраться из двадцать первой комнаты куда-то в другое место. Сашка искренне желала им удачи, но подозревала, что до зимней сессии в переполненном общежитии ни одной, ни другой ничего не светит. «Придется вам терпеть, девки, — так она сказала им вчера. — Заодно присматривайтесь — вам через год такое же предстоит».

Трек закончился. Тишина схлынула, Сашка опомнилась. Согнула и разогнула руку. Коснулась лица; щека, холодная и грубая на ощупь, была покрыта человеческой кожей.

Сашка перевела дыхание.

Странно, но она чувствовала себя хорошо. Гораздо лучше, чем в последние месяцы. Хотелось встать, размяться, пробежаться, нырнуть под горячий душ, а потом включить холодную воду и завизжать, чтобы крик эхом запрыгал по душевой. А потом пойти на занятия… Да-да, Сашка с удивлением поняла, что хочет идти на занятия к Стерху.

— Все отражается друг в друге. Помните? Ветер меняет направление, огибая камень, камень крошится, отражая ветер. Хамелеон меняет цвет, отражая листья… Обыкновенный заяц становится белым, отражая зиму. Я отражаюсь в вас, когда вы меня слушаете. Вы сами отражаетесь во многих людях более или менее глубоко. Та Саша Самохина, которую вы знаете — всего лишь отражение истинной Сашиной сущности. Теперь эта сущность меняется — отражение тоже пытается измениться, но оно материальное, устоявшееся, ему нелегко… Я говорю условно, учтите. В рамках той коммуникационной системы, которой мы с вами сейчас пользуемся, возможны только приблизительные объяснения. Поэтому мы ничего не объясняем студентам, чтобы не сбивать с толку и не тратить времени. Сейчас мы с вами просто беседуем, приятно проводим время.

— Николай Валерьевич, мне кажется… Что я распадаюсь. Или расту.

— Растете, Саша. Растете. Вы перерастаете собственные рамки, вернее, те границы, которые привыкли считать пределом своей личности.

— Это… бывает со всеми? Я имею в виду, со всеми студентами?

— Со всеми, но по-разному. У вас явная склонность к метаморфозу, Сашенька, а фантазия богатая. Вы в детстве не рисовали? Нет? А могли бы… Представьте хамелеона, которого поместили… гм… под стекло? Нет… в финансовый поток.

— Как это?

— Да вот так. Он-то привык менять окраску под стать обстоятельствам, но что делать, если новая среда не имеет такой характеристики, как «цвет»? Вообще не имеет? Или вот еще… представьте себе, что младенец вдруг, за одну минуту, сделался взрослым человеком с соответствующей комплекцией и физиологией. Изменилась его суть. Прежняя форма будет ему мешать, вы не находите? Маленькое тельце, ползунки, памперс… Все это разорвется, выпуская наружу более зрелую особь. Так и в вашем случае, Саша. Содержание ваше меняется, и форма не успевает адекватно реагировать… Отсюда мелкие неприятности в виде чешуи, перьев и лишних рук.

— Это надолго?

— Не думаю. Скорее всего, несколько дней… Хотя потом возможны рецидивы. Вы, главное, не бойтесь, Саша. Девочки пугаются первой менструации, но мы-то, взрослые, понимаем, насколько их страхи смешны?

Сашка смутилась.

— И вы поймете. Еще чуть-чуть, и станет легче. Вы осознаете, что вас не наказывают, а вознаграждают, и ждет вас захватывающая, интересная жизнь, и ждут вас великие возможности… Саша, поверьте мне, вы будете очень счастливы, и очень скоро.

— Я боюсь провалить экзамен…

— А вот это как раз понятный страх! Каждый добросовестный студент волнуется, когда тянет билет, даже если знает все-все… Вы должны учиться изо всех сил, и тогда ничего непреодолимого для вас в экзамене не будет.

— А что будет потом? Я имею в виду… Совсем потом? После экзамена? После диплома? Что со мной будет?

Горбун улыбался:

— Будет замечательно. Поверьте. Но на данном этапе я не смогу вам объяснить.

Прошло еще несколько дней.

В те редкие часы, когда Сашке удавалось заснуть, — ей снилось чудовище из черного города. Во сне она знала, что должна сражаться, но не чувствовала в себе силы — только ужас и беспомощность, а потому орала и просыпалась. Лена и Вика, так и не сумевшие найти себе другого пристанища, накрывали головы подушками.

Егор ее избегал. Сашка очень жалела, что «в историю» ее жизни вошел самый неудачный для их отношений день — с ее раздражением. Со скандалом, который закатила Женя. Со сплетней, которую недоброжелатели успели донести до Егоровых ушей.

Но несмотря на потери и страхи, несмотря на страшную нагрузку этих дней, Сашка чувствовала все более счастливой.

Занятия со Стерхом, кошмар всего долгого семестра, не то чтобы нравились ей — все больше захватывали. Увлекали шаг за шагом, от одного маленького успеха к другому. Она впервые ощутила связь между своими усилиями — и нарастающей внутренней мощью. А что это была именно мощь, сомневаться больше не приходилось. Сашка, всегда пропускавшая мимо ушей слова Стерха о ее «редком даре», впервые поняла, что он прав, что она в самом деле обладает исключительным талантом в пока еще таинственной, но бесконечно интересной области, и перед ней, с детства любящей учиться, раскрываются завораживающие, не вполне ясные, но притягательные перспективы.

Ей очень хотелось поговорить с Костей. Рассказать ему все, спросить по секрету: а как у него? Что он чувствует, выполняя задания горбуна?

Но Женя, краснощекая и грозная, вечно следовала за мужем, как тень. И Сашка не решалась быть назойливой.

— По традиции нашего института новогодний вечер готовят второкурсники. Учитывая, что у нас с вами зачет третьего января, я предпочел бы, чтобы организацией капустника занялась Самохина. Я поставлю вам зачет автоматом… И вам тоже, Павленко, если вы сегодня сдадите мне «долги». Маленькое послабление — для того, чтобы Самохина не занималась капустником в одиночестве.

— Я не могу заниматься капустником, — сказала Сашка.

Портнов заложил руки за спину:

— Это почему же?

— Я очень занята.

— Вы заняты? — Портнов снял очки. — Что же мне, сдергивать с занятий ваших однокурсников, которые то ли сдадут зачет, то ли отправятся на пересдачу? Вы знаете, сколько ваших коллег висят сейчас на ниточке и в последний момент пытаются отработать материал за целый семестр?

В аудитории сделалось тихо, как в наушниках у Стерха.

— Не ищите себе проблем, Самохина. Николай Валерьевич готов поставить вам зачет хоть сейчас и высвободить немного вашего драгоценного времени для художественной самодеятельности. Привлекайте группу «Б», привлекайте первый курс.

— Я не умею! — Сашка встала. — Я никогда в жизни не занималась никакой… самодеятельностью! Я не буду этого делать, не хочу!

• Предыдущая
• 61/97
• Следующая