По ту сторону черной дыры - Беразинский Дмитрий Вячеславович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/104
• Следующая

В дверь просунулась голова фельдшера.

– Кто тут разоряется! Ба! Майор Булдаков! Таблеточки укрепляющие закончились или, виноват, фенолфталеинчику приспичило?

– Иваныч, не доводи до греха! Разобью бутылку на наглой морде!

– Позвольте-позвольте! Что я вижу? Коньяк-с!

– Для желудка, – пояснил Олег Палыч.

– От катара, – надулся Починок, – а еще им цирроз лечат!

– По ложке перед едой, – оправдывался майор.

– И по стакану после! Ладно, черти, дайте хоть попробовать – это же мечта моей никчемной жизни – хлопнуть стопку армянского.

– Палыч, налей ему, – попросил Ратибор.

– Добряк ты, дружище! – вздохнул Булдаков, – ладно, Иваныч, тащи сюда мензурку из которой ты касторку по утрам трескаешь по причине непроходимости. Налью тебе грамм тридцать, но учти: алкоголь – штука коварная.

Починок скорчил рожу.

– С твоими бы вокальными данными, Палыч, да выступать перед ассенизационным обозом! Давай наливай.

– Вы, мужики, сейчас обделаетесь, – едко сказала Ильинична, – дико смотреть на двух цивилизованных каплунов.

– Женщина! – с пафосом сказал майор, – вас сделали из ребра, поэтому вы такие ребристые? Это вы на кухне своей привыкли иметь дело с каплунами, а перед вами настоящие петухи! Гм! Я хотел сказать, мужики.

– Майор Булдаков, лично мне кажется, что вы слеплены не из глины, а из лошадиного навоза!

– Alles, Ильинична, затыкаюсь! Больше тайн не выдавайте, – майор чмокнул повариху в щеку, пожал руку Починку, сделал ручкой Ратибору, оставил на столе коньяк и, издавая звуки басового поддиапазона, потащился на выход.

Акиш Иванович тяпнул стопку коньяка, чмыхнул, а затем тоже стал прощаться.

– Ну, я пошел. За коньяк гран мерси!

Лишь успела за ним закрыться дверь, как в палату гурьбой завалились обе дочки Ратибора, оба зятя и двое слуг божьих. Благополучно прикончив пиво, компания решила, что самое время навестить тестя, друга, отца и человека.

– Боже мой! – воскликнул Ратибор, – как вас много!

– Ох, не вовремя ты, Ратиборушка, полез с косолапым бодаться! Совсем не ко времени! Завтра у нас в монастыре праздник, – заохал отец Афанасий, – пиво пить будем с таранькой!

– Пусть сперва отойдет от прежних возлияний, – возразила Ильинична, – ибо путь его лежит прямиком к белой горячке.

– Пути Господни неисповедимы, – перекрестился игумен, – чудной у вас тут порядок! В белых расах ходят все… Даже меня нацепить заставили – про какую-то заразу говорили…

– Да вы присаживайтесь! – спохватился больной, – в ногах правды нет.

– Парадоксальное выражение! – бесцветным голосом заявил Андрей.

– Почему? – спросила повариха.

– Сейчас объясню. Вот вы стоите на ногах. Правды нет. Сели – правда появилась. В каком она месте? Правильно! Там, где обычно.

Раздался дружный смех. Затем игумен откашлялся и сказал:

– Риторика – опасное искусство. Можно и не заметить, как Бога превратить в Сатану, да будет проклято его имя! – верующие перекрестились.

– Ну, мы довольно скептично относимся как к первому, так и ко второму, – сказал Волков но, из уважения к вам, прекратим этот диспут.

– Аминь! – подвел итог брат Никодим, – что касается меня, то я больше занят перевариванием этого восхитительного напитка и не менее восхитительной рыбы.

– Чревоугодие – один из семи смертных грехов, – наставительно сказал игумен.

– Типа первородного! – уточнил Андрей.

– Моему чреву попробуй угоди! – оправдывался келарь, – и уж точно, не Великим Постом. И, хоть это граничит с ересью, я скажу, что люблю вкусно поесть.

– Брат мой, вы выпили слишком много пива! – предупредительным тоном заявил отец Афанасий.

– Епитимью наложите? – осведомился келарь.

– Морду набью! – вылетело из уст святого отца. Воцарилась тишина. Сам игумен вхолостую двигал челюстью, и по его недоуменному лицу можно было наблюдать полнейшее изумление собственной речью. Спас обстановку сигнал вызова, раздавшийся с Андреевого транка.

– Волков на связи! – откликнулся он. Комнату наполнил голос Булдакова, гнусящего, как протоиерей на обедне.

– Андрюха, у нас гости! Километрах в двадцати радар обнаружил передвигающийся металлический объект. «Акула» передала изображение пяти десятков всадников в доспехах. На головах ведра с рогами!

– Крестоносцы! – высказал догадку Андрей.

– Либо ходячий металлолом, – проворчал майор, – вот что, лейтенант! Поскольку я на дежурстве, то командовать парадом будешь ты. Возглавишь карательный отряд.

– Таки карательный! Они же ничего нам не сделали.

– А мы их для профилактики! Потом поздно будет. Человек тридцать к стенке, а остальных в расход. Могем?

– Разрешите мне, товарищ майор по личной программе, коль уж доверили править бал!

– Один раз тебя чуть не укоротили за самостоятельность. Да ладно, проехали! Только сильно не выпендривайся! Добро? Держи связь, чао!

– По коням, Вовка! – сказал Андрей, закончив разговор с Булдаковым, – труба зовет.

– А как же праздник пива? – всполошились келарь и игумен, – у нас ведь все готово.

– Завтра! – сказали в один голос Волков и Мурашевич, – сегодня драка!

Немедленно все лишние были отправлены по домам. Ратибор остался в гордом одиночестве, так как Ильинична поспешила сооружать усиленный ужин на два взвода, – столько рассчитывал взять с собой Андрей. Анастасию отправили на метеостанцию, за толмачами. Дуню услали домой – готовить ужин на два семейства.

– Зачем нам ненужное кровопролитие! – говорил Андрей, – когда можно хорошенько постращать… Пусть мы немного и поизрасходуем топлива! Я умираю от желания посмотреть, как они станут снимать свои обгаженные доспехи.

Стоя в дежурке, он пытался объяснить свою политику Булдакову и Мурашевичу.

– Что ты, во имя собачьего йогурта, задумал? – не выдержал Олег Палыч.

– Я тоже сгораю от любопытства, – подчеркнул Володя, – выкладывай, не томи!

Андрей лукаво посмотрел на них. У него был вид режиссера, сожалеющего о том, что его картину впервые увидят не широкие массы, а худсовет.

– А! – махнул он рукой, – нужно ведь хоть чье-нибудь одобрение! Слушайте сюда. Когда они приблизятся к постам…

В наступивших сумерках мы остановились на опушке хвойного леса. Комтур никак не мог принять решение. Брат Юрген, чуть ли не открыто обвиняя его в трусости, призывал не мешкая напасть на литвинов.

Комтур, помня о том, что брат Юрген – любимчик магистра, призывал в свидетели Господа, пытаясь доказать очевидное: не зная численности защитников, да, к тому же, в темное время суток, нечего и пытаться проникнуть незамеченными к стенам поселения. Собаки учуют нас на расстоянии в пол-лиги.

Так, препираясь, мы выехали на луг, что простирался перед слободой, и спешились, вняв магистру, а также голосу собственного разума. Небо, как назло, затянули тучи, и не было видно ни звезд, ни луны. Темнота – друг хищного зверя, но отнюдь не святого воина. Кажется и брат Юрген понял, что поездка в такой кромешной тьме по незнакомой местности чревата серьезными неприятностями: и сломанными ногами лошадей, и свернутыми шеями всадников…

…Внезапно нас ослепил яркий свет, прямо неземной белизны, режущий глаза. Затем чудовищный по силе голос из неизвестного источника проревел:

– Ахтунг! Ахтунг! Всем оставаться на месте! – необходимо ответить, что слово «Ахтунг» мне абсолютно незнакомо. Советовать оставаться на месте было, по крайней мере, лишним. У лошадей дрожали ноги, у всадников – поджилки. Рядом со мной стучал зубами брат Готфрид – второй меч Ордена. Я видел однажды, как его в бою окружило четыре ляха, и он дрался, пока не победил их всех.

Сам я струхнул так, что не мог ухватиться за рукоять меча – до того дрожали пальцы.

…Адский рев разорвал наступившую было тишину, и в небе появились четыре сверкающих, как глаза Сатаны, луча. Они постепенно поднялись вверх и, зависнув на одном уровне, остановились над нами. Воздушный вихрь чуть не сорвал с меня плащ, а наши боевые кони присели на задние ноги.

• Предыдущая
• 44/104
• Следующая