Человек, который хотел понять все - Бенилов Евгений Семенович - Страница 49

• Предыдущая
• 49/62
• Следующая

Уже во время Перестройки изрядно поизносившийся маэстро приехал с выставкой своих работ в Москву — провалилась на второй же день … все смеялись. Ну, и студии в столицах мира тоже оказались враньем: жил он со своей суженной в провинциальном Шеффилде и за пределы Англии выезжал лишь в отпуск, в качестве туриста. А больше всего Таня смеялась, когда узнала, что на жизнь Сашка зарабатывает вставкой в рамы чужих картин …

Было ей лишь того жаль, что выбрала своему сыну такого непутевого отца.

Горячие струи били в тело, ванная комната наполнилась паром. Первая положительная эмоция за два дня. Хотя нет, вторая: первая — вчерашний душ.

А как же прощальная любовь с Малышом?

То — не положительная, от нее только хуже стало. Лучше б не ездила совсем — глядишь, сейчас не было б так больно.

"А ты на что рассчитывала? Что будешь с ним вечно? Ведь сама же говорила, что с такими, как ты, подолгу не живут, — таких только в любовницах и держат.

А Иван? С Иваном-то я сколько прожила — почти семь лет! Почему ты его не считаешь? И он меня любил, нуждался во мне! Без меня он бы в Институте Психздоровья безвылазно лежал … а то и похуже.

А ушел он тебя куда, не припомнишь? Может, в Психздоровье лег? Нет, и не думал! Может, «куда похуже» отправился? Тоже нет! А ушел он …

ПЕРЕСТАНЬ!"

Танины воспоминания. Часть 3

Давид безусловно относился к сильным людям, он даже и выглядел, как медведь: здоровенный, широкий, рыжие курчавые волосы торчат во все стороны — редкий для еврея тип. А Иван, наоборот, — редко встречающийся тип русского: тощий, с узкой грудью, жидкая жалкая бороденка кустится на худом лице. Таня звала его князем Мышкиным, а в минуты нежности — просто Мышкой. И был он — человеком слабым. Он, может, потому и представлялся «Иван», а не «Ваня», чтоб выглядеть побольше.

Таня подобрала его через год после развода с Сашкой — только-только узнала, что балбес уехал-таки в Англию. Настроение было тогда — хуже некуда. Однако, нет худа без добра: видно на своих депрессиях они с Иваном и сошлись — как в «Маугли»: «Мы с тобой одной крови, ты и я». Никто из ее подруг понять не мог, зачем она с этим недоделком связалась … разве что, из благотворительности? Вообще-то, мужская половина их Института (как и любого гуманитарного института в Москве) на три четверти состояла из недоделков: увечных, хромых, парализованных, голубых … ну и, конечно, психов всех мастей. Уж если б Тане приспичило благотворить, так только свистни — сирые и убогие (кроме голубых, естественно) набегут дюжинами. Да только все это было ни при чем: Ивана она, конечно, жалела, но видела в нем и что-то еще, помимо жалкости. Как бы это объяснить?… — ну, скажем, так: потенциал неиспользованных возможностей.

История Ивана была проста: дед и дядя с материнской стороны — психиатрические, отец — пьющий. Однако, семья — одаренная: и дед, и отец — оба известные художники. Ну, ясное дело, у маленького Вани с детства обнаружились способности — да только родителям его было не до того: сдали в школу с художественным уклоном и вернулись к своим междуусобицам.

Далее последовало:

Институт Психического Здоровья (DS: депрессия),

Суриковское училище, Институт Психического Здоровья (DS: хроническая депрессия),

«Группа молодых художников против социалистического реализма»,

Институт им. Сербского (DS: вяло протекающая шизофрения),

первая (и последняя) нелегальная выставка,

Институт им. Сербского (DS: остр. шиз., ослож. психомот. расстр. двиг. апп.).

В последнем случае с диагнозом они, пожалуй, переборщили: все знали, включая Би-би-си, что на большее, чем вяло протекающая, Иван не замахивался никогда. Ну, а психомоторные расстройства двигательного аппарата — так те и у здорового начнутся, ежели ему аминазин в таких дозах колоть! От этого аминазина несчастный Иван целых три недели ходить не мог и так напугался, что из злополучной Группы вышел, а потом, к радости КГБ, устроился на службу — в Институт Реставрации, в Отдел Икон.

Когда он ей сказал, что уже три года не рисовал, она его не поняла. «Ты имеешь в виду — не выставлялся?» Нет, именно, не рисовал. «А почему?» Этот вопрос застал Ивана врасплох: и правда, почему? Он стал мямлить что-то о тяжелых переживаниях, вызвавших потерю интереса; а также о бессмысленности и невозможности занятий искусством в условиях тоталитарной идеологии. Правды он ей не сказал — ни тогда, ни после. Она догадась сама: рисовать Иван уже не мог — как штангист, надорвавшийся при попытке установить мировой рекорд, никогда больше не подходит к штанге.

А еще он был религиозным, так что венчались они в церкви. И до самой свадьбы не спали друг с другом (целый год!) — он настоял. Этот бзик так Таню удивил, что она твердо решила Ивану не изменять — благо Давид уехал на пять месяцев в Архангельск, а больше никого у нее в тот момент и не было.

Решение выйти за Ивана она приняла с открытыми глазами: знала, что психиатрический. И точно: через две недели после свадьбы — загремел в Институт Психздоровья. Сначала перестал с ней спать — на седьмой день, безо всяких объяснений. А в следующую пятницу просто не пришел вечером домой (Таня в тот день на работу не ходила, чертила дома). Сперва она позвонила ивановым родителям — без толку, потом ближайшим друзьям — тоже не знали ничего. Следующим этапом, отыскав его записную книжку, — всем подряд. Только дойдя к часу ночи до буквы "Ш" (Игорь Генрихович Штейнгардт), она узнала, что муж ее — «где обычно, в четвертом корпусе», и что «мы даже сумели положить вашего Ваню в его любимую палату!» Эта «любимая палата» ее чуть не доконала … Что же касается подробностей, то Игорь Генрихович обсуждать rial">их по телефону не пожелал и пригласил Таню в понедельник лично, а пока: «Очень вас прошу, милая, к Ванечке не ходите и о нем не беспокойтесь, он у нас в целости и сохранности.»

Профессор Штейнгардт оказался большой шишкой — начальником отделения, с огромным кабинетом и пожилой секретаршей в предбаннике. Строго проинструктировав неопытную Таню («… и ни в коем случае не говорите 'шизофрения', милая, — только 'душевная болезнь', вы слышите?…»), секретарша запустила ее внутрь.

Игорь Генрихович Штейнгардт встретил «внучатую невестку покойного Василия Петровича» на пороге кабинета и с почестями усадил ее в кресло под автопортретом ваниного деда. Выглядел доктор карикатурно: ветхий старичок в пенсне и галстуке бабочкой, с манерой говорить, вполне достойной своих пациентов. Усевшись за стол размером с небольшой аэродром и отчаянно жестикулируя, он стал объяснять, что «течение душевной болезни Ванечки осложнилось от сильного давления с вашей стороны, милая, в сексуальной сфере». «Какая чушь! — воспламенилась Таня, — Да, если хотите знать …»; «Не чушь, — спокойно перебил ее Игорь Генрихович и быстро-быстро заморгал глазами, — он мне так и сказал … А теперь, когда я вас вижу, то и сам чувствую.» Таня чуть не рассмеялась ему в лицо … «Вы, Танечка, лучше не фыркайте, а подумайте над тем, что я говорю. — поучительно объявил профессор, вертясь туда-сюда на вращающемся стуле, — И как Ваня в последнее время себя вел, тоже вспомните.»

Последний аргумент выглядел убедительно: теория Игоря Генриховича действительно объясняла странное поведение Ивана в течение последних двух недель. И, кроме того, если Мышка сам такое сказал, то, значит, он так и чувствует — какой же ему смысл доктору-то лгать? «Выходит, у Вани от меня шизофрения обострилась!» — расстроилась Таня … и вдруг вспомнила наставления секретарши. Но поздно: профессор Штейнгардт выбежал из-за стола и, размахивая руками перед таниным лицом, прочитал ей гневную лекцию о медицински безграмотных людях, употребляющих термин «шизофрения» всуе. «Нет такого заболевания! — кричал профессор, запутывая ее вконец, — Понимаете — нету! А есть невежественные жены больных людей, которые своим несносным поведением усугубляют протекание недуга.» Глаза его метали молнии. «Вы меня поняли, милая?!» — заорал он, чуть не стукнув Таню по носу; «Поняла, Игорь Генрихович, поняла … Извините, Христа ради … — лепетала та в ответ, — Вы только скажите что … а я для Вани все сделаю!» Внезапно остыв, Игорь Генрихович вернулся к себе за стол и стал объяснять. Таня не должна: во-первых, демонстрировать свое желание перед половым актом, во-вторых, показывать свое наслаждение во время полового акта и, в-третьих, высказывать свою благодарность после полового акта. «Три 'не', — закончил он, — очень легко запомнить: до, во время и после.» «А я всегда думала, что наоборот … — удивилась Таня, — Так сказать, три 'да' …»; «И неправильно думали, Танечка … — благодушно сообщил ей забывший былые обиды профессор, — Верьте мне, милая, я на этой проблеме тридцать лет назад докторскую защитил.»

• Предыдущая
• 49/62
• Следующая