Выбери любимый жанр

Завещание ночи - Бенедиктов Кирилл Станиславович - Страница 86

Предыдущая
86/86

Изменить размер шрифта:

Из Лондона я, однако, вернулся, уже зная, что интересующего меня джентльмена зовут Виллем Хейзингер. Всегда забавно видеть, как люди меняют свои принципы, глядя на страницы чековой книжки. Еще несколько недель ушло на сбор сведений о клиенте, тут как раз пригодился доктор Стефаниос, которого удалось аккуратно навести на разговор об интересующемся подводной археологией англичанине. Ну а потом я сел писать письмо Хейзингеру.

И вот теперь мы, наконец, были готовы заключить сделку.

— Тридцать процентов всего найденного — ваша доля, — сказал Хейзингер. — Плюс гонорар, выплачиваемый независимо от успеха предприятия. Полагаю, так будет справедливо.

На секунду мне показалось, что где-то в огромном пустом зале, непостижимым образом помещавшимся у меня в голове, раздался гулкий зловещий смех и чей-то знакомый голос загремел: «Да что ты знаешь о справедливости, смертный?». Я помотал головой, отгоняя галлюцинацию.

— По рукам, Виллем.

— Отлично, — сказал Хейзингер, и потряс опустевшей фляжкой. — Еще по одной?

— Хотите перепить русского? — хмыкнул я. — Ну что ж, давайте.

Хоть я и потерял интерес к крепким напиткам, это не означает, что я стал трезвенником. Собственно говоря, теперь я могу выпить значительно больше, чем раньше, и, что самое приятное, без всякого ущерба для здоровья. А о том, что такое похмелье, вспоминаю только читая художественную литературу…

Хейзингер, впрочем, об этом не догадывался. Мужик он, конечно, был крепкий, но со мной ему соревноваться не стоило. На рассвете я погрузил полубесчувственное тело старого морского волка в свой раздолбанный «Судзуки» и перевез в «Империал», строго-настрого наказав портье поставить в изголовье его кровати пару бутылок пива. Тубус с картой я повесил Хейзингеру на шею и теперь он болтался у него за спиной, словно диковинное ружье.

Возвращаясь к машине, я с удивлением понял, что не чувствую никакого удовлетворения. Это было странно — комбинация, которую я долго и тщательно готовил, складывалась именно так, как задумывалось, все шло строго по плану, а радости от этого не было никакой. Годы поиска вслепую остались позади, я точно знал, где и что нужно искать — и не испытывал по этому поводу никаких чувств. Я поймал себя на мысли, что завидую Хейзингеру — он, по крайней мере, мог на радостях напиться. А я вот не мог.

Утро, несмотря ни на что, было великолепным. Я завел мотор и, неожиданно для себя, развернул джип в сторону купален Афродиты. Там, километрах в двух от грота, где богиня любви, по преданию, чудесным образом возвращала себе утраченную девственность, есть маленькая живописная бухта. Она укрыта от посторонних глаз высокими и довольно мрачными на вид скалами, а дорога, ведущая к воде, перегорожена сплетенными из толстой проволоки воротами. Ворота я нашел, расчищая авгиевы конюшни Аристида.

Я открыл ворота, загнал джип в тень скалы и, сбрасывая на ходу джинсы и футболку, пошел к воде. Вода была холодной — она нагревается только часам к одиннадцати — но я такую как раз люблю. Дно, покрытое чистейшим белым песком, полого переходило в таинственный сад камней, прячущихся в глубокой тени. Метрах в пятидесяти от берега я нырнул.

Мягко заложило уши. Я с силой работал ногами, уходя почти вертикально вниз. На глубине десяти метров начались плантации водорослей, в их лениво шевелящихся зарослях сновали серебристые рыбы. Я попытался схватить одну из них рукой — рыба, как обычно, оказалась быстрее.

Минуты через полторы мучительно захотелось сделать вдох. Я боролся с этим желанием, неторопливо скользя над своими подводными владениями. Еще через тридцать секунд судорожный спазм, сжимавший горло, исчез. Можно было подумать, что кто-то всунул мне в рот загубник шланга и я сделал большой глоток чистого кислорода. Только никакого загубника, естественно, не было.

Просто я мог не дышать под водой. И, наверное, мог не дышать в космосе. И еще, вероятно, не горел в огне.

Прикоснувшийся к Чаше получал в дар ощущение беспредельного, божественного могущества — испытываемое только один раз, это чувство могло потом измучить человека, как мучают нас воспоминания о давно прошедшей и самой прекрасной любви. Но те, кто сумел разбудить силы, дремавшие в глубине древнего артефакта, получали несравненно больше.

Когда-то старик Лопухин сказал мне, что Чаша на самом деле не похожа на то, что видят в ней люди, а имя это дано ей, поскольку выражает лишь одну из ее возможных функций — быть источником силы. Но я, молодой и глупый, не обратил на эти слова никакого внимания. Возможно, если бы я относился к Чаше по-другому, ее дары тоже были бы иными. Но я видел перед собой только Грааль, Чашу, дающую бессмертие. Что же еще она могла мне дать?

Я до сих пор не знаю границ своего бессмертия. И, честно говоря, не очень хочу устанавливать их опытным путем. Меня вполне устраивает то, что я выжил после пяти пуль, которые всадил в меня посланный Валентиновым киллер. Кстати, именно после этого небольшого недоразумения я окончательно передумал продавать ему Чашу.

С ДД мы довольно быстро пришли к соглашению. Чаша формально принадлежит ему, но хранится у меня. Он и не подумал возражать — по-моему, все пережитые летом 1991 года волнения навсегда отбили у него охоту к приключениям. Лет пять назад я присутствовал на защите его докторской диссертации. ДД был умопомрачительно элегантен и невыносимо солиден, всем своим видом свидетельствуя, что с исполнением желаний у него все в порядке.

Мое желание, разумеется, тоже исполнилось. Мы с Наташей замечательно прожили вместе два года, а потом на удивление спокойно расстались. Сейчас она где-то в Канаде, продолжает заниматься своей вечной мерзлотой в более комфортных условиях. Что касается меня, то я всегда предпочитал южные широты.

У меня было много времени на то, чтобы все обдумать. Мне кажется, что, если бы я более серьезно подготовился к встрече с теми силами, которые проникают в наш мир через двери, подобные Чаше, я сумел бы использовать их лучше. Королевская печать годится не только на то, чтобы колоть ей орехи.

«Знаете ли вы, где лежит темное дно потаенных желаний человека?» — спросил меня когда-то старик Лопухин. Я до сих пор не уверен, что знаю ответ, хотя это почти наверняка именно то место, которое Хромец называл обиталищем Ночи. Я понимаю его — он нырял, и ни разу не достигал дна, а значит, не находил успокоения. Надеюсь, мне повезет больше.

Лопухин говорил о трех Черепах Смерти. Один, утративший силу, был найден в Лубаантуне. Второй я уничтожил в подземельях объекта 66. Третий, как полагают, затерялся где-то в бескрайних болотах Западной Африки.

Но, может быть, и не затерялся. Какой-то похожий череп искали на Ближнем Востоке нацисты. Что-то скрывалось на дне Средиземного моря, в полулиге от мыса Осла, как поведал мне сегодня ночью Хейзингер. И я намеревался добраться до затонувших сокровищ византийцев, чего бы мне это ни стоило.

Мне, наконец, надоела зеленая полутьма придонных слоев, и я стал медленно подниматься к поверхности. Медленно — потому что даже обретенные мной способности не защищают от декомпрессии. Знаете, глухой бессмертный — зрелище достаточно жалкое.

Когда мы с Хейзингером найдем череп, я полагаю, что смогу распознать, сохранил ли он свою Силу. Если это то, что мне нужно, Хейзингер получит значительно больше, чем семьдесят процентов от стоимости приза. В конце концов, к деньгам я всегда относился легко.

Если же Череп византийцев окажется пустышкой… Что ж, придется посетить Африку. Тем более, что остается еще неизвестно куда пропавший камень Чандамани, который, как говорят легенды, сам выбирает свои пути. Но если у меня получится… Тогда можно будет предпринять вторую попытку.

В нескольких метрах от поверхности вода была прозрачной и сверкающей, как изумруд. Я испытал мгновенное ощущение невероятного счастья, скользнувшего по глади сознания, как тень от крыла стремительной птицы. Потом меня вытолкнуло из воды, и я ненадолго ослеп от льющихся с небосвода солнечных лучей. Солнце взошло уже достаточно высоко, видимо, я пробыл под водой не менее получаса. До берега было километра два, и плыть обратно совершенно не хотелось. Я лег на спину и позволил волнам нести себя туда, куда они катились со своей вечной и бессмысленной энергией. Времени у меня в запасе было достаточно.