Кокон Кастанеды - Брикер Мария - Страница 48

• Предыдущая
• 48/54
• Следующая

– Батюшки, совсем окосел! – всплеснула она по-женски руками.

– Спокойно, – икнул Коля. – Это я от простуды лечился. Виски убивает все микробы наповал! – сказал он, открыл дверь и выпал из автомобиля.

– Какая же вы бестолковая, тетя Элета, – проворчала Настена, склонившись над его телом, и ее хмурое личико унеслось куда-то в космос.

Заболеть в такую теплынь – это еще ухитриться надо. Угораздило же! Елена Петровна стянула с себя одеяло, сунула ноги в шерстяных носках в тапки, поправила мохеровый шарф и в ночнушке прошлепала в кухню, чтобы подогреть себя молока и напоить злобную кошку, которая со вчерашнего вечера поселилась где-то внутри и исцарапала когтями всю грудь и горло. За что ей наказание такое? На дворе месяц май, солнышко светит, птички зеленеют, травка… М-да, птички позеленели, похоже, от ее насморка. Сколько носовых платков за ночь израсходовала – мама, не горюй, а толку никакого, шмыгнула носом Елена Петровна, налила в кофейную турку молока и поставила на огонь. На поверхности молока появились коричневые узоры. Замечательно, забыла турку сполоснуть, теперь кошке придется пить кофе с молоком, вернее молоко с кофе, – сил, чтобы вылить испорченный напиток и приготовить новый, у Елены Петровны не было. Присев на табуретку, облокотившись о стол локтями и подперев ладонями подбородок, Зотова задумчиво уставилась в окно. Где-то совершаются преступления против личности, а она валяется дома с гриппом. Впрочем, может, это и к лучшему. После вчерашнего разговора с прокурором на работу идти не хотелось. Пропесочил по полной программе. А гнусный тип из отдела внутренних расследований вообще весь мозг проел. Плевать всем, что она дело о целой серии насильственных смертей раскрыла и убийцу вычислила. Сажать за решетку, правда, было некого, но какая разница? Признательные показания Цыплаковой на диктофоне записаны, мотивы определены, осталось только доказательную базу по последним убийствам под Смоленском собрать и ответить на ряд вопросов, которые терзали Зотову вторые сутки подряд. Так и не ясно было до сих пор, с какой целью Холмогоров ездил в Берлин. И главное, почему при первой беседе Цыплакова назвала в качестве лечащего психиатра Холмогорова доктора Соланчакова? Не лечилась ли у него анонимно сама Алена? Запросы, которые Елена Петровна отправила в родной город Цыплаковой, никакой новой информации не дали, ничего не прояснили. На учете в психоневрологическом и наркологическом диспансерах Цыплакова не состояла. К административной и уголовной ответственности не привлекалась. Пай-девочка, одним словом. А Елена Петровна, грешным делом, предположила, что Алена на первом допросе описала собственное заболевание. Уж больно достоверно все выглядело. Выходит, она была не права. Если бы Цыплакова с детства страдала шизофренией, то, учитывая, что воспитывалась она в неполной и малообеспеченной семье, скрыть данный факт и лечиться анонимно было бы для нее просто нереально. А может быть, Цыплакова у доктора Соланчакова консультировалась по вопросам невменяемости? Иначе как объяснить такую просвещенность редактора телепрограммы в данном вопросе? Про шизофрению, допустим, можно легко информацию в Интернете найти. А про связь шизофрении с диагнозом «приобретенный диабет» у одного из родителей? Как же она раньше не уличила Алену во лжи, когда та рассказывала ей про отца Холмогорова и этот диагноз! Почему не сообразила, что в те времена в Тунис с таким диагнозом его никогда не выпустили бы. Балда какая! Молоко с шипением пролилось на конфорку, Елена Петровна метнулась к плите и выключила газ. Даже сквозь блокаду насморка был слышен запах гари. Зотова поморщилась и заглянула в турку: молока осталось на донышке, все остальное разлилось по плите. Елена Петровна вылила остатки в чашку и, поджав губы, поплелась в комнату. На дворе месяц май, а она лежит тут, никому не нужная, одна-одинешенька, больная вся, с соплями, кашлем и температурой. Никто не позвонит, не спросит, как у нее дела. Никто не посочувствует, никто молока не подогреет и меду в него не положит, ныла Елена Петровна. Одеялом ее не укроет, ведь только что она могла умереть, как Соланчаков! Задремала бы за столом, надышалась бы газом – и все, и не было бы на свете такой чудесной женщины – Елены Петровны Зотовой. Так обидно вдруг стало, что на глазах выступили слезы. Елена Петровна одним глотком выпила молоко с кофейным привкусом, залезла в кровать, сунула под мышку градусник и зарыдала. Зря, конечно, она это сделала, от слез начался такой поток соплей, что перекрыть этот водопад не смогла бы никакая плотина.

В дверь позвонили.

Сморкаясь и кашляя, Елена Петровна доплыла до прихожей, посмотрела в глазок и отпрянула от двери – на лестничной клетке стоял Варламов с торжественным выражением лица, в костюме, белой рубашке и галстуке, с букетом бордовых роз и бутылкой шампанского. Предложение пришел делать, мелькнула пугающая мысль, еще больше напугало отражение в зеркале – из полумрака прихожей на нее таращился толстый гном в ночной рубашке, с узкими глазами, распухшим красным носом, обветренными губами и торчащими дыбом волосами. И ничего, совершенно ничего с этим гномом нельзя было поделать, разве что высморкать.

Звонок в дверь повторился.

– Болею я, – сообщила Зотова, но собственного голоса не услышала, из груди вырвался лишь какой-то сиплый звук.

– Лена, открывай! – потребовал Варламов. – Я на работу тебе звонил, мне сообщили, что ты на больничном.

– Я и говорю, болею я, – просвистела Елена Петровна и подумала, что этот хамский режиссер никуда не уйдет и так и будет трезвонить в дверь, пока она не откроет. Ему же хуже, решила Зотова, протопала в комнату, набросила халат и распахнула дверь.

– Ой, – сказал Иван Аркадьевич, – не думал, что все настолько запущено.

Елена Петровна в ответ шумно высморкалась, покашляла, сунула платок в карман и широким жестом разрешила режиссеру пройти в свои хоромы. Варламов протянул ей букет и шампанское и… ушел.

– Козел, – вздохнула Елена Петровна, отметив, что у нее снова прорезался голос.

Она захлопнула дверь и решила еще поплакать, легла на кровать и стала давить из себя слезу. Слеза никак не давилась: то ли она уже все выплакала до прихода урода Варламова, то ли розы такие красивые были – она не знала.

Снова позвонили в дверь.

«Да что же это такое! – возмутилась Зотова. – Почему в покое никак не оставят?»

На пороге стоял Варламов с большим пластиковым пакетом.

– Иди ложись в постель, я сейчас, – дал он указание, проследовал в кухню и начал там хозяйничать, как у себя дома.

Елена Петровна хмыкнула. Хам – он и в Африке хам. Впрочем, приказание «иди ложись в постель, я сейчас» звучало очень многообещающе, и Зотова вернулась в комнату, чтобы проверить, как поживает ее любимая двухкилограммовая гантель. Убедившись, что с гантелью все в порядке, Елена Петровна прилегла, как царица, на высокие подушки, изобразив на лице недоступность и недосягаемость.

Варламов вернулся с подносом, в носу защекотало от аромата корицы. Иван Аркадьевич приготовил для нее глинтвейн. Помимо кружки с горячим напитком, на подносе стояли тарелка с фруктами, баночка меда, малиновое варенье и прочие вкусности. Елена Петровна почувствовала себя счастливым Карлсоном и благосклонно разрешила Варламову заняться ее лечением. Доктор Айболит из Ивана Аркадьевича получился отменный, не прошло и получаса, как она почувствовала себя намного лучше, жесткий, колючий комок в груди рассосался, перестало болеть горло, и насморк куда-то испарился. Варламов укутал ее одеялом, нежно промокнул влажной хлопковой салфеткой лоб. Нестерпимо захотелось спать, сопротивляться Морфею не было никаких сил, глаза сами собой закрылись.

В дверь позвонили.

– Кто там еще? – застонала Елена Петровна.

– Лежи, я открою, – поднялся Варламов. – Но учти, если это твой поклонник какой-нибудь, то разговор у меня с ним будет короткий.

– Грозный какой, – рассмеялась Зотова. – А если там не один поклонник, а целая рота? – Варламов ничего не ответил, пошел открывать. – Накаркала, елки-моталки, – услышав в прихожей знакомые мужские голоса, расстроилась Елена Петровна.

• Предыдущая
• 48/54
• Следующая