Босиком по снегу - Брикер Мария - Страница 42

• Предыдущая
• 42/63
• Следующая

– Пить хотел, а отойти не мог, на службе я, – выдавил из себя майор, ощутив во рту неприятный привкус собачьей мочи, а в животе – шевеление тучи вредных микроорганизмов. К горлу подкатила тошнота, Анин сглотнул набежавшую слюну и сделал два глубоких вздоха, чтобы не опозориться в очередной раз.

– На службе? – удивленно приподняла аккуратные бровки девушка. На ее симпатичном личике отразилось искреннее любопытство, смешанное с легким недоверием.

– Да, на службе. Выслеживаю опасного преступника, убивающего беззащитных больных животных. По имеющимся у меня данным, живодер может появиться здесь, чтобы незаконно проникнуть в это здание и совершить гнусное преступление. Как вас зовут?

– Оксана, – пропищала девушка.

– Так вот, Оксана. Исключительную ненависть преступник испытывает к кошкам. Пачками их изводит. Собаками тоже не брезгует. А особенно люто расправляется с морскими свинками и хомяками. Только вы должны понимать, что информация, которую я вам сообщил только что, не должна распространиться, иначе это спугнет преступника, – объяснил Анин сурово и для убедительности продемонстрировал девушке служебное удостоверение.

– Ой, – испугалась девушка и побледнела.

– Вот тебе и ой, – с издевкой хмыкнул Анин. – Я, можно сказать, о безопасности несчастных зверюшек пекусь, а вы накинулись на меня, как фурия, и нотации читаете. Продрог весь, кофейку некогда попить, жрать хочется так, что зубы сводит, – но я не вправе покинуть свой пост. А все почему? Потому что ради братьев наших меньших готов на все! – Последнюю фразу Анин произнес с особым чувством. В ее интонации слышалось такое бескорыстие и самопожертвование ради блага четвероногих, что девушка окончательно расчувствовалась, и ее небесно-голубые глаза увлажнились.

– Простите, простите меня, я сейчас, – залепетала она взволнованно, смахнула набежавшую слезу и бросилась к дверям клиники. Спустя несколько минут Анин с наслаждением пил необыкновенно вкусный горячий сладкий кофе и, с аппетитом причмокивая, поглощал бутерброды с ветчиной и сыром в количестве четырех штук. Завершала трапезу свежая булочка с маком, обсыпанная сахарной пудрой.

– Еще кофейку? – льстиво спросила девушка, забирая у довольного Сергея Петровича пустые чашку и термос.

– Спасибо, не нужно, – милостиво отказался следователь, сыто икнул и покосился на здание клиники – из окон на него смотрело множество взволнованных глаз. Похоже, девушка успела растрепать о происшествии всем, кому только можно. Анин мельком взглянул на часы: архив должен был открыться с минуты на минуту, пора было двигаться в путь. – Так, – нахмурился майор, – сегодня уже совершенно точно негодяй здесь не появится. Он работает исключительно до трех часов дня и совершает нападения только в период полной луны. Посему в ближайший месяц вашим пациентам опасность не угрожает. Я ухожу, но оставляю свою визитку. Будьте бдительны и позвоните мне, если будут проблемы.

– Хорошо, – закивала девушка. – Но скажите, как он хоть выглядит?

– Высокий, под два метра, рыжий, угрюмый, непривлекательный, носит собачью шубу…

– Вот гад! – прижимая ручки к лицу, возмутилась девушка.

– Не то слово: он сам ее сшил из убитых собачек. Еще у него пышная борода и усы, тоже рыжие. В общем, очень приметный, если он к вам заглянет – сразу звоните мне, я вышлю на место группу немедленного реагирования, и мы схватим этого гнусного типа, – с этими словами майор Анин встал, простился с девушкой и гордо покинул свой боевой пост, сдерживая хохот, готовый вырваться из груди. У дверей архива Анин не выдержал и выпустил смех на волю, пугая прохожих своим громогласным ржанием. Настроение его заметно улучшилось. С красной физиономией и слезами на глазах он ввалился в здание архива, продолжая истерично всхлипывать и хихикать, запросил дело Савельева и успокоился только тогда, когда пролистал первые страницы. Смеяться ему больше не хотелось – главной подозреваемой по делу проходила Нина Яновна Лацис, будущая княгиня Волынская. Ничего не понимая, Анин открыл список свидетелей и мгновенно наткнулся взглядом на очень знакомое имя. Трясущейся рукой он углубился в материалы дела, жадно вчитываясь в протоколы допросов, выводы следователя и экспертные заключения. С каждой новой страничкой связь между прошлым и настоящим тесно переплеталась в клубок. Когда Анин закончил, он уже знал ответы на многие вопросы, на которые раньше не мог найти ответа. Страшная картина предстала перед его глазами. Он понял все. Осталось лишь проверить одну деталь – и дело можно считать раскрытым.

Старая сельская больничка распространяла вокруг себя интенсивный запах хлора и лекарств. В кабинете главврача Рафаэля Абрамовича Разумовского пыхтел калорифер, грозно рычал облезлый ржавый холодильник «ЗИЛ» и душераздирающе вопила радиостанция «Маяк», сообщая окружающим последние горячие новости. Окна кабинета с выцветшими занавесками в цветочек и засохшим фикусом на подоконнике смотрели в сторону заброшенной свалки, и взору открывалась братская могила поломанной колхозной техники и прочего мусора. Однако вид из окна и шум от радио и электроприборов совершенно не мешали Рафаэлю Абрамовичу честно выполнять свои обязанности и следовать клятве Гиппократа, так как Разумовский был глух, как тетерев, и к тому же слегка подслеповат. Да и с обонянием у именитого некогда доктора тоже дела обстояли не лучшим образом, поэтому, бежав из суетной Москвы, где Рафаэля Абрамовича не оценили по достоинству, и прикупив себе за бесценок домик недалеко от свинофермы, Разумовский осел в провинции и зажил на вырученные от выгодной покупки деньги в свое удовольствие под мелодичное хрюканье фермерских свиней. В личной жизни доктора тоже произошли интересные перемены: на него, старого холостяка «по обстоятельствам», неожиданно обратила внимание знойная работница свинарника Серафима Петровна Корзинкина, которая, стремительно ворвавшись в его скупую на события жизнь, скрасила доктору его старость, интимную жизнь и быт.

Вспомнив о Фимочке, – так ласково называл Рафаэль Абрамович свою пышнотелую гражданскую супругу, – Разумовский нежно улыбнулся, сглотнул набежавшую слюну и начал собираться домой. Вечер обещал быть превосходным – Серафима клятвенно заверила его, что непременно истопит сегодня баньку и приготовит обожаемый доктором форшмак.

– Налейте!.. Налейте… бокалы вина, тратата, тратата, тратата-та-та… – басом пропел Рафаэль Абрамович, отливая из бутылки подотчетный медицинский спирт в маленькую майонезную баночку, предусмотрительно позаимствованную с утра из кабинета приема анализов. Наполнив импровизированную тару до краев, Разумовский с помощью широкого пластыря плотно приладил к горлышку банки полиэтиленовый пакет, сунул сосуд с огненной водой в карман длинного драпового пальто с каракулевым воротником, нахлобучил на лысую голову облезлую ондатровую шапку и уже было направился к двери – как дверь вдруг с шумом распахнулась, на пороге появилась медсестра Ирина и, хлопая ярко накрашенными глазами и активно жестикулируя, стала что-то орать в лицо доктору. Из ее сумбурной речи Рафаэль Абрамович понял только одно живописное словосочетание: «пьянь подзаборная» – страшно смутился, отступил назад, залился краской, трясущейся рукой нащупал в кармане баночку с притыренным медицинским спиртом и, тяжело вздохнув, выставил ее на свой рабочий стол.

– И стоит ли из-за такой мелочи так нехорошо выражаться, голубушка, – откашлявшись и поправив съехавшие с носа очки, возмутился доктор. – Помнится, в прошлом месяце вы три килограмма бинтов со склада утянули, объяснив мне, что у вас были небольшие трудности по женской части, а специально предназначенные для этих целей предметы гигиены вам не позволило приобрести ваше скромное жалованье. Заметьте, дорогая, я не стал вас упрекать, хотя таким количеством бинтов можно было забинтовать кровоточащие раны целого взвода искалеченных пулями солдат. А вы, вы, набросились на меня из-за какой-то жалкой чекушки! Да там, если грамотно разбавить, только пол-литра и получится. К тому же у меня сегодня семейное торжество – я только по праздникам употребляю. Ясно вам? – Закончив свою победоносную речь, которая определенно должна была поставить зарвавшуюся нахалку на место, Рафаэль Абрамович с достоинством затолкал банку обратно в карман и окинул сестру презрительным взглядом. Медсестра, выражение лица которой во время пламенной речи доктора менялось как светофор, приобретая разные цвета от красного до зеленого, неожиданно стало ультрафиолетового оттенка, и она, смачно плюнув на пол около ног Разумовского, схватила его за рукав и потащила по коридору в приемное отделение.

• Предыдущая
• 42/63
• Следующая