Тотальное преследование - Басов Николай Владленович - Страница 71
- Предыдущая
- 71/77
- Следующая
Вот тогда-то Том и начал ненавидеть их по-настоящему. Прежде у него не было настоящей ненависти ни к секуритам, ни к мекафам, хотя он и воевал против их армии, хотя он похоронил многих товарищей и сам только чудом остался жив, но ненависти в нем тогда не возникло. Зато теперь он знал, что ненавидит и что это чувство теперь в нем не исчезнет, не вытравится, сколько бы жизни ему ни оставалось, сколько бы он ни протянул в этой ловушке.
И еще он очень хорошо понял: эти звери в человечьем обличье убивают, потому что боятся, что… нечто, что есть в нем, Томазе Извекове, передастся остальным. Хотя как это могло бы быть и почему, по-прежнему оставалось для него загадкой. И он не очень-то хотел ее разгадывать, но в то же время понимал, что разгадать ее теперь придется. Потому что это его таинственное, необъяснимое и непонятное свойство было, кажется, тем единственным оружием, которым он мог с ними за все посчитаться, а если удача окажется на его стороне, то и победить их… Какой бы безнадежной и призрачной эта победа ему сейчас ни представлялась.
8
А потом он и думать перестал, просто спал, спал, спал… Даже не отдавал себе отчета в том, что и во время этого сна что-то пил, что-то пытался жевать, выбираясь из своего кокона, свитого из одеял. И частенько так получалось, что он и засыпал снова с пищей во рту, не успев даже проглотить ее. И чуть ли не с омерзением потом полупросыпался, как теперь вошло у него в привычку, ощущая остатки пищи на холодном, сухом и жестком, как наждак, языке.
Еще он все время мерз. Да так, что иногда его словно бы оставляла жизнь. Как в лесу, когда он скрывался от секуритов… Нет, еще больше, чуть ли не умирая, особенно когда спал. В какой-то момент ему стало казаться, что он стал настоящим экспертом по части замерзания. Он научился определять и меру холода, и даже как бы его вкус, и мог легко определить, какие именно части тела у него замерзли сильнее, а какие еще могли двигаться. И каким-то странным образом он направлял туда, где холод становился смертельным, чуть больше крови, чтобы все же поддержать в этих тканях жизнь, чтобы не случилось какого-нибудь некроза. Это было бы… неприятно. Именно что неприятно – на большие эмоции он был уже не способен.
Но потом стало понятно, что и это соображение, о собственном уважительном отношении к холоду, оказалось самонадеянностью в чистом виде, потому что стало еще холоднее, еще страшнее, еще безнадежнее. В итоге он уже не понимал, зачем же все-таки просыпается, зачем еще существует и последними, остаточными усилиями воли пытается поддерживать в себе жизнь…
В какой-то момент он с тоской придумал, что мог бы, наверное, выжить, если бы за ним следил кибермед. Но этого допустить было нельзя. Кибермеды все и всегда были слугами тех, кто его разыскивал, кто хотел превратить его в лабораторную крысу. И если бы за ним следила эта умная и почти заботливая машинка, он бы, без сомнения, уже был обнаружен. А так, как получилось, было все же лучше. Пусть он даже умрет при этом…
А потом вдруг он стал просыпаться. Сначала, опять же, как ребенок, на несколько минут, может быть, на пару мгновений, когда мог смотреть по сторонам и почти понимал, что видит стены и потолок своего бункера, своей норы… И лишь спустя еще несколько дней он понял, что его во всем этом окружении смущало сильнее всего – запах! Тут, где он находился, стоял такой запах, что если бы он последние… дни, недели?.. Если он бы это время хоть что-то ел, а не пил только воду и соки, его бы, конечно, рвало. Да так, как ни от одного отравления, может быть, не рвет. Он бы просто наизнанку вывернулся…
И вот тогда случилось самое непостижимое. Он вдруг понял, что кожа теперь лежит на нем каким-то странным и страшным покрывалом. Обвисшая, обмотанная вокруг него, она теперь казалась чужой и мучительной, как гроб, в котором похоронили живого еще человека. И почти такой же непреодолимой, как гроб, который глубоко закопали на кладбище…
Наконец он понял, что голоден. Зверски голоден. И еще ему хотелось пить. Но с этим, кажется, было легче. Он будто бы плавал в каком-то бульоне и мог еще потерпеть с питьем… Хотя нет, пить все же хотелось больше, чем есть… А еще ему хотелось лодироваться. Заползти под машинку и включить ее на максимальную скорость и на неопределенную по продолжительности программу загрузки. Кажется, сейчас, в том состоянии, в каком находилось его сознание, он бы выдержал часов пятьдесят кряду, а может, и больше.
Вот тогда-то он и проснулся окончательно. На нем висела его прежняя кожа, но пахла она отвратительно, была грубой, жесткой и закрывала от него мир. Он даже свет от технической лампы в дальнем углу своего бункера видел теперь как-то смутно. Поразмыслив, он понял, что это – замутневшая роговица глаз, которая осталась от его прежнего тела. «А что же у него нового?» – подумалось едва ли не с интересом.
И тогда, собравшись с духом, заставив себя больше не ждать, не покоиться в живом гробе своего прежнего тела, он попробовал… Да, как птенец из яйца, он стал выбираться наружу. Сначала, преодолевая привычную уже слабость, все же сумел согнуть одну руку и попытался разорвать кожу на груди. И лишь спустя бесконечные часы… или минуты… он понял, что это ему вряд ли удастся. Тогда он заставил себя шевелить ногами – сильно шевелить, отчаянно. Вот тогда-то где-то в паху кожа у него и лопнула. Он понял это по внезапному удару, который нанес ему воздух и от которого он, как оказалось, отвык. Тогда он заставил свою руку согнуться куда-то вниз и обнаружил, что там, где он теперь чувствовал воздух, есть рана… Нет, не рана, потому что боли в том месте не было. Вернее, боль была во всем его теле, но какая-то трещина в его – его ли? – теле все же имелась. Он потянул за края, пытаясь их раздвинуть, и понял, что отрывает от себя эту старую, жесткую кожу.
Потом он дернул ее изо всех сил, и что-то вдруг лопнуло на шее. Наверное, извиваясь, он сумел своей шеей сломать свою скорлупу и здесь. Он обрадовался – не такой уж безнадежной оказалась его борьба. Он стал биться еще сильнее, сдирать какие-то лоскуты – сначала огромные, причиняющие боль, когда они рвались и отделялись, потом все меньше, потом уже какие-то ошметки… И в тех местах, где эта старая кожа отделялась, ему сразу же становилось легче. Даже боль казалась терпимой.
А потом он вылез из этой своей старой кожи, как змей, будто уже и не был человеком… Тогда он с тревогой оглядел себя – вдруг он и вправду не человек уже? Нет, вроде бы в тех местах, которые мог рассмотреть, он был почти таким же, как прежде. Те же привычные части тела, почти не изменившиеся… Вот только выглядели они странно: розовыми и уменьшенными, едва ли не юными.
И вдруг оказалось, что он выбрался из прежнего тела уже целиком. Ну, может, лишь на спине да на внешней стороне бедер остались куски его прежнего тела. Кстати, обломки того чипа, который был всажен ему в мускулы предплечья и который он очень старательно вживлял, хотя и не помнил сейчас, когда и как он это сделал, тоже остались на прежней коже. А может, в прежних мускулах?..
Он теперь и дышал как-то очень легко, очень спокойно. Словно бы это вот… его новорожденное тело обладало некими свежими, изумительными способностями. Он и не помнил, каково это – так свежо себя чувствовать. Если бы еще не этот запах… Вот тогда, кажется, он принялся – вернее, попытался – думать рационально.
«Хорошо бы эту кожу уничтожить», – подумал он. Ведь по ней о нем узнают очень много. Даже сам факт того, что он сменил тело, станет известен тем, кто за ним охотится… А за ним охотились? Даже это он вспоминал с трудом. Но все же сейчас, когда с ним произошла такая метаморфоза, он почему-то об этом не забыл, а следовательно, помнил.
Он возвращался в свое прежнее жизненное состояние. Это было здорово!
Он даже придумал вдруг, как-то само собой, что теперь ему нужно сделать, чтобы… Да, чтобы этот его бункер так и не открыли, не замечали и впредь. Следовало, впрочем, провернуть довольно сложную операцию. Нужно было первым делом найти одежду. Он покопался в грудах пустых пакетов, вонючего мусора и старых, почему-то липких одеял. И нашел. Это был его комбинезон. Одноразовое белье осталось на прежних ошметках его кожи, да оно и истлело почти совсем. Он этому не удивился – у него на это не хватило соображения.
- Предыдущая
- 71/77
- Следующая
