Страшная сказка - Арсеньева Елена - Страница 16

• Предыдущая
• 16/87
• Следующая

Анфиса насупилась, злясь на себя. Роман – прошлое. А надо думать о настоящем и будущем. Итак, все уверены, что Надька уехала в город. И следа ее нет в Кармазинке! Но след пока есть. След – ее сумка. Вернее, две сумки, вот эта – с одеждой и другая – забытая в старом сарае. Куда девать одежду? В реку выбросить? Отправить вслед за хозяйкой? Пускай в бучиле наряжается! Но угодишь ли в бучило? Еще всплывет сумка, еще зацепит ее крючком какой-нибудь ненормальный рыболов! Или спрятать где-нибудь в лесу, под выворотнем? А вдруг найдут? Никогда не знаешь, куда занесет городских грибников, вот притащится к участковому какой-нибудь такой чокнутый и заявит: нашел, мол… Конечно, Анфису на мосту никто не видел, то есть хочется верить, что никто, однако вдруг кто-то заметил, как они вместе с Надькой уходили из деревни? Рискованно оставлять сумку в лесу. Вообще говоря, ее надо бы сжечь. Отнести в тот самый сарайчик, где Надька нашла Анфису, и сжечь. Но сумка изрядно промокла. А ждать, пока Надькины шмотки высохнут, у Анфисы нет времени. Да и мало ли кого привлечет пожар, который там придется устроить! Заглянет какая-нибудь соседка, хоть бы и бабка Надькина: «Что это ты, Анфисушка, делаешь, моя голубонька?» – «Да вот утопила вашу внученьку, а теперь ее вещички жгу!»

Очень смешно!

Нет, сумку лучше всего утопить. Анфиса осторожной рысью, поминутно оскальзываясь, понеслась к берегу, набрала в охапку три увесистые, обточенные водой булыги, которые иногда извергала из себя тихая Кармазинка и оставляла на меленьком галечнике, словно напоминая: нрав у тихой, спокойной речки вовсе не такой уж мирный, как кажется на первый взгляд. Бучило было первым проявлением этого прихотливого нрава, камни, невесть откуда возникающие на берегу, – вторым. Так и человек, вдруг подумала Анфиса, так и она сама: живет себе неприметно, терпит насмешки и издевательства, а потом вдруг как взбрыкнет! Кажется, воды не замутит, а вот поди ж ты… В тихом омуте, говорят, черти водятся!

Анфиса слабо улыбнулась: ей было приятно это сравнение с любимой речкой. Так, храня на лице усмешку, она вернулась на мост, нагрузила булыгами сумку и осторожно, балансируя у перил, сбросила ее поближе к сваям. Бучило удовлетворенно булькнуло – словно бы рыгнуло. Анфиса передернулась от этого звука и, как могла быстро, побежала прочь с моста, в деревню.

Пусто, все пусто, все занавешено пеленой ливня. Сельчане боятся промокнуть, сидят по своим норам – вот и славненько! Хорошо, что живут Ососковы чуть не за околицей, только пройти через выгон, перелезть через плетень картофельного поля – и до?ма, вернее, в том самом старом сарае, где недавно нашла Анфису Надька. Лучше бы не находила! Ей же лучше было бы!

Тишина наступила в кабинете. Мыльников смотрел на Ольгу, а она смотрела на него, и вдруг ее как ожгло мыслью: какая же она дура, что не предусмотрела последствий своего отказа! Если Мыльников решит арестовать ее прямо сейчас, у нее ведь даже смены белья с собой не припасено, ни зубной щетки, ни кусочка мыла – извините за невольный каламбур, Николай Николаевич. Сухарей, конечно, тоже не насушила, а впрочем, вредно это для зубов – сухари грызть…

Неведомо, о чем думал в это время Мыльников, однако он улыбнулся:

– Не стоит принимать такие важные решения на ночь глядя. Приходите ко мне завтра утром, часиков этак… в восемь. И мы все с вами решим.

Зачем он дает Ольге эту ночь? Чтобы успела вещички собрать и сухариков насушить? Нет, это пытка. Пытка неизвестностью. Он ее на измор берет, товарищ Мыльников. Видит же, что она уже на пределе, трясется вся, руки тискает и еле удерживает слезы. Вот Мыльников и надеется, что дожмет ее, додавит. Видимо, очень уж нужна ему подсадная утка в районной администрации. Глупо думать, будто он к ней добр. Добрый-то на измор брать не станет!

– Я приду утром, – кивнула она, и это было необдуманным поступком, потому что слезы так и воспользовались моментом, так и покатились из опущенных глаз. – Я приду утром, но только вы зря надеетесь: дескать, передумаю. Я не буду… – Тут ее голос начал срываться, дрожать, Ольга с трудом выталкивала из горла слова: – Не буду совершать этих ваших подвигов и на людей доносить. Другое дело, если бы с меня в самом деле взятку вымогали, а иначе, получается, я после этого буду провокатор, вот кто, провокатор вроде Азефа и попа Гапона. Я не буду! Понятно вам?! Ни за что!

– Что за крик? – Дверь за Ольгиной спиной резко распахнулась, и высокий плотный человек вошел в кабинет Мыльникова. – Что тут у вас, Николай Николаевич?

Мыльников подскочил за своим столиком и сделал попытку встать во фрунт. Но стул отодвинуть по причине тесноты было некуда, и опер застыл в полусогнутом положении.

– Извините, товарищ Васильев. Это вот Ольга Михайловна Еремеева, я вам говорил, ну, дело с Фондом занятости. Мы тут обговариваем детали нашего будущего сотрудничества. Ольга Михайловна фактически уже согласилась…

– Нет! – закричала Ольга так, что даже закашлялась. – Нет! Я не согласилась!

Это были последние связные слова, которые ей удалось произнести. Дальше в памяти мало что сохранилось – какие-то обрывки все на ту же тему Азефа и попа Гапона, и искушения малых сих, и мести взяточников ей, провокаторше, и о недостойном обращении с законом, который все-таки не дышло, как бы ни старался ее уверить в противном товарищ Мыльников. Вроде бы выкрикнуто было также и о том, что министры-президенты страну всю разворовали, а вы, милиционеры, прыщики выдавливаете там, где их видом не видали, слыхом не слыхали, гоняясь за нищими училками и врачами, которые лишний нулик к своей зарплате пририсовали, чтобы пособие по безработице побольше получить. Вам, дескать, надо профилактикой преступлений заниматься, а не ловушки на кроликов ставить там, где охотятся тигры. Профилактикой, понятно вам? Кажется, не обошлось и без упоминания о штрафах за безбилетный проезд…

Может, она и еще о чем-то вопила, Ольга потом не помнила. Но постепенно до ее сознания стало доходить, что в кабинете звучит не только ее пронзительный крик, но и еще один голос – негромкий, спокойный и настойчивый, который безостановочно твердит:

– Тише. Тише, прошу вас. Успокойтесь. Успокойтесь, Ольга Михайловна, ну не надо так…

Сначала эти слова не имели никакого смысла, но постепенно Ольга начала не только слышать, но и видеть – серые встревоженные глаза, морщины на лбу, мягкие волосы, которые все время падали на этот лоб, и человек досадливо отводил их.

Ольге стало неловко, она замолчала. Человек улыбнулся с таким явным облегчением, что ей захотелось провалиться сквозь землю. Это ж надо, как она его напугала!

– Все, ну все, – сказала она, стыдливо отводя глаза. – Все прошло.

– Ну, вот и хорошо, – мирно сказал он. – Вы теперь домой идите. Может, вам такси вызвать? Или на маршрутке доберетесь?

– На троллейбусе, – уныло уточнила Ольга еще хриплым голосом. – А завтра во сколько приходить? Я же сказала, что не буду…

– Да я слышал, слышал, – махнул рукой человек, снова убирая волосы со лба. – Не будете. Тем паче что надобности такой нет. Вы просто идите домой, вот и все.

– И завтра не приходить? – недоверчиво спросила Ольга.

– Ни завтра, ни послезавтра.

– А как же это… мелкое и среднее мошенничество?

– Никак. Вы деньги вернули? Заявление в Фонде написали, что снимаетесь с учета и просите больше вам ничего не переводить?

– Да.

– Ну и все, и бог с вами. Идите, идите!

– А Николай Николаевич сказал, что мне возврат денег не будет зачтен судом, – Ольга все еще никак не могла поверить своему счастью.

Человек с мягкими волосами воздел очи горе?.

– Николай Николаевич ошибся, – сказал он устало. – Бывает же, что человек ошибается, правда? И до свидания, нам тут еще надо немножко поработать.

– Извините! – Ольга метнулась к двери. – Извините, ради бога! Я тогда и правда пойду. До свидания!

• Предыдущая
• 16/87
• Следующая