Правда во имя лжи - Арсеньева Елена - Страница 32
- Предыдущая
- 32/78
- Следующая
Уф! Вытолкнул-таки из себя! И на что сейчас нарвется?
– Видел, – буркнул Гоша. – И вчера видел, и сегодня. Мы как раз расходились, а она вернулась, уже часов в одиннадцать, наверное. Нагулялась! И умотала с утра пораньше, не сидится ей дома. Вот только сейчас в окошко видел – ушла куда-то. Пиджак такой черный. Платье серое. Якобы в трауре. Якобы переживает, падла! А тебе за…
– Гоша, спасибо, извини, – выпалил Струмилин и нажал на отбой.
В два прыжка выскочил из подвала, сунул мобильник Белинскому, стоявшему с поднятыми бровями посреди коридора, сорвал с крючка в коридоре свой халат, вылетел из здания. Шофер Витя сразу дал газ, Струмилин прыгнул в кабину, откинулся на спинку. Спохватился – подал руку Сане, потом помахал в кабину Валюхе, фельдшерице своей. Опять откинулся, невидяще глядя вперед.
Так. Значит, Соня никуда не делась из Северолуцка, а он просто идиот. Это радует… Но кто же тогда ехал сегодня в купе?! На кого он пялился в полном обалдансе? Разве может быть такое несусветное сходство?
Витек заложил крутой вираж, спасаясь от кошки, вдруг принявшей «Скорую» за мышку. Струмилин стукнулся головой о боковое стекло – и как-то сразу успокоился. Нет, не тем холодным сном могилы… Просто отлегло от души.
Бывают похожие люди, сколько угодно. И если ему вдруг встретилась еще одна женщина, напоминающая неведомый идеал, который он искал всю жизнь, разве это повод для огорчений? Еще одна в точности такая же… но без шлейфа позора за спиной, без омерзительных снимков, при воспоминании о которых до сих пор хочется плеваться, без дурной славы, без…
Если все это так, разве не стоит Струмилину сейчас, немедленно, поблагодарить судьбу?!
Он уселся поудобнее, вытянул ноги, улыбнулся и только начал ее благодарить, как вдруг кое-что вспомнил.
Черноглазого брюнета с «намасленным лицом» и ревнивой женой вспомнил. И какого-то «кавалера» – о нем упоминал Леший. И самого Лешего… тоже еще, выискался друг, товарищ и брат!
Снова согнулся, зажался, снова нахмурился.
Ладно. С судьбой он сочтется потом, она подождет, не мелочная. Сначала надо встретиться с этой Лидой Литвиновой. На правах попутчика и врача vulgaris он обязан поинтересоваться ее здоровьем.
И только тут Струмилин сообразил, что представления не имеет, где она живет.
Лариса Ивановна, смотрительница Художественного музея Северолуцка, сразу обратила внимание на этого посетителя. Конечно, ведь в тот день он был первым. Молодой человек ей сразу не понравился. Он весь какой-то словно маслом намазанный. Почему пришло в голову такое сравнение, Лариса Ивановна и сама не могла понять. Ну, бывают такие люди, и даже среди тех, кого частенько по телевизору показывают. Их бы задвинуть на какую-нибудь помойку истории, так нет: показывают и показывают… Впрочем, глаза у молодого человека были приветливые, и улыбнулся он любезно, и держался весьма вежливо. Купил билетик и новый буклет с репродукциями музейных картин, буквально вчера принесенный из типографии, – и пошел себе на второй этаж, откуда начинался осмотр. Ничего насчет цены не сказал, а то ведь какие посетители есть? Сразу начинают возмущаться, мол, десять рублей за входной билет – это дорого. Ничего себе – дорого, три раза на трамвае или автобусе проехать или два батона купить.
Какая-то дама так и сказала с ужасом в голосе: «Но ведь на эти деньги два батона купить можно!» А сама такая расфуфыренная, небось ей не приходится всякое старье донашивать, как Ларисе Ивановне и прочим смотрительницам. Конечно, Лариса Ивановна промолчала, и кассирша Люба ничего ей не сказала, зато очкастенький сын этой дамочки простодушно ляпнул: «Мам, да ты все равно хлеба не ешь, потому что худеешь, чего ж ты волнуешься?»
Ох как она губки поджала! Но успокоиться все не могла и продолжала приставать к кассирше, почему, дескать, такие дорогие билеты для иностранцев: двадцать пять рублей. Подумаешь, поборница прав человека! Двадцать пять рублей – это даже меньше доллара, у них такая мелочь вообще за деньги не считается!
– А вы знаете, сколько стоит билет, например, в Лувр? – сказала возмущенная кассирша Люба, на что дама ехидно ответила:
– А у вас здесь что – Лувр? – и поплыла на второй этаж, одергивая слишком короткое платье на бедрах, которым и правда не мешало уменьшиться раза в два.
Буквально через десять минут дама спустилась, толкая перед собой недовольного сына, и, мстительно поджав губы, бросила:
– Да тут вообще нечего смотреть! За что только деньги дерут! – И исчезла.
Лариса Ивановна тогда очень огорчилась, и Люба тоже. Они любили свой музей и совсем не считали, что здесь нечего смотреть.
Некоторые картины просто уникальны! Лариса Ивановна, например, помнила, как один франтоватый француз уверял – через переводчицу, конечно! – что Ван Дер Дейе, висящий у них в верхнем зале, где собрана зарубежная живопись, сейчас пошел бы в Сотби за бешеные деньги. И это сокровище принадлежало Северолуцкому художественному музею! С тех пор они всем посетителям еще на входе рекомендовали непременно подняться на третий этаж, полюбоваться на Ван Дер Дейде, а теперь, когда выставка музейных экспонатов уехала в Японию, очень волновались: не дай бог найдется там какой-нибудь знаток живописи, завсегдатай Сотби, как в фильме «Афера Томаса Крауна»…
Впрочем, с точки зрения Ларисы Ивановны, ничего особенного в этом Ван Дер Дейе, как и в каком-нибудь Лукасе Кранахе Старшем, тоже уехавшем в Японию, нет. Ей нравились русские художники XIX века, особенно исторические. Васнецов, например, или Суриков. Но самой любимой ее картиной была «Последние минуты Дмитрия Самозванца» Бенинга. До чего здорово все нарисовано, каждая деталь костюма, ковер, даже щербинки в оконном проеме – глаз не оторвешь! Исторически-достоверные детали. Лариса Ивановна пользовалась каждым моментом, чтобы забежать в зал XIX века, ну и посетителям этак ненавязчиво подсказывала: обратите, мол, внимание, вот истинный шедевр…
Конечно, она и теперь не удержалась, чтобы вскользь не посоветовать этому намасленному парню:
– Когда будете в зале девятнадцатого века, взгляните на Бенинга. Уникальный экспонат!
Молодой человек сказал:
– Спасибо, обязательно, – и пошел по направлению осмотра, в зал древнерусской живописи, где висело несколько весьма ценных икон.
И тут снова открылась входная дверь. Лариса Ивановна удивленно переглянулась с кассиршей Любой. Считай, до полудня просидели вообще в пустоте, а тут народ появился. Вообще, чтобы в первой половине дня во вторник, сразу после выходного, пришло сразу два посетителя, – это просто нечто. Как любил говорить Костя Аверьянов, бывший охранник музея (царство ему небесное, бедняжке!), «не иначе леший в лесу сдох».
При мысли о Косте у Ларисы Ивановны сразу портилось настроение, и она не больно-то приветливо взглянула на новую посетительницу. Хотя та оказалась весьма симпатичной: высокая девушка с удивительно красивыми волосами – редкостного бледно-золотистого цвета. У Ларисы Ивановны тоже когда-то волосы были красивыми, правда, погуще оттенком, и как бы порыжее. В романах такие называют бронзовыми. Теперь от прежней бронзы ничего не осталось, сплошная седина, но она всю жизнь гордилась тем, что никогда волос не красила. Ведь стоит один раз покраситься – и все, прежнего цвета уже не вернешь! Вот эта девушка – молодец, сразу видно, у нее свой цвет. Челочка такая пикантная, и уложены волосы красиво, как бы волной на затылке… Приятная особа, только одета мрачновато: серая юбка, блузон и сверху черный жакет – просторный, шелковый, ниспадающий складками вдоль ее стройного тела почти до колен. И еще черный шелковый платочек на шее. Лицо девушки почему-то показалось Ларисе Ивановне знакомым. Ну, наверное, она здесь уже бывала, в музее-то, вон как уверенно поднялась по лестнице и прошла в зал, однако сказать про Бенинга Лариса Ивановна ей все-таки успела.
Любе, наверное, посетительница тоже показалась знакомой, потому что кассирша пялилась на нее совершенно неприлично. И чуть только девушка скрылась за поворотом коридора, Люба выскочила из-за барьерчика кассы и взбежала к Ларисе Ивановне на полуэтаж.
- Предыдущая
- 32/78
- Следующая
