Повелитель разбитых сердец - Арсеньева Елена - Страница 58

• Предыдущая
• 58/83
• Следующая

Грабли снова взлетели на плечо, туфелька исчезла под мышкой, садовник забыл о своих обязанностях и зашагал к дороге.

Садовник? Какой, к черту, садовник! Он нашел эту туфельку потому, что искал ее. Он знал, что найдет ее здесь!

Может быть, это переодетый полицейский? Может быть, участие Жани в убийстве Лоры уже установлено?

Тогда плохи дела у нее, у бедняжки…

Стоп. Есть же и другой вариант. Этот человек знал, что найдет здесь туфельку, именно потому, что она потерялась, когда он волок труп Лоры к машине. То есть не Жани убила ее, а неизвестный с ястребиным носом.

За что? Почему? Кто он такой?

Наверное, я никогда этого не узнаю, да и никакой детективный зуд, если честно, меня сейчас не томит. Хочу одного: убраться из сада. Фигуры зверей снова кажутся зловещими, а уж Зидан-то… Невозможно даже представить, что я только что держала его за руку, будто лучшего друга.

Я выжидаю, когда шум мотора стихнет, прокрадываюсь к калитке, сто раз выглядываю и прячусь, пока не удостоверяюсь окончательно, что путь свободен. И уж тогда со всех ног мчусь домой.

Была сегодня на ипподроме. Там есть одна колонна. Ее называют «серпентина», потому что она представляет собой трех свившихся воедино змей зеленой бронзы. Колонна эта в незапамятные времена была поставлена греками из Дельф в память победы при Платее. Барон Петр Николаевич Врангель, который показал ее нам с Максимом, рассказывал, что в конце прошлого века еще можно было прочесть на серпентине названия трехсот двадцати одного города, принимавшего участие в сражении. Те же самые называл и Плутарх. Странная судьба у этого памятника, слышавшего пророчества Пифии. Кто только не ополчался на него: и крестоносцы, и Магомет II, разбивший палицей голову одной из змей (после чего, рассказывают, в Стамбуле вдруг появилось множество пресмыкающихся), и воры, раскрадывающие памятники искусства… А серпентина стоит на том же месте таинственным обломком – пережившая тысячелетия страды человечества, овеянная истекающим из нее мистическим знамением. Стоит, будто загадочный, какую-то чудесную силу в себе таящий вселенский талисман.

После того, как барон показал нам серпентину, я часто прихожу сюда. Она действует на меня невероятно успокоительно. Воистину: все пустяки в сравнении с вечностью! И наши горести мимолетны и преходящи, они не заботят никого, кроме нас, и не значат ровно ничего ни для кого, кроме нас.

Все так, однако рядом с этим обломком вечности мне особенно четко вспоминаются наши пустяки . Но вспоминаются уже без надрыва, без боли, без муки. Когда стою, положив руку на перевитые бронзовые тела, ощущаю странную уверенность в том, что обстоятельства моей жизни должны непременно перемениться к лучшему. Близ древнего языческого памятника во мне пробуждается смиренная христианская надежда на божественное милосердие. Говорят, что если господь возлюбит какое-то из созданий своих, он даст ему изведать величайшее горе, чтобы потом вознаградить великим счастьем. Я хочу верить, что бог когда-нибудь развеет кровавые тучи над Россией, как развеял их над моей судьбой.

Казалось бы, невозможно было отыскать человека, более несчастного, чем я, узнавшая о гибели брата. Однако если бы я не узнала о смерти Кости – внезапно, страшно! – если бы не погрузилась в бездну великого горя, почти лишившись сознания, я никогда бы не встретила человека, рядом с которым теперь счастлива так, что порою даже стыжусь этого счастья. Я никогда не встретила бы своего мужа. Ведь путь к нему указало мне письмо, которое я смогла прочесть благодаря тому, что какая-то добрая женщина в Предварилке решила смочить мой платок водой, приводя меня в чувство.

Непостижима связь событий. Непостижимо, как из мельчайшей мелочи вдруг возникает нечто грандиозное, судьбоносное, имеющее для нас решающее значение!

Я все же попытаюсь воскресить события того дня в своем дневнике. Может быть, когда-нибудь мои дети прочтут эти строки. Ну что же, пусть они узнают, как встретились их родители.

…Помню, я стояла в том незнакомом парадном, снова и снова поднося к глазам руку с зажатым в ней судьбоносным письмом и вглядываясь в мутноватые химические строки, снова и снова перечитывая подпись.

Борисоглебский! Алексей Борисоглебский! Неужели передо мной письмо того самого полковника, который сидел в одной камере с моим братом и был убит незадолго до него? Он называет свою жену Асей, но ведь так домашние звали Анастасию Николаевну Борисоглебскую, я сама слышала от ее тетушки. Вряд ли это совпадение. Да, истинно: я держу в руках письмо Асиного мужа, полковника Алексея Владимировича.

Но как оно попало ко мне? Непостижимо!

Однако так ли уж непостижимо в самом деле?

Я узнала бумагу: смятую, грязную, но еще сохранившую признаки дорогой, плотной «александрийской». А теперь она еще и влажная. Вспоминаю, как мы с покойной Дуняшей выходили из моей квартиры, когда я отправлялась сопровождать Иринушку в больницу, и она сунула мне листок, на котором стояло только одно слово: «Вода» . Дуняша уверяла, что именно этот пустой листок отдала ей на улице незнакомая испуганная женщина, которую потом арестовали матросы. Но листок не был пустым: письмо было написано симпатическими чернилами. Недаром Борисоглебский упоминает слово «Вода» и уточняет, что пишет любимым способом отца Аси.

У каждого свои увлечения. Наверное, у этого человека таким увлечением была химия и ее применение в тайнописи. Возможно, он знал много способов расшифровки потайных писем. А на листке, казавшемся белым и нетронутым, сверху писалось только одно слово: «вода», «огонь» и тому подобное, название какого-то реактива, в конце концов. То есть подсказка способа прочтения текста.

С этим все понятно. Странно только, что сама Ася не прочла письмо мужа. Наверное, узнав о его смерти и решив расстаться с жизнью, не нашла в себе сил на это, хотела как можно скорей соединиться с любимым человеком. Помнится, в ту нашу единственную встречу тетушка сказала мне, что Ася оставила письмо для брата. Видимо, это оно и есть! Почему на нем нет адреса? Да потому, что тетушка отлично его знала. В любом случае она не стала бы доверять его почте, которая сейчас совершенно не работает, а отнесла бы сама.

Отнесла бы сама? Я замираю от внезапной догадки. Как описывала Дуняша женщину, которая сунула ей письмо? «Волоса всклокочены, платье спереди все в грязи, словно на брюхе по мостовой елозила. Седая, страшная…»

Мало сходства с той почтенной, седовласой, заплаканной дамой, которая открыла мне в домике на Сергиевской дверь, рассказала о судьбе Анастасии Николаевны и дала слово сообщить, если ей станет известно что-то новое о несчастной вдове Алексея Борисоглебского. Она? Или нет?

Есть только один способ проверить это. Надо немедленно пойти на Сергиевскую и наведаться в тот дом.

А куда мне еще идти? К себе, в разоренную квартиру, возвращаться не хочется – страшно.

И тогда, спрятав драгоценное письмо на груди, я пошла на Сергиевскую. Пошла пешком, потому что побоялась попасть в новую облаву в трамвае. Сейчас и смешно, и грустно вспоминать, как я надеялась избавиться от зрелища своей разоренной квартиры. А что я увидела в домике на Сергиевской? Да ту же самую картину, только еще безотрадней! Выбитые окна, распахнутые настежь двери, жалкий мусор, раскиданный тут и там, – все, что осталось от обстановки и вещей. Видимо, все более или менее ценное уже успели вынести предприимчивые люди. Странно, что в этот уютный дом, хозяева которого безжалостно стерты с лица земли, не вселили семейство какого-нибудь комиссара или гегемона!

Можно считать, что моя догадка верна. Женщиной, отдавшей письмо и шарф Дуняше, была именно Асина тетушка. Шарф тут, вероятней всего, никакой роли не играет, она прихватила его машинально, помня только о письме, которое ей надо непременно передать.

• Предыдущая
• 58/83
• Следующая