Волки Лозарга - Бенцони Жюльетта - Страница 2
- Предыдущая
- 2/69
- Следующая
Цвет города слетался навстречу еще одной праздничной ночи, как две капли воды похожей на вчерашнюю, да и на завтрашнюю тоже. Только Гортензия, несмотря на свое громкое имя и сказочное состояние, была им чужой.
Ее от всех этих счастливых людей отделяла не только дверца экипажа: огни бульваров слепили глаза, привыкшие к величественному темному небу, окутывавшему Овернь. Пока кабриолет катился вперед, она жаждала лишь одного: поскорее добраться до родного дома, хотя в нем, пустовавшем уже около двух лет, ее встретят лишь пыльная мебель, кресла в белых чехлах, лампы без масла и голые кровати. Но даже если никто из родных ее там не ждал, даже если предстояло встретиться со страшной пустотой заброшенного дома, лишенного души, – это был ее дом, единственное место, где она сможет вновь обрести себя, спасительная соломинка в бурном водовороте, каким казалась ей жизнь после рождения маленького Этьена. Она всей душой стремилась домой.
Экипаж поравнялся с шоссе д'Антен, но прежде, чем кучер успел завернуть за угол ресторана Нибо, Гортензия высунулась из окошка.
– Остановите у дома напротив особняка Периго! – крикнула она.
Тот обернулся.
– У особняка Гранье де Берни?
– Да…
– Так бы и сказали!
Что она себе вообразила? Разве может дом отца потерять свое имя из-за происшедшей там трагедии? Она опасалась, что кучер что-нибудь скажет в ответ, боялась какого-нибудь жестокого замечания, от которого ей станет больно.
Вдруг Гортензия позабыла обо всех своих прежних опасениях, так она была поражена. Она ожидала увидеть темные стены, запертую дверь, слепые окна. А заброшенный особняк от высокого портала, верхний ярус которого украшал треугольный фронтон с возлежащей нимфой, до боковых крыльев, выходящих на улицу, весь сиял огнями. Обе створки широко распахнутых ворот открывали вид на благородные очертания внутреннего двора с пышной зеленью апельсиновых деревьев в кадках. Откуда-то издалека доносились звуки ариетты Моцарта, а у крыльца как раз остановилось ландо, доставившее сюда неизвестную ей пару в вечерних туалетах: даму в сиреневом платье с черной эгреткой и господина в черном фраке, коротких панталонах и шелковых чулках. Встречал их лакей в пурпурной, расшитой серебром ливрее – у них в доме лакеи так не одевались.
Кучер остановил кабриолет у ворот.
– Там у них праздник, – проворчал он. – Вы уверены, что не ошиблись адресом?
На мгновение онемев от удивления, Гортензия быстро взяла себя в руки:
– Ошиблась адресом?
– Да откуда я знаю! Если приехали просить места, то заезжать нужно не с этой стороны…
Туалет пассажирки явно не внушил ему уважения. Ледяным тоном Гортензия постаралась дать ему понять, что он имеет дело отнюдь не с прислугой.
– Этот дом принадлежит мне, – сухо бросила она. – Остановитесь у самого подъезда. Надо выяснить, что все это означает.
– Ладно.
Не вполне удовлетворенный ее словами, кучер все же потихоньку стал продвигаться вперед. Но не успели они доехать до ограды, как из каморки привратника выскочил какой-то старик и буквально кинулся наперерез.
– Эй, ты! Куда правишь? Здесь вам не кабак какой-нибудь!
Но обрадованная Гортензия уже выпрыгнула из экипажа и, откинув черную вуаль, бросилась на шею привратнику.
– Може! Милый мой Може! Наконец-то встретились!
Бывший кучер Анри Гранье де Берни удивленно вскрикнул, но в его радостно загоревшихся глазах сквозило какое-то беспокойство.
– Мадемуазель Гортензия! Это вы? Неужели правда вы? Но что вы здесь…
– Что я здесь делаю? Приехала к себе домой, милый Може, собираюсь тут пожить. Только вот никак не могу понять, что происходит. Неужели кто-то посмел поселиться в доме отца?
Вмиг погрустнев, Може опустил взгляд и смущенно начал теребить шапку, сорванную с головы при виде Гортензии.
– Господин принц де Сан-Северо, председатель административного совета банка Гранье, попросил всемилостивейшего разрешения въехать сюда, чтобы жить поближе от конторы. Король соизволил дать разрешение. Чтобы дом не пустовал… Не годится же бросать так, без хозяина…
Бедняга будто силился ответить плохо выученный урок. Но печаль, застывшая в добрых глазах старого слуги, выдавала его истинные чувства.
Что тут скажешь? Но их молчание вскоре прервал нетерпеливый кучер:
– Ну что? Куда ехать? Назад, что ли?
– Об этом и речи быть не может! Везите меня к подъезду! – приказала она, садясь обратно в экипаж. – Увидимся позже, Може. А пока у меня дела…
Не слушая более невнятных объяснений старика, она сделала знак кучеру трогать и протянула монету за труды. У входа пораженный лакей, даже не подумав броситься навстречу, стоял и наблюдал, как простой наемный экипаж подъезжает к беломраморным ступеням крыльца. В окошке показалась голова Гортензии.
– Друг мой, вас так и не научили открывать дверцу? – сухо осведомилась она.
Повелительный тон вывел лакея из оцепенения, он, словно заводной, подошел и распахнул дверцу, выпуская Гортензию. Она спрыгнула на землю.
– Отнесите в дом багаж и скажите хозяину, что я хочу с ним поговорить.
– Но, мадам, – пришел в себя лакей, – это никак нельзя. Монсеньор сейчас дает званый ужин, и я не смогу…
– Сможете, если не хотите, чтобы я зашла к ним прямо в зал.
– Госпожа! Монсеньор терпеть не может, когда его беспокоят.
– А я терпеть не могу, когда кто-то без предупреждения вселяется в мой дом, и еще ненавижу, когда пытаются помешать мне войти. Идите и доложите: графиня де Лозарг. Я буду ждать в гостиной Времен года… если, конечно, она еще существует.
Лакей покачал головой, однако, смирившись, с низким поклоном растворил перед Гортензией дверь слева от главного вестибюля, выложенного черно-белой плиткой. Она прошла в очаровательную бирюзовую гостиную. Выпуклые рельефные украшения на стенах, выполненные под белый мрамор, изображали четырех нимф, олицетворявших времена года.
Как ни храбрилась Гортензия, хотя гнев и придавал ей новые силы, она все же обрадовалась, что наконец-то осталась одна – так легче справиться с накатившими чувствами. Ее мать любила эту комнату, она сама выбирала всю мебель, даже безделушки, вот, например, эти две старинные хрустальные вазы. Ей нравилось ставить в них охапки чайных роз. Дрожащей рукой Гортензия погладила серебристую обивку канапе у камина. Сколько раз Виктория Гранье де Берни возлежала тут среди пышных кружев и радужного муслина, принимая самых близких друзей! Как в те времена, на столике стоял длинный сиреневый хрустальный рог с тремя белыми розами в зеленоватых прожилках, лучшими из тех, что росли в оранжереях Берни.
Гортензия на мгновение прикрыла глаза, сдерживая подступившие слезы. Эти три цветка были последней каплей: именно такие подбирала мать к этой вазе, и, если бы, довершая картину, где-нибудь со спинки кресла свисал оброненный шарф, она, быть может, не удержалась бы и разрыдалась.
Но тут, к счастью, скрипнула дверь. Гортензия, широко раскрыв глаза, резко обернулась. Креповая вуаль взлетела кверху. На пороге, склонившись в поклоне, стоял невысокий худой человечек с пронзительными черными глазами на узком лице. Сухопарая фигура напоминала статуэтку из оливкового дерева, но руки были удивительно красивой формы, да и сам он казался безукоризненно элегантным. Бархатный фрак со стоячим воротничком, из-под которого выглядывали пышные кружева жабо, и черные шелковые панталоны сидели на нем как влитые.
Коротко поздоровавшись, принц быстрыми шагами приблизился к неподвижно стоявшей Гортензии, словно замершей при виде незваного гостя. Взгляд его упал на пальцы молодой женщины, все еще поглаживавшей лепестки розы.
– Они всегда стоят в этой вазе, – мягко заметил он. – Помнится, ваша матушка так их любила…
– Мой свекор маркиз де Лозарг действительно как-то говорил, что вы, кажется, были старым другом отца, однако я совсем не помню вас.
Тон граничил с дерзостью, но Сан-Северо только улыбнулся.
– Как может девушка, воспитывавшаяся в монастыре, знать всех, с кем общается могущественный банкир? Ваши родители, графиня, были окружены множеством друзей. Иные были им ближе, иные дальше. Наши отношения в основном оставались деловыми. Однако позвольте узнать… чему обязан столь нежданному приезду?
- Предыдущая
- 2/69
- Следующая
