Отрава для сердец - Арсеньева Елена - Страница 93

• Предыдущая
• 93/98
• Следующая

Но, конечно, Джилья оставалась верна себе!

– Так это правда, что ты к ней неравнодушен? – спросила она с презрительной миною. – Вот уж хотелось бы мне понять, что ты в ней нашел!

Вместо ответа Григорий, силы которого уже были на исходе, подошел к сундуку и достал со дна его резной плоский ящичек. Открыл… свет тускло блеснул на полированном дереве рукоятки, на серебристо-черном стволе дорогого пистолета германской работы: оружия редкостного, поразительной силы! Григорий засыпал на полку порох, вставил заряд. Оставалось только поджечь фитиль и наставить оружие в лоб этой твари.

Джилья облизнула губы, и Григорий понял, что близость опасности возбуждает ее так же, как близость мужчины.

– Успокойся, она тоже влюбилась в тебя! – сладострастно потянувшись, промурлыкала она. – И я ее вполне понимаю, клянусь святой мадонной! Она ведь рисковала жизнью ради тебя. Если бы Аретино прознал, кто открыл его обман насчет Барбаруссы, Троянда не прожила бы и часу. Он не вспомнил бы ни о том, что изнасиловал ее в монастыре, ни о ее любви и преданности, ни об их ребенке, который, конечно, погиб именно по вине Аретино!.. Да и в этом последнем своем провале Аретино сам виноват! Разве можно было связаться с этим недоумком Луиджи – и ожидать успеха?..

Она пожала плечами – и вдруг вскрикнула:

– Эй, русский! Синьор Грегорио! Что это с тобой?!

Григорий тяжело оперся о край сундука, потому что ноги его не держали.

Ее изнасиловал Аретино! У нее родился ребенок, который потом умер! Было от чего покачнуться…

– Что, тебе не по силам эта ноша? – Глаза Джильи сверкнули презрением. – Ты случайно не из тех мужчин, которые полагают, будто женщина рождается на свет божий в то самое мгновение, когда они соизволяют бросить на нее свой снисходительный взор? А до этого времени она не живет, не чувствует, не страдает, не любит? Мужчина – да! Мужчина переживает целую жизнь! А женщина лежит в сундуке, как платье, которое уныло ждет своего часа и не знает, придет ли кому-то в голову извлечь его из затхлости и тесноты, и встряхнуть, и проветрить, и дать покрасоваться перед людьми!

Тьфу! – сердито плюнула Джилья. – Разве она виновата в том, что проклятый Марко Орландини убил ее мать, а Троянду, перепуганную девчонку, увез в Венецию? Разве она виновата, что попала в Мизерикордию, к этой бешеной Цецилии Феррари, у которой и незабудка станет распутничать с первым попавшимся пыреем? Она не виновата, что попалась на глаза Аретино! Не виновата, что хотела жить, а не сходить с ума в монастыре! И чем же она виновата, если я решила вернуться к Пьетро и вернуть его себе? Пьетро – мой, всегда был моим и всегда будет. А Троянде нужна любовь… она рождена любить одного-единственного мужчину, да вот беда – он ей еще не попался… То есть мне казалось, что попался, но теперь я вижу, что нет!

Григорий только зубами скрипнул.

– Да чего ты к нему прицепилась? – Прокопий не выдержал и кинулся заступаться за брата. – Можно подумать, Троянда – твоя любимая родная сестра и тебе не терпится ее просватать. Сама же говоришь, что отбила у нее любовника. И в подземелье к Грине ее заманила…

– Аретино, повторяю, принадлежал мне, – надменно уточнила Джилья. – А что до подземелья… я-то надеялась, что твой брат задушит ее в объятиях, а вместо этого он ей голову проломил.

Григорий резко, коротко вздохнул.

– И вот еще что, ragazzo, – уничтожающим тоном продолжила Джилья. – Запомни: тебе это пригодится в будущем. Женщины могут ненавидеть друг друга, но у них есть один общий враг – мужчина. Понял? И перед лицом этого врага все женщины – сестры… разумеется, в том случае, если этот мужчина не нужен ни одной из них.

– Не нужен?! Ты же только что говорила, что Троянда в Гриню влюблена! – возопил Прокопий, до глубины души оскорбленный за брата.

– Она-то да, а вот он? – фыркнула Джилья. – Кажется, бедняжке опять не повезло. Но все, хватит! Мне надоело тратить на вас время и слова. Извольте отдать мои деньги, не то…

– Не пугай, уже пуганые, – устало отмахнулся Григорий. – Поди, Прошка, принеси ей мешки. И скажи, чтоб приготовили лодку: довезти эту синьору до берега.

– О, погодите! – вдруг оживилась Джилья. – То есть деньги, конечно, давайте, но лодка зачем? Я ведь намерена покинуть Венецию, так не все ли равно, на каком корабле? Ваш не хуже прочих. Я хорошо заплачу, клянусь! – Она хихикнула. – А вы доставите меня, скажем, в Неаполь. Можно и в Ливорно, Тулон… даже в Марсель, если сойдемся в цене. Эта каюта мне нравится. – Джилья огляделась. – Конечно, тут надо прибрать, привезти мои вещи – и я буду готова путешествовать в ней.

– Это моя каюта, – уточнил Григорий. – Так что…

– Но ведь и я о том же! – Джилья приоткрыла в улыбке свой алый рот. – Разве ты еще не знаешь, что вдвоем в дороге веселей?

– Знаю, – кивнул Григорий. – Вдвоем, но не втроем. Третий лишний! Думаю, что твое присутствие не понравится моей жене.

Джилья и Прокопий переглянулись, и впервые Григорий увидел растерянность на точеном, самоуверенном лице этой женщины. Ну а Прокопий явно решил, что брат только что спятил.

– Ты женат?! – спросили они разом.

Григорий качнул головой:

– Пока нет. Но сейчас я отправлюсь за своей невестой, так что приготовь лодку, Прошка, и предупреди капитана, чтобы готов был в полдень обвенчать нас.

– Просто поразительно, до каких глупостей доходят мужчина и женщина, когда им приходится таиться друг от друга!

Это были единственные слова, которыми Джилья удостоила Григория, когда он довез ее до пристани Лидо и высадил на берег. Теперь ей предстояло искать другой корабль, но о Джилье и ее новых хлопотах Григорий забыл сразу, как расстался с ней. А эти слова запомнил, потому что, хоть изрекла их самая лживая из женщин, они были истинной правдой.

Зачем он скрывал от себя, что влюбился в Троянду с первого взгляда, а взрыв страсти, потрясший обоих, только довершил дело? В ее присутствии он чувствовал себя не просто счастливым – он словно летел над миром, кружившимся в многоцветном хороводе. Почему он боялся признать это счастье, почему стыдился его, напускал на себя грубость и холодность? Зачем искал подвоха в искренности и красоте ее лица, взора, голоса, поцелуев? Ну и получил то, чего искал: замкнутость и ложь. Как ей было сказать правду, когда каждый его, Прокопия, Васятки вопрос – каждый бесцеремонный, грубый вопрос! – подталкивал ее ко лжи? Почему он посмел держать себя так, словно он – венец творения, а она – придорожная лужа, из которой божество-мужчина снисходительно утолило жажду? Да, она не вчера родилась… и сколько страданий успела вынести! За Григорием тянулась такая река девичьих и бабьих слез, он соблазнил стольких невинных, оставив без утешения… кто, как не он, знал, до чего трудно, безмерно трудно женщине противостоять силе мужского желания, и уж совершенно безнадежно – силе мужского равнодушия. Григорий много грешил и любил прелести греха. Он делал что хотел, но разве те девки, которые после вспышек его похоти тайно вытравливали плод или шли под венец с первым попавшимся простодушным женихом, лишь бы грех прикрыть, – разве они могли как-то изменить свою участь? Вот и Троянда не могла. Он никогда не судил ни других, ни себя – за что ж ее судил с первой минуты так строго, что едва не уничтожил – и ее, и себя заодно уж!

• Предыдущая
• 93/98
• Следующая