Мода на умных жен - Арсеньева Елена - Страница 20
- Предыдущая
- 20/81
- Следующая
– Да вы сущий невежда, Вистоплястов! – вскричала я. – Неужто вы не слышали о трудах господина Классена, который весьма доказательно обосновал: наши древние предки имели письменность свою собственную еще до того, как на Русь пришло письмо греческое? Что у славян была грамотность не только до общего введения между ними христианства, но и задолго до Рождества Христова, о том свидетельствуют акты, возводящие грамотность славяно-руссов от десятого века назад – до глубокой древности. Например, Ибн-Фодлан, писатель Х века, пишет как очевидец о руссах дохристианских, что они на столбе намогильном писали всегда имя покойника вместе с именем князя. В VI веке византийцы говорят уже о северных славянах как о народе образованном, имеющем свои собственные письмена, называющиеся буквицею. Корень этого слова сохранился по сие время в словах: «буква», «букварь», «буквально» и даже во второй букве алфавита – «буки». Царь скифов, предков славянских, вызывал Дария ругательным письмом на бой еще в 513 году до Рождества Христова. Жрецы и мудрецы славянские писали народные законы на деревянных дощечках, у них употреблялись руны для предсказаний. И вообще в скандинавских сагах винетов, то есть славян, называют образованными людьми. Они писали именно что рунами и резами, которые и по сю пору сохранили магическое значение, не менее сильное, чем ваши знаки Каббалы. Именно поэтому я и прошу нашего мэтра непременно изобразить волшебные древние знаки на своей картине. Они будут как бы залогом полета, стремления, высоты… волшебной силы, способной унести человека в запредельные выси с огромной, невероятной, непредставимой скоростью.
– Ну и какие же это должны быть знаки? – с прежней нигилистической улыбкою спросил Степан.
Мэтр, заметь, все время молчал.
И я начала свою лекцию… Но сейчас я ее описывать не буду, потому что звенит колокольчик, перемена кончилась, а я даже чаю выпить не успела – пора в классы. Ты не представляешь, как я занята, Николашка: я рисую, набиваю руку, занимаюсь денно и нощно, так, что ничего, кроме карандаша, или уголька, или мелка, рука уже держать не в силах, тем паче – ручки с пером. Поэтому пока заканчиваю, напишу спустя день или два.
Твоя любящая сестрица Антошка».
Нижний Новгород, наши дни
Алена молчала не оттого, что ей так уж плевать было на правила дорожного движения и на все прочие узаконения. Нет, она была изумлена до крайности: ведь Покровка – улица непроезжая! Конечно, мелькают на ней годом-родом кое-какие авто, но это или дорожные службы, или милиция, или машины инкассаторов. Всем прочим въезд на Покровку и пересечение ее строго запрещено. Просто удивительно, что напротив Театра драмы не дежурит патрульная машина ГАИ. Ну ничего, сейчас их перехватят на площади Минина, там аж два поста: постоянный около автобусной остановки под кремлевской стеной, и еще патрульная машина «стережет» стоянку такси неподалеку от Выставочного зала.
Странно, конечно… Патрульной машины нет и здесь. А которые с поста, они там спят, что ли, в своей «стекляшке»? Неужели не видят, что «Мазда» не просто выехала с Покровки, но и не повернула в объезд сквера на площади Минина – даже Алена, которая совершенно не была автомобилисткой, знала, что нужно ехать именно туда! – а понеслась рассудку вопреки, наперекор стихиям прямо на площадь?
– Лихо… – пробормотала Алена наконец. – Вообще-то…
И осеклась, забыв, что, собственно, хотела сказать. Ну вот здесь-то, напротив главных ворот кремля, Алексей всяко должен был свернуть на Варварскую! Конечно, его квартира находится на Большой Печерской, бывшей улице Лядова, но и туда нужно объезжать по Минина, по Пискунова, в конце концов, так куда ж он мчится, что, решил по Верхне-Волжской набережной добраться до дому? Вот уже здание биологического факультета университета, вот троллейбусная остановка, а там, впереди, Дом архитектора… уже въезд на набережную, слева памятник Чкалову… Ой, слава Богу, Алексей сворачивает налево, ко вторым воротам в кремль. Отсюда можно попасть к зданию городской администрации и, между прочим, к художественному музею, который располагается в бывшем доме бывшего военного губернатора.
Да, но въезд машинам без пропусков в кремль запрещен. И дяденька в будке охранника (ну наконец-то хоть один страж порядка нашелся во внезапно обесстражевшемся городе!) уже грозно поглядывает на «Мазду», которая, словно ошалев, несется на запретную территорию.
– Алексей, вы что?! – воскликнула наконец Алена. – Ну хватит лихачить, право, уже не смешно. Остановитесь, у вас же будут…
Она не успела выговорить «неприятности», как Алексей тормознул так резко, что Алена едва не вылетела в ветровое стекло: конечно, она не застегнула ремень безопасности, да и Алексей его не надел и ударился грудью о рулевое колесо.
– Что вами? – сердито крикнула она.
– Что со мной? – воскликнул Алексей и повернулся к ней.
Алена даже руки стиснула у горла, так испугало ее потерянное, бледное, потное лицо Алексея, его хриплый голос, его остановившиеся глаза.
А тот смотрел на нее, но словно бы и не видел. Зрачки его сузились, взгляд метался, губы дрожали.
– Алена, не пускай меня, – пробормотал он не своим, жалобным, измученным голосом. – Алена, я не хочу в музей, не хочу этого делать! Не заставляйте меня, да что вам от меня надо?! – вдруг закричал Алексей и вцепился в ручку двери. Но тотчас отпрянул от нее, сунул Алене пульт: – Не выпускай меня, слышишь? Ни за что не выпускай! Я ведь уничтожу ее, изрежу! Я не хочу! – Закрыл глаза, прошептал хрипло: – Совы… совы летят, какой туман, какая мгла… Как высоко, как прекрасно в высоте, а на земле… – Осекся, и тотчас лицо его изменилось, стало тупым, безжизненным, упрямым, осатанелым: – А ну, выпусти меня! А ну, открой дверь!
И он навис над Аленой с таким выражением, что она ужаснулась. Безумные, пустые глаза, как страшно! Алена с силой отшвырнула Алексея к дверце. Нажала на свою ручку, та не поддалась, Алена выставила пульт… Она представления не имела, как с ним обращаться! Странно, но в дверце что-то щелкнуло, она медленно приотворилась… Алена вылетела пулей, кажется, что-то крича от страха… Руки Алексея вцепились в нее сзади, но она снова отшвырнула его и захлопнула дверцу.
Выставила пульт вперед, нажимала наугад на все кнопки подряд, совершенно не представляя, что станет делать, если Алексей вырвется наружу…
Видимо, нажала все правильно. А впрочем, и Алексей больше никуда не рвался – сгорбился, уронив голову на руль, притих.
Тогда Алена смогла наконец перевести дух.
Что это было, Господи помилуй?!
Дурацкий вопрос. Тот самый припадок безумия, о котором Алексей рассказывал раньше, – яростное стремление ворваться в художественный музей и что-то там натворить с одной из картин. С какой? Да Господь ее знает, как она называется. Может быть, Алексею и самому это неизвестно, ведь когда и Алена, и Муравьев пытались у него вызнать название картины, он не мог ничего сказать. И сейчас не назвал ее.
А впрочем, какое имеет значение, как она называется, та картина? Сейчас важнее другое – что делать с Алексеем? Он полулежит на руле, впечатление такое, что лишился сознания. Где-то Алена читала, что после бурного припадка безумия больного всегда настигает приступ слабости. Алексей, значит, именно что больной?
Ну, диагноз ему должны поставить врачи, а они, судя по его рассказам, не слишком-то жаждут это сделать. Или просто в затруднении? В самом деле, картина вырисовывается странная и, наверное, труднообъяснимая.
Опять это слово – картина…
Какая же картина?
Имеет ли это значение?
Так, надо отвлечься от слова, от неизвестной картины, собраться с мыслями… Надо что-то делать, делать, на что-то решаться…
Да что особенно выдумывать? Надо немедленно вызвать к Алексею врача!
Что, прямо вот так набрать на телефоне 03 и вызвать психиатрическую бригаду? Приедут какие-то чужие люди, вкатят укол какого-нибудь пугающего успокоительного, заберут Алексея в психушку, может, даже смирительную рубашку на него наденут… А Алена спокойно пойдет домой?
- Предыдущая
- 20/81
- Следующая
