Князь сердца моего - Арсеньева Елена - Страница 43
- Предыдущая
- 43/58
- Следующая
Когда в Бокере свирепствовал этот северный ветер, всякий только и искал, где укрыться. Солнце могло ярко сиять, но нестерпимый холод проникал в самые защищенные жилища и так действовал на нервы, что приводил в дурное расположение духа даже самых бесстрастных людей; нервных же и больных терзал до сумасшествия. Жизнь здесь становилась невыносимою при мистрале. Да и без него Ангелине скоро стало в Бокере невмоготу.
Говорили, что в конце июля в городке проходит праздник для всех – знаменитая ежегодная ярмарка, которая на неделю собирает сюда торговцев из Каталонии и Бретани, Лиона и Генуи, прочих недалеких городов – то есть Бокер становится центром вселенной.
Однако, за исключением времени ярмарки, нет более скучного места в мире, чем этот маленький и безобразный городок. Желающие попасть на ярмарку снимают дома, дворы, сараи на год вперед, и плата за них так высока, что на нее бокерцы живут целый год. Поэтому они и не занимаются никакими ремеслами и питают отвращение ко всякому труду, вследствие чего постоянно зевают.
Маленький городок во Франции – это совокупность отдельных семейств, ведущих замкнутый образ жизни, которым уже не о чем говорить – обо всем давным-давно переговорено. И поэтому бокерцы, как беременная женщина на солененькое, набросились на рассказы Оливье о войне и его отношениях с «кузиной из России». Все с нетерпением ждали, когда молодой де ла Фонтейн поведет хорошенькую Анжель под венец, и ежедневно судачили, почему этого не происходит.
Как многие страстные женщины, Ангелина могла придумать сложнейшую и грандиозную ложь и сама поверить в нее, однако ей никак не удавалось внушить себе, что она любит Оливье. Он не был ей неприятен: ласковый, как мурлыкающий кот, изощренный в затейливых ласках... Она ложилась с ним в постель, с удовольствием копила в себе маленькие, но такие волнующие ощущения, и порою они даже, собравшись все воедино, одолевали душевный холод Ангелины, но это случалось, увы, так редко! Заниматься любовью с Оливье было все равно что пытаться собрать роскошный букет на клумбе в вершок величиной. Однако Оливье не считал Анжель бесчувственной, он ведь не знал, что она часто уступала греховному наслаждению, вообразив себя в объятиях навеки потерянного Никиты. Распалив себя воспоминаниями, Ангелина чувствовала такой неистовый жар в чреслах, что спешила отдаться Оливье где могла – на столе, на кресле, на ларе с мукой, лишь бы не на глазах у тетушки Марго, и ей достаточно было представить глаза или губы Никиты, чтобы тотчас удовлетворить свою страсть.
Анжель отчаянно нравилась Оливье. Ни одна женщина так не возбуждала его, а то, что она беременна, придавало ей особенную привлекательность, ибо Анжель скрытно надеялась добиться выкидыша, а потому эротические фантазии ее делались раз от разу все изощреннее. Однако жениться Оливье и помыслить не мог! Во-первых, оба без гроша. Когда еще помрет тетушка... А вдруг забудет написать завещание? Да и брак с мнимой кузиной был бы ей не по сердцу; вдруг уменьшит и без того его мизерное содержание? Представить себя зарабатывающим на жизнь Оливье не мог при всей своей неумеренной фантазии. Оставалось либо красть, либо выгодно жениться. Второе показалось ему предпочтительнее, и Оливье начал приглядывать себе невесту в зажиточных бокерских семьях. Слух о сем мгновенно воцарился на брачной бирже Бокера. Свахи пришли в боевую готовность... Однако произошло событие, которое свело на нет все матримониальные планы Оливье, доказав Ангелине, что Бог есть и он заботится о ней, хоть и весьма своеобразным способом.
У тетушки Марго в Тарасконе жила старая нянька, и вот Господь прибрал ее. Тетушка отправилась на похороны и поминки, а в этот день, как нарочно, разыгрался мистраль. Когда их дилижанс переезжал через Бокерский мост, ветер пришел в полное неистовство. Кучера сдуло с козел; с крыши дилижанса посыпались чемоданы и корзины, сам же экипаж угрожающе накренился... Пассажиры-мужчины повыскакивали наружу и вцепились в веревки, укрепленные по его стенкам, однако усилий восьми человек было недостаточно, и экипаж, проломив резные перила моста, свалился в Рону под страшный женский крик, доносившийся изнутри, и под вопль спохватившегося кучера:
– А как же дама?!
Дамой, не успевшей выскочить и совершившей смертельный полет с Бокерского моста, оказалась тетушка Марго...
Однако она была еще жива, когда ее вытащили из реки: с переломанными ребрами, вся в ссадинах, она находилась при смерти. Бренное тело доставили домой. Никогда, даже, кажется, на мосту через Березину, не было у Оливье столь испуганного лица. Ведь мост через Рону почти лишил его надежды на наследство, а тетушка Марго явно собиралась умереть, не оставив завещания!
Бокер затаил дыхание. Дамы с дочерьми на выданье всей душою молились, чтобы нотариус господин Блан успел прийти в дом де ла Фонтейнов прежде, чем тетушка Марго отдаст Богу душу. Впрочем, Блан отличался чрезвычайной медлительностью, и то расстояние, которое нормальный человек прошел бы за полчаса, нотариус Блан преодолевал больше часу.
Он был уверен, что завещание удастся составить, даже если мадам де ла Фонтейн лишилась дара речи. Ведь закон разрешал в таком случае выражать свою волю жестами. У нее сломаны руки, но ведь шея-то не сломана, рассуждал Блан, значит, кивать в знак согласия сможет, это разрешено – только обязательно в присутствии двух нотариусов. В Бокере по делам как раз оказался парижский нотариус де Мон, человек, весьма известный в своих кругах как заслугами перед законом, так и богатством, а также благородством происхождения, связанного, между прочим, с Бокером. Один из прежних властителей Прованса, Раймонд V, в 1172 году созвал в Бокер множество вельмож, и каждый прибывший сюда рыцарь старался блеснуть роскошью.
Рембо де Мон тогда велел провести при помощи двенадцати пар быков длинные борозды во дворах и в окрестностях замка и в этих бороздах «посеять» тридцать тысяч су. Тогда су равнялся теперешнему франку, и среди жителей Бокера не было человека, который вот уже почти семьсот лет не ждал бы каждую весну, что замечательные семена наконец-то взойдут и заколосятся.
Легко догадаться, что Рембо де Мон был предком Ксавьера де Мона, отчего бокерцы относились к потомку с тем же пиететом, что и к предку. Поэтому нотариус Блан счел для себя честью, когда господин де Мон согласился наведаться с ним в дом де ла Фонтейнов.
Разумеется, они отправились в путь в карете, де Мон счел бы ниже своего достоинства пешком ходить по городу, который считал чуть ли не своим вассальным владением. Беда была лишь в том, что карета стояла незаложенная, а потому прошел еще час, прежде чем она тронулась в путь.
Но рано или поздно все заканчивается, так что настало наконец мгновение, когда нотариус Блан ввел высокочтимого коллегу в дом, где спешно требовалось составить завещание.
Уже стемнело. Толстая служанка, всхлипывая, сунула каждому по вонючей свече в грязном закапанном подсвечнике и махнула рукой в сторону лестницы – мол, идите наверх!
Поднявшись на второй этаж, нотариусы некоторое время тыкались то в одну, то в другую запертую дверь, пока наконец одна из них не открылась и на пороге не возник печальный и бледный Оливье де ла Фонтейн, который ввел их в очень натопленную комнатку. К тому же комнатка была чрезвычайно плохо освещена, и две свечи нотариусов мало чем помогли.
Господин Блан подошел к страдалице, которая поразила его своей бледностью. От кровати, стоявшей в алькове и почти совсем скрытой от глаз широким пологом, шел сильный запах. Нотариусы, расположившись у маленького столика, приступили к делу.
– Ну-с, – бодро начал Блан, которому де Мон снисходительным жестом уступил право первого слова. – Нам глубоко прискорбно, сударыня, что мы явились сюда по столь печальному поводу, однако Всевышний Отец наш учит смирению, а потому надлежит с радостью обратить очи свои горе́ и ждать, пока хоры ангельские не возвестят нам встречу с новой, светлой жизнью, которая, несомненно, ожидает такую благородную и праведную душу, как ваша!
- Предыдущая
- 43/58
- Следующая
