Тайны архива графини А. - Арсаньев Александр - Страница 12

• Предыдущая
• 12/42
• Следующая

Уже значительно позже я узнала, что за всю свою жизнь эта милая женщина не написала ни строчки, поскольку была практически безграмотна. Но ей это было и ни к чему, память у нее была феноменальная. И после того, как судьба открыла для меня двери ее дома, я неоднократно использовала ее энциклопедические знания в своих целях.

Теперь же она буквально поразила меня совершенно неожиданными для меня сведениями. Так, например, выяснилось, что у Павла Семеновича была дочь.

– Он разве был женат? – с сомнением поинтересовалась я.

– Я разве сказала вам, что была знакома с его женой? – с тем же лукавым выражением ответила вопросом на вопрос моя новая знакомая. – Я допускаю, что нечто наподобие тайного брака и могло быть в его жизни, но мне, по крайней мере, это неизвестно.

– Но откуда в таком случае…

– Я надеюсь, Кэтти, мне не надо вам объяснять, откуда берутся дети? – рассмеялась старушка, но, вспомнив о тех обстоятельствах, что привели меня в ее дом, быстро убрала с лица улыбку. – Это наверняка какая-то романтическая история, может быть, ее мать была черкешенкой или цыганкой… Я же говорю, Поль был весьма и весьма легкомысленным юношей… Но это так и осталось для меня тайной, хотя, честно признаюсь, я неоднократно пыталась разузнать подробности этой истории. Поль так тщательно спрятал все концы своего романа, что и о самом существовании у него дочери я узнала совершенно случайно. Ребенок серьезно заболел и Павел примчался ко мне среди ночи, разыскивая доктора, который гостил у меня в это время. И я долгие годы свято хранила эту тайну. Теперь его нет в живых, и я впервые позволила себе приоткрыть завесу… Да и то лишь потому, что он был близким другом вашего мужа.

С довольным видом Ксения Георгиевна вновь принялась за вязанье. Как я узнала позже – это было ее вторым пристрастием. Причем, ей было совершенно неважно, что она вяжет. Скорее всего, ей нравился сам этот процесс, и она выпускала из рук спицы только во время еды и ложась спать.

– Что же его так изменило? – не столько спросила свою собеседницу, сколько просто подумала вслух.

– Как знать, может быть, еще одна любовь, – не отрывая взгляда от своего чулка, почти продекламировала Ксения Георгиевна.

И в эту минуту мне показалось, что она вполне могла бы рассказать не менее романтическую историю и о своей жизни. И как выяснилось впоследствии – была недалека от истины. И может быть, когда-нибудь я и опишу ее в духе раннего Карамзина… Любовную историю конца восемнадцатого столетия…

Не могу оставить эти строки без комментария. Моя тетушка (для краткости буду и впредь называть ее этим словом) так и не осуществила своего замысла. Могу сказать это наверняка. Я перерыл все имеющиеся в моем распоряжении бумаги и не нашел никаких следов обещанной романтически-сентиментальной повести. Скорее всего, детективный жанр оказался ей ближе и до конца жизни занимал уже все ее время и помыслы.

– Но его близкие, неужели никто кроме вас не знал о том, что у Синицына была дочь? Он что – не выпускал ее из дома? – спросила я, допуская, что у старушки просто разыгралось воображение. Тогда я еще не знала, что все ее сведения абсолютно достоверны. Именно поэтому Ксения Георгиевна ответила на мой вопрос с легкой обидой:

– Скорее наоборот.

– Что вы имеете в виду? – не поняла я.

– Она, скорее всего, никогда не переступала порога дома своего отца.

– Вы хотите сказать…

– Детство ее прошло в Лисицыно, в сорока верстах отсюда. Оно тогда принадлежало Синицыным, но не тем, которых вы знаете, а их родственникам по линии отца Поля. Они и приютили девочку. А когда она немного подросла, ее отправили в город, не помню – то ли в Москву… – Ксения Георгиевна покачала головой, – память стала дырявой… Нет, скорее в Петербург.

Она явно кокетничала. Память не подводила ее никогда. До самой смерти. Даже тогда, когда много лет спустя она уже не могла вставать с постели и почти ничего не видела, рассказы ее оставались столь же обстоятельными и полными мельчайших подробностей.

– Вы говорите, Личарду тоже убили? – неожиданно спросила старушка, и я не сразу поняла, кого она имеет в виду.

– Ну, разумеется, – смешалась она, – откуда вам знать… Так звали уже много лет его… даже не знаю, как лучше назвать… Компаньоном ли, воспитателем?.. Все звали его Личардой, и это имя ему очень шло.

– Вы имеете в виду его слугу?

– А вот слугой-то он уже давно не был, да и никогда им по сути не являлся. Если вам это интересно, я могу рассказать его историю. Она довольно любопытна.

И меня ожидала еще одна неожиданность. Вторая, и далеко не последняя в этом доме. Но лучше я вкратце перескажу вам рассказ Ксении Георгиевны, совершенно не соответствовавший моим представлениям о старике, разделившем участь Павла Семеновича. Мой муж тоже, видимо, ошибался по поводу этой персоны, поскольку в шутку называл его Савельичем, намекая на персонаж любимой в нашей семье «Капитанской дочки».

И снова я не выдержал и ворвался в неторопливое течение тетушкиного рассказа. Как вы думаете, что такое в ее представлении «краткий пересказ»? Не догадаетесь. Это двенадцать страниц убористым почерком. Не хватит ни бумаги, ни времени, ни терпения. Поэтому я сделаю так: самым жестоким образом отредактирую его, сократив до минимума и оставив самую суть, и снова вложу в уста автору, приятной во всех отношениях, но уж больно словоохотливой и обстоятельной по нынешним временам старушке.

– Я уже имела смелость высказать вам мысль, – начала Ксения Георгиевна свой рассказ, – что все семейство Синицыных было, мягко говоря, непутевым. Говоря это, я имела в виду прежде всего Семена Романовича – отца нашего с вами общего знакомого. Нрава он был крутого, чужого мнения не признавал и, можно сказать, его и в грош не ставил.

А уж капризен был… Бедная Елизавета, хлебнула она с ним… Да не об этом теперь речь.

Семен и в старости чудил, а уж с младых ногтей – и вовсе управы на него не было. И покутить был мастер, и покуралесить…

И вот однажды поехал он погостить к своему однополчанину, куда-то в Курскую губернию. И приятель развлекал гостя тем, что показывал ему спектакли. У него в поместье был свой театр с крепостными артистами – вещь и ныне редкая, а по тем временам и подавно. И настолько это дело Семена поразило, что он и жизни не рад, если и у него не появится подобной забавы.

Уж не знаю, правда ли – нет, но будто бы выторговал он у своего товарища за огромные деньги, а может быть, и в карты выиграл, ведущего его трагического актера. И привез его к себе в Синицыно вместе с дочкой, совсем еще девочкой, но вроде бы тоже актрисой.

И месяца два во всех домах похвалялся, что выстроит у себя театр не хуже, чем в Петербурге, а привезенный им актер будет представлять в нем «Личарда шекспировского» не хуже, чем на императорской сцене.

Оттого и получил этот загадочный человек свое прозвище. – И что, он действительно был таким замечательным актером? – спросила я.

– А вот этого не скажу, – вздохнула Ксения Георгиевна. – На сцене мне его видеть не приходилось. Хотя Семен вложил в строительство все свои деньги, продал все, что мог, в том числе и деревню своей жены.

– Но никакого театра в Синицыно нет, – возразила я.

– Нет, – согласилась со мной Ксения Георгиевна. – Он сгорел дотла. До основания. Молния ли в него ударила, или поджег кто – но вместе с этим зданием сгорело все состояние Синицыных. И выбраться из нищеты они уже не смогли никогда.

Это и подкосило здоровье Семена. Он запил, потом заболел…

А Личарда так и остался при господском доме. Куда его? Пахать не обучен. Грамоте разумеет, по-иностранному знает. Вроде бы уже и не мужик. Да и мальчонка, Павел Семенович то есть, к нему привязался. Словно околдовал его Личарда. Неразлучными стали и вроде как товарищи…

Так что слугой-то он ему никогда, почитай, и не был.

А после смерти родителей Поль ему и вовсе вольную подписал и даже отпустил на все четыре стороны. И Личарда уехал в столицу, думали – навсегда. Но скоро вернулся, меньше, чем через год. Правда уже без дочки. Вроде бы умерла она там, на свободе-то.

• Предыдущая
• 12/42
• Следующая