Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Арсаньев Александр - Страница 35

• Предыдущая
• 35/42
• Следующая

Можно было бы дождаться его появления, доехать на его лошадях до деревни, там нанять более или менее приличный экипаж…

Но, во-первых, надежды на то, что такой экипаж в деревне найдется, почти не было. А во-вторых, до монастыря было не намного дальше, чем до деревни. И я уже собиралась отправиться туда пешком, но в этот момент увидела дрожки, на которых в Саратов из своего поместья возвращался мой сосед, с которым у меня были достаточно хорошие отношения, чтобы попросить его оказать мне эту небольшую услугу. А когда он сам вызвался довезти меня до места, у меня исчезли последние сомнения по этому поводу.

Через несколько минут он высадил меня у ворот монастыря, и, пожелав мне всего хорошего, был таков.

Степану я велела дожидаться меня в той деревне, где нам обещали починить карету. Собираясь прислать за ним кого-нибудь, как только в этом возникнет нужда.

И это было очень удобно, так как Степану, находясь в непосредственной близости от места моего пребывания, не было необходимости дожидаться меня у ворот монастыря. Тем более, что на этот раз я могла задержаться в обители и на более долгий срок. Во всяком случае, я не исключала такого варианта. Хотя никаких конкретных планов у меня, повторяю, не было.

Уже смеркалось, когда я постучалась в ворота монастыря. А поскольку в течение нескольких минут никто не откликнулся на мой стук, то это меня начало беспокоить.

«А что, если меня не пустят туда вообще?» – мелькнула у меня в голове мысль, но я не позволила ей там угнездиться, слишком уж она была неприятная, а фантазировать на темы ночных страхов я не люблю, поскольку ни к чему хорошему это обычно не приводит.

«Или Дюма действительно позволил себе какую-то бестактность в отношении настоятельницы?» – пришла ей на смену мысль не намного веселее, поскольку результатом ее мог стать все тот же от ворот поворот.

«Да что же это я клевещу на этого деликатного и тонкого человека, – одернула я себя, – он может позволить себе некоторую фривольность в светском разговоре, но в монастыре…»

– А не он ли говорил, что во всем Париже не найдешь столько красоток, тем самым оскорбив монастырское благочестие? – прогундосил то ли внутренний голос, то ли бес, которые по мнению специалистов демонологии так и кишат поблизости от святых мест. – А ведь это он говорил при тебе. Как же ты можешь ручаться за этого человека, вспомни его похабные анекдоты…

Ко всем моим неприятностям с неба начала сыпаться какая-то дрянь и заметно похолодало. Еще немного, и я обеспокоилась бы всерьез, так как возвращаться в незнакомую деревню на ночь глядя – перспектива не из приятных. Но в тот самый момент, когда я готова была забарабанить в ворота с утроенной энергией, услышала испуганный голос:

– Кого там Бог принес в столь неурочный час?

Таким образом мне дали понять, что я уже нарушила монастырский устав, и такое начало не обещало мне ничего хорошего. Но отступать было поздно, и я произнесла, как можно смиреннее:

– У меня поломалась коляска, а мне бы не хотелось ночевать в открытом поле. Не будет ли мне позволено провести эту ночь под крышей вашей обители?

В воротах открылось небольшое оконце, и чей-то глаз с откровенной неприязнью уставился на меня.

– А кто такая будете?

– Арсаньева, Екатерина Алексеевна, мать-настоятельница должна меня помнить, – ответила я и тут же пожалела о сказанном.

– Подождите, – ответил голос немного приветливее, после чего окошко захлопнулось, и я услышала звук удаляющихся шагов.

Прежде, чем привратница вернулась, казалось, прошла целая вечность. Мне уже стало казаться, что я допустила очередную бестактность. Тем самым закрыв для себя двери этой обители уже навсегда.

«Что значит „должна помнить“? – корила я себя. – Это звучит почти как угроза. И не лучше ли было назваться просто по имени? Катерина мол, заблудшая… Бред какой-то. Что я несу? Заблудшая… надо же такое придумать, еще бы блудницей назвалась. И зачем я назвала ее матерью-настоятельницей? Кажется, так ее могут называть только монахини.»

Мне уже казалось, что она не вернется никогда, когда ворота наконец приоткрылись и тот же голос произнес:

– Заходите.

Неожиданно я испугалась, и потребовалось некоторое время, чтобы пересилить это чувство и все-таки войти. Что же испугало меня? Видимо, интонация привратницы, она снова была грубой и почти издевательской.

Я постаралась убедить себя в обратном, и все-таки вошла внутрь. Ворота за моей спиной захлопнулись с таким грохотом, будто привратница вложила в это действие всю свою силу, подкрепив ее ненавистью к нежданной посетительнице.

Уже совсем стемнело, и я передвигалась по двору почти на ощупь. А когда наконец добралась до какой-то двери, то ударилась о низкую притолоку, набила огромную шишку на голове и едва не потеряла сознания.

В этот момент меня подхватили чьи-то руки и втащили, по другому не скажешь, внутрь.

Это была крохотная келья, напомнившая мне чулан в родительском доме. Наверное, потому, что в детстве я его почему-то боялась. В келье был стол и лавка. Крохотная свечка и лампадка в красном углу скупо освещали помещение.

Сопровождавшая меня монахиня осталась за дверью, но я сразу же поняла, что кроме меня в комнате был кто-то еще.

– Кто здесь? – спросила я испуганно, вглядываясь в полумрак.

Не дождавшись ответа, я схватила со стола свечку и подняла над головой. Стало немного светлее, и в испугавшей меня тени я узнала сестру Манефу… в миру – Анастасию Лобанову.

– Вы, кажется, желали меня видеть, и даже в том смысле, что мы с вами родственницы? – спросила она меня насмешливо и зло.

– Не буду отрицать, – ответила я, переживая, что голос мой при этом дрожит, – я искала с вами встречи.

– Чем же обязана такой честью?

Мысль моя судорожно билась о стены тесной кельи в поисках выхода, но тщетно. Я не могла придумать ничего мало-мальски правдоподобного, в то же время не раскрыв своей истинной цели, поскольку подготовиться к подобной встрече не имела возможности.

– Мы с вами уже встречались, – сказала я, пытаясь оттянуть время.

– Если вы имеете в виду – на пожаре, – улыбнулась она с явным вызовом, – то можно сказать и так.

«Она и не собирается скрывать, – с трудом соображала я, – что находилась там в ту страшную ночь, и при этом улыбается. Почему? Что она находит в этом смешного?»

И тут же мне вспомнились все подозрения Петра Анатольевича относительно этой женщины, и это, как вы понимаете, не добавило мне хорошего настроения.

– Или вы имеете в виду ИНУЮ встречу?

Я не поняла, почему она выделила слово «иную», и на что она намекает. На меня нашел какой-то интеллектуальный столбняк, а проще говоря, ни о чем ином, кроме шишки на голове, я думать не могла, тем более, что голова моя с каждой минутой болела все сильнее, и от этой боли к горлу начинала подступать тошнота.

«Только сотрясения мозга мне теперь не хватало», – подумала я, поежившись от одного этого предположения. Однажды в юности я испытала все прелести этого состояния, упав с норовистой лошадки, и теперь находила у себя аналогичные симптомы.

– Так какую же встречу вы имеете в виду? – вновь спросила меня эта женщина.

Она в эту минуту совершенно не напоминала монахиню. И платье ее под грубой накидкой, насколько я сумела разглядеть, было богатым и нарядным.

– Мы встречались только раз, – ответила я.

– И вам захотелось познакомиться поближе?

Она явно надо мной издевалась.

– Ну вот мы и встретились, ваше желание исполнилось. Что же дальше?

«А действительно, что же дальше?» – подумала я, и едва не произнесла эти слова вслух.

– Зачем вы убили Константина? – спросила я, и неизвестно для кого из нас этот вопрос был более неожиданным. Во всяком случае, мою собеседницу он совершенно не смутил.

– А кто вам сказал, что его убили? – спросила она с той же еле заметной улыбкой.

• Предыдущая
• 35/42
• Следующая