Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Арсаньев Александр - Страница 29

• Предыдущая
• 29/42
• Следующая

– И кто же эта миледи?

– Пока он не может вспомнить. Но не теряет надежды…

– Это наш единственный шанс, – устало покачал головой Дюма. И я поняла, что сегодня ночью он не сомкнул глаз. И с недоумением обнаружила, что весь пол его комнаты усыпан скомканными листами бумаги.

– Вы работали? – спросила я.

– Нет. Вернее, работаю, но не в том значении, в котором привык употреблять это слово. Я пытаюсь разобраться в вашей истории. И придумал для этого довольно оригинальный способ.

Мне легче разобраться в событиях, если я использую их в качестве материала для художественного произведения. Многолетняя привычка, знаете ли…

– Я не совсем вас понимаю.

– Это не так сложно. Я использую вашего покойного Лобанова и известные мне обстоятельства его гибели в качестве прототипа романа и сюжетной канвы. И пытаюсь написать ее предысторию. Надеясь таким не совсем традиционным способом прийти к истинному ходу событий.

– Ничего подобного мне еще не доводилось слышать в жизни, – поразилась я. – Чисто литературные методы на службе у правосудия, чем не сюжет для романа?

– Вы думаете? Мне самому приходило это в голову ночью…

– И каков результат?

– Пока – нулевой, – сокрушенно покачал он головой. – Мне не хватает знания российского быта. Уверен, что во Франции у меня уже лежала бы теперь на столе пьеса, с документальной точностью описывающая не только само преступление, но и лиц его совершивших, включая и мотивы их поступка и самые сокровенные их побуждения. Но я ничего не понимаю в вашей жизни, и чувствую себя как никогда беспомощным… Поэтому просто необходимо, чтобы мсье Петр вспомнил, где он видел эту женщину. Поехали!

Он надел шляпу, взял в руки трость и уже собирался выйти на улицу, но неожиданно остановился.

– В чем дело? – спросила я.

– Подождите меня пару секунд, – с этими словами он выскочил в соседнюю комнату.

Когда моя карета заскрипела под тяжестью его тела, то в руках у Дюма была набитая продуктами и бутылками корзинка.

– Что это? – удивилась я.

– Лекарства.

– Вы уверены, – с сомнением спросила я, – что ему это не повредит?

– Я неоднократно бывал бит в этой жизни, и с большим успехом использовал аналогичные средства, – заверил он меня. – Тем более, что настоящий французский коньяк способен и мертвого вернуть к жизни. А мадам Аделаида ради такого случая пожертвовала украшением своего винного погребка.

– Я собиралась напоить его снотворным.

– Ни под каким видом. Вино и мясо с кровью – вот что нужно раненному мужчине. И через день он будет выглядеть не хуже меня. И вот что еще пришло мне в голову… Не заехать ли нам теперь к вам домой?

– Зачем?

– У меня такое чувство, что ваши рисунки нам сегодня пригодятся.

И я снова поверила его интуиции.

– Это она! – воскликнул Петр Анатольевич, лишь только перевернул очередную страницу моего альбома.

– Вы уверены? – выхватив альбом, и пожирая рисунок глазами, загорелся Дюма. – Я же говорил, что ваш альбом – это… – он потряс в воздухе рукой жестом триумфатора.

– Да, это она. Теперь я окончательно вспомнил, – подтвердил Петр Анатольевич. После коньяка его лицо обрело свой естественный цвет, и куриная ножка, которую он теперь перемалывал крепкими зубами, явно не казалась ему неуместной. И если бы не перевязанная голова, то он выглядел бы уже совсем здоровым.

Он передал мне альбом, и я не сразу поняла, кого он имеет в виду. Поскольку на указанном им рисунке была группа карликов, наблюдающих пожар, которых я запечатлела по памяти во время недавнего пикника. А рядом с ними буквально несколькими штрихами набросала черты той женщины, что какое-то время тоже была рядом с ними, но, не уверенная в портретном сходстве, так и и не закончила рисунка, хотя ее лицо до сих пор стоит передо мной как живое. Но именно этот набросок и имел в виду Петр Анатольевич.

Если вы помните, я уже упоминала эту женщину на этих страницах, описывая пожар. Ее седые растрепанные волосы и показавшееся мне каменным лицо, уже тогда обратили на себя мое внимание. Но я даже не предполагала, что когда-нибудь эта особа заинтересует меня до такой степени.

Внешность ее была настолько запоминающейся, что найти ее не составило бы труда. Саратов не Москва и даже не Петербург. А при связях Петра Анатольевича это вообще не проблема. Он отыщет в городе и пропавшего котенка, не то, что живого человека. Причем, в самые короткие сроки.

– Это их самая большая ошибка, – задумчиво произнес Дюма.

– И они за нее поплатятся. Женщина, присутствующая в двух местах преступления – это потенциальная каторжница. Уверен, что и пожар в доме Лобанова – дело ее рук.

– Во всяком случае, не в меньшей степени, чем нападение на меня, – согласился с ним Петр Анатольевич, после чего внимательно посмотрел на того и спросил:

– Если не ошибаюсь, вы не слишком хорошо себя чувствуете?

– Да? – посмотрелся в зеркало писатель. – Неужели это так заметно?

– На вас лица нет, – предельно серьезным голосом подтвердил Петр Анатольевич. – Если вы срочно не выпьете со мной хотя бы рюмку этого волшебного эликсира, я не гарантирую, что вы доживете до вечера.

– Пожалуй, вы правы, – нахмурив брови, согласился Дюма, после чего они с Петром Анатольевичем заржали, как два жеребца.

– Я отказываюсь присутствовать при этом безобразии, – могла бы сказать я и демонстративно выйти из комнаты, но я поступила иначе.

– А ведь и мне не повредила бы капелька вашего удивительного лекарства. Я ведь тоже едва поднялась с постели, – сказала я, изобразив на лице невероятное страдание.

– Что же вы раньше не сказали? – возликовал Дюма и его руки распахнулись для символического объятия как два могучих крыла.

Не то, чтобы я на самом деле нуждалась в этом средстве для поддержания здоровья. Просто мне хотелось выпить с этими замечательными людьми. Кроме того, у нас был для этого повод – наше расследование сдвинулось с мертвой точки. Уже не говоря о том, что коньяк был действительно великолепен.

За этим занятием нас и застал Павел Игнатьевич. С эполетами полковника, твердой походкой он вышел на середину комнаты и произнес:

– Позвольте от лица возглавляемого мною управления поблагодарить вас за физическое устранение опасного преступника, бывшего монастырского крестьянина, а ныне беглого каторжника, которого полиция безуспешного разыскивала целый год. И если позволите… – он покашлял в кулак, – я бы присоединился к вам в смысле… Погода, знаете ли, с утра… прохладная.

Допили бутылку мы уже вчетвером и уничтожили все принесенные с собой Дюма французские деликатесы.

– Вы сказали – бывшего монастырского крестьянина? – уточнила я через некоторое время. – Какому же монастырю мы обязаны этим чудовищем?

– Да вы были в нем не далее, как вчера, – усмехнулся в усы Павел Игнатьевич.

И Петр Анатольевич и Дюма, не сговариваясь, одновременно повернули ко мне головы и посмотрели со значением. Я только покачала головой в ответ на эти взгляды.

– Что вы говорите? Никогда бы не подумал, – зацокал языком Дюма. – Такой красивый монастырь, и такая серьезная настоятельница, а крестьян распустила…

– В тихом омуте… – заметил на это Павел Игнатьевич, – кстати, господин Дюма, – сегодня он не стеснялся своего французского и не нуждался в переводчице, – если мне память не изменяет, сегодня вы собирались продолжить свое турне по Волге, то есть, я так понимаю, мы с вами…

– Я решил задержаться еще на несколько дней, с вашего позволения, – перебил его писатель. – Петр Анатольевич нуждается в серьезном уходе, а в моем распоряжении имеются старинные французские методы восстановления здоровья…

И я считаю свои долгом.

– Да я, собственно, не имею ничего против. Надо будет сделать отметку в ваших документах, чтобы никто не привязался…

– Если вам не трудно, Павел Игнатьевич, – прижал Дюма свою огромную ладонь к сердцу.

• Предыдущая
• 29/42
• Следующая