Я – инопланетянин - - Страница 70

• Предыдущая
• 70/85
• Следующая

Позже, мелькнула мысль, позже, сейчас одна проблема – восстановить энергетический баланс. А что до непонятных слов… Не исчезнут, не забудутся, не пропадут, все сохранится в моей бездонной памяти – и эти невнятные речи, и этот голос. Узнаю его, узнаю!

Очнувшись, я обнаружил, что моя голова лежит на коленях Фэй, что ворот «катюхи» расстегнут и пальцы девушки разминают мышцы у основания шеи. Она занималась этим сосредоточенно, по всем правилам древнего искусства. Чуть приподняв веки, я любовался ее серьезным лицом, темно-каштановой прядью, струившейся от виска к подбородку, и легкими движениями губ. Кажется, она декламировала про себя один из даосских лечебных канонов, и, приглядевшись, я прочитал: «Дыхание должно быть легким, сердце должно быть спокойным, спина должна быть выпрямленной». Как там дальше? «Уши должны быть настороже, рот приоткрыт, кожа должна быть увлажненной, живот нужно почаще гладить…»[75]

Не знаю, что случилось бы, если бы она добралась до моего живота. Рискованный момент! Подумав об этом, я перехватил ее ладошку и сел, застегивая комбинезон.

– Спасибо, милая! Ты возвратила меня к жизни.

– Что с тобой случилось, Цзао-ван? Ты был как мертвый… нет, как человек в каком-то беспробудном сне… Ты медитировал?

– Я восстанавливал силы. Тут, у эоитного зеркала, это недолгий процесс… Где наши спутники?

– Скоро будут. Я позвала их, потом вернулась к тебе. С этой стороны расщелины меньше камней, дорога проще.

Кивнув, я поднялся на ноги. Чувство необыкновенной легкости охватило меня – так бывает, когда энергии в избытке, когда ее живительный поток переполняет мышцы, готовые к немедленному действию, когда твой разум ясен, и кажется – еще чуть-чуть, и ты постигнешь все загадки мира.

«Голос, – подумал я, – голос, твердивший ту непонятную фразу… знакомый голос Аме Пала… Что я воспринял? Обрывок послания? Мысль, заблудившуюся в ноосфере? Эхо отзвучавших в прошлом слов? Возможно, галлюцинация, какие случаются близ центра эоита?»

Две фигуры, желтая и зеленая, возникли на той стороне провала. Макбрайт помахал мне рукой, крикнул:

– Вижу, вы времени зря не теряли! Можем переправляться?

– Да. Сиад, затем – мешки и снаряжение. Вы последний, Джеф.

– Нет возражений, приятель.

Минута, и Сиад скользнул на нашу сторону, грохнул подошвами башмаков о камень-пень, отцепил карабин, выпрямился, огляделся. Дул слабый, но ровный и прохладный ветер. С неба падал блеклый свет, солнце висело над западным краем плато, и диск его снова размылся оранжевой кляксой – бесформенной и угловатой, вытянувшей над горизонтом длинные розово-серые крылья. Звезды еще не просвечивали сквозь флер, но на востоке уже разгоралось слабое жемчужное зарево, предвестник лунного восхода. Крохотные пыльные смерчи кружились над камнями.

Запрокинув голову, Сиад уставился на солнце.

– Думаешь? – спросил я. – И что решил? Ты робот или человек?

Черная маска дрогнула, сверкнули зубы – Сиад улыбался! Первый раз за все недели нашего знакомства.

– Знать бы, что такое человек, – пробормотал он, погасив усмешку.

– Человек свободен. Вот необходимое условие.

– Но недостаточное.

– И это верно, – согласился я.

Мы приняли груз – рюкзаки, оружие и альпенштоки. Затем через пропасть перебрался Макбрайт. Встал на ноги, сплюнул в расселину и произнес:

– Не знал, что вы умеете летать.

– Не умею. Но хорошо бросаю лассо.

Он взглядом измерил расстояние от скалы, похожей на жирафа, до камня-пня.

– Бросаете на девяносто метров?

– Вас это удивляет? Не слышали про Ристо Корхонену? Этот финн швырнул куриное яйцо еще подальше[76]. И знаете, что самое странное? Оно не разбилось!

Макбрайт насупился.

– Смеетесь?

– Вовсе нет. Вы ведь признались сами, что понимаете всю уникальность моих талантов. Возможно, я не бросал канат, а повелел ему перелететь над пропастью и обернуться вокруг подходящего камня…

– Чертовски хорошее объяснение! – Он подозрительно взглянул на меня и потянулся к рюкзаку. – Куда теперь?

На этом плоскогорье, заваленном щебнем и каменными глыбами, имелся лишь один ориентир – центральная зона эоита. Двигаясь вдоль трещины, мы отклонились на восток, и центр теперь лежал к западу от нас, а монастырь – вернее, место, где он находился, – прямо к югу, километрах в трех. «Успеем дойти до заката», – подумал я, высматривая подходящий путь среди камней и трещин. Голос Аме Пала все еще звучал в моих ушах, словно сигналы невидимого маяка.

Бу-бу-бу шу-шу-шу невсть… ту-ту-ту за-ссст-мо би-ти-ти…

В следующий час мы медленно пробирались вперед, стараясь держаться на открытых пространствах и избегать теснин и узких мест, куда не попадали солнечные лучи. Пейзаж менялся, делаясь все более мрачным и угрожающим; небо потемнело, ветер, неизменно дувший с севера, стал сильнее, длинные тени пролегли от камней и утесов, и там, где они наложились на провалы, скрывая их, двигаться было опасно. Мы шли без спешки, нащупывая путь ледорубами, и вой разыгравшегося ветра мешался с резким звоном металла о камень и скрипом щебенки под подошвами.

Дорога пошла вверх – видимо, перед нами был пологий холм, торчавший над плато метров на тридцать-со-рок. Передвигаться стало легче и труднее; с одной стороны, здесь не было трещин и высоких скал, с другой, косые лучи вечернего солнца не освещали северный склон. Пару минут я размышлял, стоит ли рисковать и подниматься на вершину, где, по моим соображениям, располагался монастырь, затем подумал, что утро вечера мудренее, и сделал знак остановиться. В конце концов, вечер и утро разделяла ночь, и я не собирался тратить ее зря.

С запада наш стан был прикрыт невысоким утесом, напоминавшим подкову, с ровной площадкой у его подножия; в центре площадки лежала плоская гранитная плита – будто стол, приготовленный для трапезы. Пока мы разбивали лагерь и ужинали, солнце скрылось за вершиной скалы. Сиад тут же растянулся на мелких камнях, закрыл глаза и засопел. Фэй погасила спиртовку, и теперь лишь тусклый лунный свет, проникший сквозь редеющее покрывало флера, падал на лица моих спутников. Они казались утомленными, хоть одолели мы не столь уж длинный путь; правда, поднялись на плоскогорье и половину дня блуждали среди каменного хаоса. Макбрайт, надув комбинезон, прилег на землю, Фэй вытащила гребешок и принялась расчесывать волосы. Я заметил, что она украдкой трогает ладонью то одну, то другую щеку, касается губ, подбородка, шеи, словно хочет убедиться, что ее черты не изменились, что кожа по-прежнему упруга и нет других морщин, помимо вызванных усталостью.

Женщина здесь как цветок под ветром времени; время безжалостно к ней, и это еще несправедливей смерти… Я знал и знаю мужчин, не уступивших течению лет, оставшихся мужчинами, не стариками, ибо их суть заключалась в таланте, мужестве, уме. Они продлевали себя в тысячелетиях подвигами, мыслями, свершениями… Но это – дорога мужчин, а с женщинами все иначе. Женщина есть красота, неувядающая и вечно юная, – но как сохранить на Земле живую красоту? Здесь полагают, что старость, смерть и тлен естественны, что все живое и прекрасное умрет и обратится в прах. Вот приговор земной науки, несовершенного творения философов! Правда же известна лишь молодым красивым женщинам: они уверены, что красота их не померкнет, стан не согнется, волосы не потеряют блеска и что морщины, дряхлость и полиартрит – лишь страшные бабушкины сказки. Sic volo![77] И в этом – истина.

Макбрайт задремал. Отложив гребешок, Фэй повернулась ко мне, приподняла вопросительно бровь, но я покачал головой и произнес на китайском:

– Пусть спит. Сегодня никаких дежурств. Я ваш бессменный часовой.

Она сложила руки на коленях, помолчала, затем ее взгляд обратился к вершине холма.

– Там, Арсен? – Да.

– Думаешь, там что-то есть?

• Предыдущая
• 70/85
• Следующая