«Ворон» - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 40

• Предыдущая
• 40/92
• Следующая

Серов посмотрел в эти глаза, и сердце у него захолонуло. Таких глаз не могло быть ни у немца, ни у британца или француза, ни у скандинава – тем более у китайца.

– Бью челом, милостивец мой, – произнес мужчина на русском и, кланяясь земно, забормотал на двунадесяти языках, но на всех – что-то непонятное: Серов вроде бы уловил английское «сенкью» и арабское «рахмат».

– Ты из какой губернии, братец? -спросил он, и родная речь была как мед на языке. – Какого ты рода-племени и какого состояния? Дворянин или простой человек?

– Батюшка-капитан! Отец родной! – Незнакомец вдруг повалился на колени, обнял ноги Серова, прижался щекой к сапогу. – Неужли ты из наших? Пресвятая Богородица! Сколь годков я слова русского не слышал! С той поры, как Ивашку кнутом захлестали! Оторвавшись от сапога, он поднял голову. По его щекам текли слезы, теряясь в бороде, лицо вспыхнуло лихорадочным румянцем.

– Выходит, не китаец он, – сказал Хрипатый Боб. – Не китаец, р-раз ты, капитан, его понимаешь. Хр-р… Откуда же взялось это чер-ртово отр-родье?

– Он русский, – пояснил Серов. – Из той земли, куда мы плыли на государеву службу. Ты, боцман, иди… Иди, а я с ним потолкую. Речь его мне немного знакома.

Боб, хрипя горлом и удивленно хмыкая, спустился на шканцы. Бывший невольник, все еще стоя на коленях, широко крестился, и крест клал по православному обычаю: от лба – вниз, потом к правой стороне груди и к сердцу. Руки у него были крупные, мощные, в мозолях от весла.

– Ты вот что, братец… – Серов похлопал его по макушке. – Ты кончай креститься да слезы лить. Думаю, не зря ты в гребцах очутился – наверное, и порох нюхал, и саблей махал, и басурманские головы рубил…

Так что встань и доложись, как положено военному человеку. Повторяю вопрос: кто ты есть и какого чина-звания?

Незнакомец поднялся и стал во фрунт. Ребра выпирали из-под кожи, и шрамов от хлыста на ней было не счесть.

– Михайло Паршин, капитан третьей роты Бутырского полка! – отрапортовал он. – Взят в плен супостатом в Азовском походе![61] Раненым пленили и токмо потому, что душа едва не отлетела. – Он продемонстрировал рубец между плечом и шеей – след от удара ятаганом. – Четыре года ворочал весло на османских галерах, потом еще три – у песьей рожи Аль-Хаджака. Ну, этот самый лютый был! Прям-таки зверь неистовый! – Михайло помолчал, потеребил в смущении бороду и спросил: – А ты, батюшка мой, правда из наших? И как мне тебя звать-величать?

– Зови Андреем Юрьевичем. Но я не из России, братец, я из Франции, из Нормандии. Слыхал про такую? – Паршин отрицательно помотал кудлатой головой. – Отец мой – знатный дворянин, маркиз, а я, Андре Серра, его непутевый отпрыск… Ты ведь, Михайло, тоже из дворян?

– Из дворян. По-новому, как государь повелел, из дворян, а по-прежнему – так из сынов боярских. Род наш из Москвы и прилеплен с давних пор к большим боярам, к Толстым… в свойстве с ними состоим, и Петр Андреич даже дозволил звать себя дядюшкой.

– Это какой же Петр Андреич? – насторожился Серов. Из Толстых он мог уверенно опознать лишь Льва Николаевича, но до «Войны и мира» и «Анны Карениной» было еще лет сто пятьдесят, а то и больше.

– Толстой Петр Андреич, царский стольник[62] . Ба-альшой человек! Может, искал он меня, чтобы выкупить, да, видно, не нашел… – Михайло развел руками и снова бухнулся на колени. – Челом бью, батюшка-капитан Андрей Юрьич, и тщусь надеждой! Помоги добраться до отчизны! Век буду тебя поминать в своих молитвах! И детям, буде появятся они, закажу, чтоб во всякий день молили Господа о твоем благополучии, о фортуне твоей и здравии! А я тебе чем смогу, отслужу! Отслужу сей же час, живота своего не жалея!

– Отслужишь, – сказал Серов, крепко запомнив о свойстве Михаилы с царским стольником Толстым. – Непременно отслужишь, но как, о том мне нужно поразмыслить. А теперь иди, братец, бороду сбрей, патлы обрежь и стань похож на человека. Боцману передай, кто я зачисляю тебя в экипаж и велю выдать нормальное платье, а не турецкие обноски.

Михайло замялся, переступая с одной босой ноги на другую.

– Спросить чего хочешь? Ну, спрашивай!

– Хочу, Андрей Юрьич, хочу… ты уж не гневайся на мои пустые речи… Где ты толковать по-нашему выучился? Хорошо говоришь, токмо непривычно.

– Носило меня по морям-океанам много лет, и видел я всяких людей, – молвил Серов. – Был среди них один купец из Калуги, ныне покойный, и встретились мы в Вест-Индии. От него и выучился. Я способен к языкам.

– Из Калуги… в Вест-Индии… – повторил Паршин и вздохнул. – Куда нашего брата ни заносило… А я вот гораздо глуп к языкам, потому дядюшка Петр Андреич не изволил пристроить меня к государевой посольской службе, а испросил офицерский патент в Бутырском полку. Поручиком я служил, потом, в тридцать годов, вышел в капитаны… Рубиться да фузилерами командовать я мастак.

– Еще покомандуешь и генералом станешь, – пообещал Серов.

Он глядел вслед Паршину, думая, что вот свела его судьба еще с одним чистым душой человеком, с рыцарем вроде де Пернеля, а точнее, с витязем, ибо рыцарей на Руси отродясь не водилось. Этот русский офицер наверняка был потомственный воин, солдат отважный и умелый, ибо стать капитаном в тридцать лет было непросто, и царь Петр Алексеевич зря такими чинами не баловал. «Похож на де Пернеля, похож!.. – думал Серов. – Вот только счастье у него русское, такое, что приходит через кровь, и пот, и сорок бед… Де Пернель сидел у весла немногие месяцы, а этот – семь годов!»

Вечером, когда вахту стоял ван Мандер, а остальные главари собрались на ужин в кают-компании, Серов велел привести Михаилу. Теггу, боцману и сержантам объяснил, что взяли с галеры Эль-Хаджи капитана русской армии, который в родстве с большим вельможей, и это изрядная удача. Если отправить его домой, снабдив деньгами и письмом, то, глядишь, посодействует родич, чтобы письмо в царские руки попало, и доброе слово замолвит. Тегг покивал головой и молвил, что доброе слово стоит многих талеров, тем более если посланец окажется речист и распишет, как бились с шайкой Эль-Хаджи. Хансен, хирург, с этим согласился, сказав, что раз царь сражался с турками, а они их нынче бьют, то можно считать, что вся флотилия уже на царской службе. Хрипатый Боб добавил, что в этом случае царю придется заплатить – ибо какая служба без жалованья? Кук и Тернан заспорили, что за монета в России – гульден, как у голландцев, или же крона, как у шведов. Серов объяснил, что монета – рубль, а происходит ее название от слова «рубить». Это компании понравилось – рубить они умели и любили.

• Предыдущая
• 40/92
• Следующая