Ассирийские танки у врат Мемфиса - Ахманов Михаил Сергеевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/54
• Следующая

Глот, глот, глот.

– Что же ты его пьешь, отрыжка бегемота?

– Жалко. Добро пропадает. Знаешь, рыжий, сколько лет я пива не пил?.. – Глот, глот… – Хотя хреновое ваше пивцо… У нас такое и за квас не держат.

Глот, глот, глот.

– В песках пустыни сгниет твоя задница, болван. Предстанешь без нее перед Осирисом.

– Осиррис кррут, кррут! – завопил попугай.

– Что мне ваш Осирис? – пробурчал Хайло. – Дам дубаря, так к своим пойду, к Триглаву-батюшке, к Моране-матушке…[38] – Глот, глот… – Уж они-то меня узнают, приголубят… – глот, глот, глот… – скажут: честно ты жил, Хайло, и честно помер, упившись пивом… – глот, глот… – вот тебе, парень, еще кувшин такой же дряни…

Глот, глот, глот… Бумм! Хайло расколотил пустой кувшин о стену. Для чего и почему, не ведаю. Знаком я с многими народами и племенами, что разнятся между собой обычаем, местами обитания, цветом кожи и понятиями о богах, но существует нечто, объединяющее нас в два больших сообщества. Мы, люди Черной Земли, – созидатели, и свидетельство тому наши города и храмы, наши поля, каналы и пирамиды. В привычке созидать греки, римляне, карфагеняне схожи с нами, а вот ассиры, кушиты, ливийцы и северные варвары – разрушители. Увидят чужое святилище – нужно поджечь, захватят город – нужно разграбить и снести с лица земли… Чем не угодил кувшин Хайлу?.. Выпил пиво, и оставь его в покое… Однако – бац! – и о стену!

Я вышел из казармы. Заря уже угасла, и солнечный диск всплыл на палец над зеленым восточным берегом. По Реке скользили первые лодки рыбаков. К западу, в бескрайней пустынной дали, маячили барханы, разрезанные ослепительно белой полосой дороги. Ближе к нам возносились вершины огромных пирамид, хранивших прах великих фараонов древности – Снофру, Хуфу, Хафры и Менкаура.[39] Усыпальницы помельче и изваяние сфинкса затерялись у их подножий.

Мы были готовы выступать: припасы собраны, бурдюки наполнены, бойцы построены. Руа и двое убитых солдат лежали на носилках – их полагалось с почестями предать земле, но не здесь, на берегу Реки, а в сухом песке пустыни. Стоявший у казармы грузовоз привлек мое внимание. Я подумал, что коли есть машина, а к ней – дорога и горючее, то почему бы не использовать такую божескую милость. Тем более что водитель у нас тоже имелся – Рени, утопивший свой танк в иорданских водах.

Я спросил его, исправен ли грузовоз. Машина была в порядке.

– Возьми десяток немху и поезжай по дороге, – распорядился я. – Надо выяснить, куда она ведет. Возможно, к оазису Нефер. Если так, ты доберешься до него и сможешь вернуться к нам раньше полудня.

Рени в восторге закатил глаза – должно быть, стосковался по рулю и педалям. Названные им бойцы полезли в кузов, на крыше кабины установили пулемет, подняли ящик с патронами и бурдюки с водой. Потом зафырчал мотор, Рени гикнул от избытка чувств, и мне подумалось, что он совсем еще мальчишка – вряд ли видел двадцать Разливов. Слишком молод для офицера-знаменосца… Вероятно, чин ему дали в силу традиции – на бронеходных колесницах и в воздушных войсках служили не сыновья ткачей, а парни поблагороднее. Знали бы родичи Рени, чем завершилась его служба! Может, знали да помалкивали про лагерь 3/118, гнусную нашу яму… Как говорится, своя кожа ближе к костям.

Рени запел. Голос его был звонок, и петь он любил – только не божественные гимны и не любовную чушь, которой услаждают слух красавиц, а боевые песни, что сочиняют в особом отделе Дома Войны.

Грузовоз помчался по дороге. Из облака пыли, поднятой гусеницами, донеслось:

– Грраница, грраница!.. – отозвался попугай на плече Хайла. – Ассирр трруп, трруп!

– Вперед! – сказал я, и мы тронулись в дорогу.

По пустыне, как уже говорилось, ходят ночью. Но переждать жаркое время было нельзя – тут, на западном берегу, тоже хватало населенных пунктов. Правда, воинские гарнизоны в них не стояли; считалось, что со стороны Сахары, моря знойных песков и обманчивых миражей, нам ничего не угрожает. Не потому ли здесь велись те тайные работы, о которых поведал Ранусерт?.. Но что тут строили?.. Я терялся в догадках.

Хайло сопел за моей спиной, мешая думать; казалось, я слышу, как в его брюхе булькает прокисшее пиво. Иапет двигался бесшумно, словно охотничий гепард, да и другие мои спутники, привычные к жаре, не задыхались и не хрипели, а шли бодро, пользуясь утренним временем. Отшагав треть сехена, мы приблизились к великим пирамидам, стоявшим на бесплодной и ровной как стол возвышенности. Их вершины подпирали небо, грани, одетые полированным камнем, блестели в солнечных лучах; возможно, тот камень был из нашей ямы, в которой тысячелетия назад копались древние.

– Мать твою Исиду! – пропыхтел Хайло. – Во наворотили! А к чему?

– Это усыпальницы, – пояснил Хоремджет. – В них спят вечным сном наши древние владыки.

– Нынешних бы сюда уложить, – откликнулся Хайло и добавил что-то еще о матери и детородных членах тела.

Плоскогорье с большими и малыми пирамидами было обнесено невысокой каменной стеной. Многие века эта территория была запретной, служившей для торжественных процессий и священных церемоний, пока Джосер Шестнадцатый, радетель о благе державы, не заявил, что искусство принадлежит народу, и повелел пускать к пирамидам всех. Но не даром, а за плату: с подданных – три медных кедета,[40] а с любопытствующих чужеземцев – тоже три, но уже серебряных. Прожект принес кое-какие доходы в казну, однако в нынешнее военное время здесь было безлюдно – ни сборщиков, ни торговцев сувенирами, ни римских зевак, ни греков из Афин, ни хитрых финикийцев, норовящих отколупнуть на память камешек.

– Чезу! Чезу Хенеб-ка! – послышалось сзади, и я замедлил шаг. Нас догонял ваятель Кенамун.

Он не был офицером или теп-меджетом, но и к рядовым не относился, занимая в армии ту особую позицию, в какой находятся писцы и повара, трубачи и барабанщики, вестовые и личные слуги полководцев. Кенамун трудился в корпусе Хнума, подразделении содействия, чьей задачей было поднимать дух войск, а также развлекать их в перерывах между походами и битвами. Согласно уставу, награжденным тремя бляхами «Рамсеса II Великого» полагался скульптурный портрет, который устанавливали на родине героя – эти вот бюсты Кенамун и ваял. Генералам – из гранита, офицерам – из песчаника, солдатам – из пемзы, а наемникам иудеям и ливийцам – из глины. Каждому свое, как говорит мой римский приятель Марк Лициний Долабелла.

Я не знал, за что сидит Кенамун. За ваятелем легко найти вину; может, приделал он обидчивому генералу слишком длинный нос или пустил на статую гранит не того сорта. Вряд ли его уличили в неблаговидном деянии вроде воровства – он был человеком порядочным, красноречивым и богомольным.

– Достойный чезу, не пора ли выполнить долг перед погибшими? – слегка задыхаясь, произнес ваятель. – Нет у нас бальзамировщиков, нет пелен и саргофагов, нет мазей и снадобий, так что, по скудости нашей, собирались мы похоронить Руа, Пио и Такелота в песках пустыни. Но вот мы рядом со священным местом, рядом с высотами фараонов, что охраняют извечно наши земли и народ. Почему бы не оставить здесь покойных?

Как уже говорилось, Кенамун владел даром слова, но изъяснялся временами витиевато. Простительный недостаток для человека искусства.

– Что ты предлагаешь? – спросил я.

– Под одной из малых пирамид есть заупокойный храм. Место тайное, спокойное, близкое к богам… я там когда-то работал, обновлял барельефы и роспись… Можно оставить в этой камере наших почивших.

• Предыдущая
• 17/54
• Следующая