Побег куманики - Элтанг Лена - Страница 7
- Предыдущая
- 7/80
- Следующая
Я дошел до ее двери, не расплескав ни капли, хотя пол был скользкий, его только что помыли. Дверь у Пии не открылась. Я поставил поднос на пол. На ужине ее тоже не было и назавтра нигде не было. Сестра Роби отмахнулась, когда я спросил. Доктор сделал удивленное лицо, и я больше не стал спрашивать. Когда люди делают такое лицо, я боюсь спрашивать. Потом я забыл про Пию. Теперь только вспомнил. Может, ее и не было совсем.
Лондон, шестое ноября
Письмо Иоанна Мальтийского («Мальтийский» — это я хорошо придумал, ему бы и самому понравилось) производит довольно странное впечатление. Совершенно очевидно, что автор знаком с традициями александрийской алхимии и трудами Филона.
Мир, жизнь, существование остаются — если верить Иоанну — лишенными смысла до тех пор, пока события не завершат свое Transmutatio, результатом которого станет выплавленный из этой лишенной смысла действительности меч огненный, или lapis philosophorum.
Впрочем, как рассуждает автор, философский камень может появиться в мире и без помощи алхимиков.
Чаще всего так и бывает, поскольку адепты своими намерениями и волей только нарушают естественный ход вещей.
Засылая троянского коня, набитого их условными знаниями, к стенам действительности, они забывают, что в брюхе у него сидит еще один — набитый другими возможностями. А в том — еще один. И так без конца. Итак, смысл, согласно подозрительно хорошо образованному келарю Иоанну, появляется в мире вследствие случайного и непреднамеренного сочетания стихий, веществ и духов, такое может произойти раз в тысячу лет, а все остальное время весь этот никчемный балаганчик заводит свою жестяную музыку безо всякого смысла. И безо всякой надежды. Между прочим, очень похоже на правду, черт меня побери.
ноябрь, 7
echador
безденежье воет в каминной трубе, будто красноглазая баньши, из-под двери дует, я не высыпаюсь и подурнел изрядно
сегодня в кафе, где я подаю рогалики и пиво к вялому интернету, оливковая девушка посмотрела мне на ботинки, а в глаза, как раньше, не посмотрела
надеть бы мне крахмальные подтяжки да и бить в барабан: так больше продолжаться не может! а потом уехать в поперечном разрезе трамвая
но это кто-то уже раньше сказал, кажется
ноябрь, 11
Вот Фелипе говорит, что брат меня не любит, потому что не пишет и денег не шлет. Может быть, у него у самого нет, сказал я Фелипе, а он усмехнулся. Но если бы он не любил меня, мой старший брат, разве открыл бы он мне свою тайну, настоящую тайну — стоящую всех моих секретов, прошлых и нынешних?
Однажды, когда мы с родителями — папа был жив, и даже мама была жива — жили на даче, под Аникщяй, брат позвал меня на пляж рано утром, все в доме еще спали, только няня возилась на веранде со старым медным кофейником, оттуда тянуло чуть пригорелой горечью и свежим хлебом, мне ужасно захотелось кофе, но пойти с братом — все равно куда — было такой ослепительно редкой удачей, что, упустив ее, я бы себе не простил, наверное, до сих пор.
— Умеешь ли ты хранить секреты? — спросил меня брат, когда мы шли к реке, похрустывая терпкими соседскими дичками, яблок было такое множество, что тяжелые ветки свешивались через забор почти до самой земли, но соседка все равно ругалась.
— Умею ли я хранить секреты?! — возмутился я, остановившись посреди дороги. — Да у меня полный сад секретов! И никто еще не нашел ни одного!
Брат как-то искоса поглядел на меня и покачал головой, мы пошли дальше, он молчал и грыз яблоки, а я весь дрожал от знакомого предвкушения, точно такого же, как утром первого января, когда идешь в гостиную смотреть подарки, я тогда даже есть не мог, хотя по утрам бываю страшно голоден, просто как зверь.
— Видишь? — Он сел на песок у самой воды и показал на ясный отпечаток тела в песке, только не человеческого, а с крыльями, вокруг отпечатка были выложены три ряда мелкие камушки и сухие ветки.
— Здесь был ангел, — сказал он, глядя на меня и немного хмурясь, наверное, ему пришлось себя пересилить, чтобы рассказать мне такое. Я тоже сел и стал вглядываться.
Крылья отпечатались тонко и почти незаметно, несколько белых перышек втиснулись в песок, я взял
одно и дунул, оно пролетело чуть-чуть, упало в воду и закачалось у самого берега.
— Ангел? — переспросил я просто так, чтобы произнести это слово.
— Ангел, — кивнул брат. — Иногда они спускаются сюда, чтобы посмотреть с земли на небо. Не все же им смотреть с неба на землю. Он еще раз прилетит, я точно знаю. Будем последние дураки, если пропустим такое. Представляешь, посмотреть в глаза настоящему ангелу? В городе все от зависти сдохнут. К тому же ангелам этого не разрешают, так что он вроде как в самоволке. Придется сторожить. Я — ночью, ты — днем. Идет?
Я закивал головой, испугавшись, что он передумает. Передумывать он умел быстро и беспощадно.
— Ты, главное, родителям не говори, они шум поднимут, набегут с глупостями, затопчут тут все. — Он легко поднялся и пошел матросской походкой в сторону поселка.
А я остался сидеть. Прошло часов пять или семь или сто, но ангел все не прилетал. Я уже съел припасенные яблоки и даже нашел в кармане леденец без фантика, весь в хлебных крошках. Спустились сумерки, я ходил по берегу туда и сюда, дрожа от холода и нетерпения, высматривая ангела с запада и брата с востока.
Пляж опустел, только в дальнем его конце какой-то дядька делал приседания, сверкая терракотовыми гладкими плечами. Когда совсем стемнело, брат пришел с другой стороны — с юга, точнее, прибежал, красный и запыхавшийся.
— Быстро домой! — Он взял меня за руку и потащил в лес, чтобы вернуться по самой короткой тропинке. — Предки с ума сходят. Няня плачет, по поселку ходит, ищет тебя.
— Но ты же сам сказал… А если он прилетит? — Я выдергивал руку и упирался как мог.
— Не прилетит! — Брат мотал головой. — На закате они обычно заняты. Письма разносят. На закате у почтальонов самая работа. А через час я сам сюда вернусь, честное слово!
И он вернулся. Я знаю, я заходил в его комнату после десяти, там никого не было, только одеяло свернутое — мой брат уважал традиции и все делал правильно, даже из дому сбегал, как в книжке. Оставляя чучелко.
Дома мне здорово попало, и с тех пор я старался приходить до заката, хотя не был уверен — и это меня мучило, — что ангел не прилетит как раз в эти полчаса, во время смены караула. Отпечаток на песке давно стерся и камушки разъехались, но я помнил это место и время от времени подрисовывал палочкой непривычно круглый, размашистый контур.
А потом лето кончилось и мы уехали в город.
Однажды я пытался вернуться в Каралишкес — до Аникщяй на пыльном автобусе и потом минут сорок пешком, — но на пляже, на том самом месте, сидели тетки в сарафанах и смеялись над лысым загорелым спутником, который стоял на круглом камне на одной ноге, изображая цаплю или еще какую-то птицу, у теток блестели красные лица, и рты были красные, и в них дрожали красные языки.
На газете перед тетками стояла бутылка толстого стекла и лежала полумертвая рыба. Рыба тоже дрожала — зазубренным хвостом, почти незаметно.
Нечего было и думать, что ангел решится заглянуть сюда в ближайшие сто тысяч лет. Я бы на его месте не заглянул.
Джоан Фелис Жорди
То: [email protected], for NN (account XXXXXXXXXXXX)
From: [email protected]
Здравствуйте, мой дорогой, сегодня обнаружила, что неделю вам не писала, была ужасно занята и изрядно нервничала. На нашей кафедре происходили метаморфозы в духе Апулея, только колдуньино питье плеснули сразу пятерым, и ослы получились едва позолоченными, похоже, зелье было здорово разбавлено.
- Предыдущая
- 7/80
- Следующая
