О молитве Иисусовой и Божественной Благодати - Голынский-Михайловский Антоний "архиепископ" - Страница 63

Чтение святых отцов побуждает к благотворному забвению тленного мира, но все же не стоит излишне увлекаться, забывая, кто мы такие и где мы теперь находимся. Книги, написанные отцами-созерцателями, это не популярные издания для воцерковляющихся — это специальная литература, предназначенная главным образом для подвижников, уже прошедших деятельный период, готовых войти в благодатный период духовной жизни — созерцательный. Все мы, если и подвизаемся, то находимся лишь в пределах деятельного периода. Для нас эти книги не могут быть практическим пособием. Они для нас питие духовное, они должны служить возгреванию нашего духа, указывать общее направле

{225}

ние, действуя вдохновляюще, дабы мы в полной мере возревновали о подвиге.

Читая книги, возводящие мысль к духовным вершинам, хорошо было бы помнить слова прп. Макария Оптинского: «Святые и богоносные отцы написали о великих дарованиях духовных не для того, чтобы всякий безрассудно стремился к получению их, но для того, чтобы не имеющие оных, слыша о таких высоких дарованиях и откровениях, получаемых достойными, сознавали свою глубокую немощь и великое недостоинство и невольно преклонялись к смирению, которое паче всех деланий и добродетелей нужно для ищущих спасения»^{266}.

А вот как предостерегает свое духовное чадо свт. Макарий (Невский)[96]: «Читаешь Библию — это хорошо, но неопытному небезопасно. Читающему Библию нужно иметь под руками толкование. Есть поговорка: „Зачитался Библией“, то есть сбился с толку чтением Библии без толкования»^{267}.

К благоразумию призывал своих чад прп. Никон Оптинский. Остерегая их, он завещал: «Такие книги, как Исаак Сирин, с глубоким содержанием, надо читать с осторожностью. То, что там для новоначальных сказано, для нашего времени преуспевшим только доступно, а многое и совсем нельзя применить, тогда будет раздвоение в душе. Поэтому такие книги надо читать не для того, чтобы вполне применять к себе, а для настроения. А иначе может быть очень плохо: в самомнение, в прелесть можно впасть и повредиться»^{268}.

Прп. Феодор Санаксарский[97] вовсе запрещал своим послушникам самостоятельное чтение. Старец объяснял: «Читать книги вам, новона

{226}

чальным, по кельям, кроме трапезы[98], в моей обители не позволяется: ибо вы не столько заимствуете из них полезное для души, сколько навыкаете толковать на разорение душевного спасения, что не вы сами, а другие не так живут»^{269}.

В келейных записках прп. Варсонофия Оптинского тоже есть мысли по этому поводу: «Читать надобно книги деятельные, относящиеся до христианской жизни. Умозрительные, или созерцательные, нам не под силу. Созерцание прилично созерцательной жизни, а сия приходит по очищении от страстей заповедями Христовыми, и ей сама благодать научает… После книг Св. Писания Нового Завета монашескую азбуку составляют превосходные, духовно сладостные и всем доступные писания св. Аввы Дорофея и св. Иоанна Лествичника… Славянское „Добротолюбие“ (не все подряд, но статьи из него по указанию опытного духовного отца), также и „Добротолюбие“ в русском переводе»^{270}. «Пятый том сочинений еп. Игнатия [Брянчанинова] заключает в себе учение св. отцов применительно к современному монашеству и научает, как должно читать писания св. отцов. Очень глубоко смотрел еп. Игнатий, и даже, пожалуй, глубже в этом отношении еп. Феофана [Затворника]. Слово его властно действует на душу, ибо исходит из опыта»^{271}.

Архиепископ Феофан (Быстров) в своих письмах замечает: «Нужно говорить не столько о том, кого нужно читать, сколько о том, как нужно читать. Читающий с рассуждением может все читать, а кто не имеет рассуждения, тот должен или читать под руководством кого-либо из имеющих рассуждение, или, в случае отсутствия такового, на первое время ограничиться чтением вселенских отцов и учителей Церкви», а именно: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, а из русских — свт. Тихона Задонского^{272}.

{227}

Молитвенное сочетание ума с сердцем — важнейший момент на пути подвига. Именно теперь, по восшествии на степень умно-сердечную, человек может начинать настоящую брань с помыслами, здесь можно приступать к тому, что, собственно, и названо у святых отцов трезвением, или хранением ума, и является битвой за чистоту молитвы. До этих пор, пребывая на степени молитвы умной, в полной мере осуществить такую борьбу было невозможно.

Дело в том, что, молясь умно, вне соединения с сердцем, ум пребывает в том же мысленном пространстве, что и приходящие помыслы, а посему он не способен увидеть их приближение, распознать их на первой стадии — на стадии прилога (или приражения). Ум замечает их только на второй стадии — стадии сочетания, когда уже вовлечен в обдумывание помысла, в собеседование с ним. Здесь помыслы могут с успехом отсекаться, пока дело не дойдет до греховного сосложения, но поскольку такое отсечение происходит всегда с некоторым запозданием (после сочетания), то оказывается невозможным сохранить ум чистым от помыслов. Можно сказать, что в этом случае ведутся уличные бои, когда противник уже ворвался в город и сражение идет внутри города.

Трезвение же позволяет охранять сами городские стены и не позволяет врагу ворваться внутрь, бои ведутся на подступах к городу. Но для этого нужно встать при вратах. Чтобы опознать помысел в момент его приближения, нужно каким-то образом отступить в сторону, выбраться из этого мысленного потока и посмотреть на него как бы извне. Переход на степень умно-сердечной молитвы как раз и оказывается таким смещением ума, или шагом в сторону. Здесь происходит слияние ума с сердечным чувством. Это качественное изменение, при котором моление становится слитным мысле-чувственным процессом, поглощающим в себя ум. Ум, таким образом, как бы выводится из мысленного потока. Теперь появляется возможность, встав у врат сердечных, с иного ракурса наблюдать, как возникает новый помысел-прилог, и незамедлительно отсекать его, не допуская сочетания с ним. Начинается борьба за чистоту молитвы.

А чистота и нечистота молитвы, — по слову прп. Исаака Сирина, — зависит от следующего: если примешивается к уму «какая-либо посторонняя мысль или беспокойство о чем-нибудь, тогда молитва сия не называется чистою»^{273}. «Ум становится сильным тогда, когда во время молитвы он не представляет в воображении ничего из принадлежащего миру сему», — замечает пустынножитель Евагрий Понтийский^{274}. «Совершенство молитвы заключается в том, — говорит свт. Игнатий, — ког

{228}

да она произносится к Богу без уклонения ума в развлечение, когда все мысли и чувства человека собираются во едино моление»^{275}. А в одном из писем святителя есть такие слова: «Бог является человеку в чистоте мысленной».