Ловушка для Катрин - Бенцони Жюльетта - Страница 28
- Предыдущая
- 28/59
- Следующая
– Да, это так! Меня боятся, так как я без всякой жалости применяю закон и слежу за дисциплиной, без которой невозможна никакая армия, а коннетабль настаивает, чтобы его армия была образцом в своем роде.
– Без жалости? Всегда?
– Всегда! И чтобы нам было легче говорить, хочу сразу вам сообщить… Это я арестовал капитана де Монсальви.
– Вы!.. Вашего друга?
– Дружба здесь ни при чем, Катрин. Я только исполнил долг. Но идите сюда. Пока горничные устраивают ваше жилье, мэтр Ренодо очень бы хотел приготовить нам обед. У него осталось, к счастью, кое-что из превосходных солений и несколько бочек восхитительного вина, которые он предусмотрительно замуровал в погребе. Наш въезд в Париж заставил упасть еще одну стену.
Красная физиономия трактирщика расплылась в довольной улыбке.
Через минуту Катрин, Тристан и Беранже сидели за столом перед огромным камином.
Беранже тут же набросился на еду, что естественно в пятнадцать лет, Катрин, хотя была голодна, даже не притронулась к пище. Прежде всего ей нужны были полные и ясные объяснения, ибо она знала, как легко за столом представить дело в радужном свете.
Тристан Эрмит удивился этой воздержанности, поскольку его всегда восхищал прекрасный аппетит Катрин.
– Неужели вы не голодны? Ешьте, моя дорогая, мы побеседуем после.
– Мой желудок может подождать. Но не мое сердце… Мне гораздо важнее знать, что произошло, чем утолить голод… и вы знаете почему. Вы же, напротив, заставляете меня томиться в ожидании и воображать Бог знает что! Худшее, разумеется! И если я вас послушаюсь, вы опять будете меня водить за нос. Это не по-дружески.
Тон был суров. В нем пробивался зарождающийся гнев. Прево не ошибся в этом, и в его лице появилась прежняя теплота. Он вытянул руку, схватил ладонь Катрин, лежащую на столе, и крепко ее сжал, как бы не замечая, что она стиснула кулак.
– Я все еще ваш друг, – подтвердил он горячо.
– Так ли это?
– Вы не имеете права в этом сомневаться. И я вам это запрещаю!
Она устало пожала плечами.
– Возможна ли дружба между прево маршалов… и женой убийцы? Ведь это так, не правда ли, если я вас правильно поняла?
Тристан, принявшийся резать гуся, на которого устремлял горячий взгляд Беранже, поднял голову и с удивлением посмотрел на Катрин. Потом он внезапно разразился хохотом.
– Клянусь святым Кентеном, святым Омером и всеми святыми Фландрии! Вы не меняетесь, Катрин! Ваше воображение всегда будет нестись вскачь впереди вашего милого носика с таким же жаром, с каким в прежние времена вы, с черными косами цыганки, бросились на приступ толстого Ла Тремуя и привели его к гибели. Вы несетесь вперед! Вперед! Но, клянусь Пасхой, я никогда не давал вам основания сомневаться в моей дружбе.
– Вы ведь меня хорошо знаете, и, однако, глядя на вас, можно подумать, что вы пытаетесь выиграть время, как будто трудно мне сказать все разом, в двух словах, что сделал мой муж!
– Я вам это сказал! Он убил человека! Но о том, чтобы считать его убийцей, никогда не шла речь. Поступая так, он скорее отстаивал справедливость.
– И вы теперь защитников справедливости сажаете в Бастилию?
– Перестаньте меня перебивать и выражать протесты, или я больше ничего не скажу.
– Извините меня!
– Действительно ему ставят в вину это убийство. Но главное преступление – это серьезное неповиновение, презрение к дисциплине и полученным приказам. Я заставил вас немного подождать, так как размышлял, как вам это рассказать, чтобы вы тут же не принялись вопить. Я хотел, чтобы вы хорошо поняли мое положение… и положение коннетабля, поскольку я действую только по его приказу.
– Коннетабля! – пробормотала Катрин с горечью. – Он тоже уверял, что является нашим другом! Он крестный моей дочери, и тем не менее он приказал…
– Но, черт возьми, поймите же, что, являясь крестным мадемуазель де Монсальви, он прежде всего верховный глава королевских армий. Тот, кому обязаны беспрекословно подчиняться даже принцы крови! Ваш Арно не брат короля, насколько мне известно, и, однако, он ослушался приказа!
Но, видя, как глаза Катрин наполняются слезами, а пальцы нервно играют хлебным шариком, он ворчливо добавил:
– Теперь кончайте злиться и подкрепитесь! Позвольте положить вам немного этой аппетитной птицы и не считайте себя обесчещенной или преданной только потому, что мы разделим хлеб и соль! Ешьте, какого черта! И выслушайте меня…
Усердно ухаживая за своей гостьей, Тристан приступил наконец к рассказу о том, что произошло утром 17 апреля в окрестностях Бастилии:
– Когда город стал нашим и надежда покинула его прежних хозяев, они стали думать только о том, чтобы подороже продать свою жизнь, и поспешили укрыться за стенами Бастилии, которые казались им самыми прочными во всем Париже. Их было примерно пятьсот человек – англичан и преданных им горожан.
Кроме сэра Роберта Уиллоугби и его людей, там спрятались сеньор Людовик Люксембургский, канцлер, преданный королю Англии, епископ Лизье, Пьер Кошон, некоторые именитые горожане, в числе которых крупный буржуа с улицы Ада Гийом Легуа, хозяин «Большой Скотобойни»…
Катрин подскочила на месте и вскрикнула:
– Пьер Кошон? Гийом Легуа? Вы уверены?
– Еще бы не уверен! Вы их знаете?
– Знаю ли я? Ах, Боже мой! Да, я их знаю!
– Неужели? Ну ладно еще Кошона, о котором каждый во Франции знает, какую он несет ответственность за смерть Девы Жанны, но этого Легуа?
– Не воображайте, что жизнь в деревне превратила меня в дуру, Тристан! – отрезала Катрин с нетерпением. – Если я говорю, что знаю их, то подразумеваю, что знаю их лично. Очень многое в моей жизни вам неизвестно, как, например, события, произошедшие в ночь после смерти Жанны, которую мы с Арно пытались спасти с горсткой смелых людей. Кошон приказал зашить нас обоих в кожаный мешок и бросить в Сену! Мы выбрались только Божьей милостью и благодаря смелости одного из наших соратников. Что же касается Гийома Легуа… это мой родственник!
Лицо Тристана выразило крайнее изумление.
– Ваш родственник? – выговорил он.
– До того, как я стала Катрин де Бразен, а потом Катрин де Монсальви, я была Катрин Легуа. Мой отец и Гийом Легуа – двоюродные братья. Это он двадцать три года назад, в апреле 1413 года, во времена мятежа кабошьенов убил старшего брата моего супруга, в те времена бывшего оруженосцем у герцогини Гийенской…
– Которая теперь супруга коннетабля…
– Именно! Мишель умер на пороге нашего дома, где я его прятала. Чернь его разорвала, а Легуа… ударом резака… его добил. Сколько было крови… Кровь была везде, и этот ужас я видела, я, ребенок тринадцати лет. Я чуть не лишилась рассудка, но Бог сжалился надо мной и лишил сознания, пока эти одержимые вешали моего отца и поджигали дом. Мы с матерью… нашли убежище во Дворе Чудес, а в это время Кабош похитил мою сестру и надругался над ней! Именно там я встретила мою добрую Сару… Она ухаживала за мной… спасла меня…
События давно прошедших лет яркими, четкими картинами воскресали в ее памяти. На самом дне своей памяти она находила, как давно зарытое сокровище, детские впечатления во всей их первой свежести.
И все же двадцать три года!.. Двадцать три года с тех пор, как из ее детского сердца вырвался первый крик любви, за которым тут же последовал стон агонии. Действительно, кажется, что только вчера она видела, как на ее глазах рухнул Мишель. Она полюбила его с первого взгляда, за одну секунду он стал всем для нее, казалось, что его жестокая смерть убила и ее.
Она была убеждена, что ее глубоко опечаленное сердце никогда больше не оживет… Так и жила она в тоске до того дождливого вечера, когда петля злой судьбы ослабла и выбросила почти к ее ногам того единственного, кто мог заставить забыть ее нежную и жестокую детскую любовь.
Но вот она вернулась к реальности и, не открывая глаз, спросила хриплым голосом:
– Это его, не правда ли… Гийома Легуа убил мой муж?
Это был не вопрос. Она знала своего мужа, его ярость и непреклонность.
- Предыдущая
- 28/59
- Следующая
