Арахнея - Эберс Георг Мориц - Страница 20

• Предыдущая
• 20/73
• Следующая

— Что это такое?

— Тише, — приказала молодая девушка, напрягая еще сильнее свое зрение и повернув голову к освещенному месту, потому что гречанка продолжала стоять на постаменте, а Хрисила, спутница Дафны, приподнявшись на ложе, громко произнесла:

— Если тебе будет угодно, прекрасная Альтея, то представь нам богиню победы — Нике, венчающую победителя.

Даже тонкий слух биамитянки не мог уловить ответа и последовавших затем переговоров, но она тотчас же поняла, в чем дело, когда увидала, как все присутствующие молодые люди, быстро покинув свои места, приблизились к постаменту и, сняв венки, украшавшие их головы, протянули их гречанке, только что названной прекрасной Альтеей. Четверо эллинских предводителей тех сильных войск, которыми повелевал Филиппос — комендант «Ключа Египта», как справедливо называли Пелусий[12], сопровождали этого старого македонского военачальника, но их венки были отвергнуты Альтеей с очаровательной любезностью, вознаградившей их, казалось, вполне за отказ. Ледша не могла слышать их разговора, но теперь перед прекрасной Альтеей стояли только Мертилос и Гермон с протянутыми венками. Колеблясь, как будто затрудняясь, на ком остановить свой выбор, гречанка сняла блестящее кольцо с пальца, и Ледша ясно уловила взгляд тайного соглашения, которым она быстро обменялась с Гермоном. Сердце биамитянки, терзаемое ревностью, сильнее забилось, и какое-то мучительное предчувствие подсказало ей, что Альтея — ее соперница и враг. Эта ловкая и на все способная фокусница быстро спрятала за спину обе руки, пустую и ту, в которой было кольцо, а теперь — да, в этом не могло быть тени сомнения, — теперь она сумеет так повести игру, что ей можно будет выбрать венок Гермона. И действительно, Ледша не обманулась: когда Альтея протянула художникам свои маленькие крепко сжатые кулаки, прося их выбрать, то рука, указанная Мертилосом, оказалась пустой, а в другой лежало кольцо, которое она с хорошо разыгранным сожалением показала присутствующим. Гермон, став перед ней на колени, протянул ей венок, и его блестящие темные глаза с таким восторгом смотрели в голубые глаза рыжеволосой гречанки, что Ледша больше не сомневалась в том, что Альтея была именно та, ради которой ее возлюбленный ей так низко изменил. Как ненавидела она эту дерзкую женщину! И несмотря на это, она должна была стоять спокойно, не шевелясь, крепко сжав губы, и смотреть, как Альтея, взяв кусок белой материи, с изумительной быстротой накинула ее на себя наподобие длинной одежды с красивыми, мягко ниспадающими складками. Любопытство, удивление и чувство успокоения при виде того, как драпировка скрыла от взоров возлюбленного формы соперницы, помогли Ледше сохранить хладнокровие. Все же она чувствовала, что кровь, подобно ударам молотка, стучит в висках при виде Гермона, продолжающего стоять на коленях перед гречанкой и не отрывающего восторженных глаз от ее выразительного лица. Не было ли оно слишком длинным, для того чтобы вполне понравиться ему, так недавно еще восхищавшемуся ее красотой? А вся фигура гречанки, которую так ясно обрисовывала легкая шелковая ткань ее одежды, не была ли слишком худощава? И все же, лишь только Альтея, художественно задрапированная, протянула руки с венком, как бы желая увенчать победное чело Гермона, с каким восторгом и очарованием смотрел он на нее, а ее светло-голубые глаза изливали целые потоки нежности и восхищения на коленопреклоненного победителя, которому она должна была присудить награду! Ее стройное тело с наклоненным вперед станом покоилось на одной ноге, тогда как другая, покрытая до щиколоток белыми складками, была легко приподнята. Будь у нее крылья, присущие богине победы, все уверовали бы, что она летает, что она только что спустилась с высот Олимпа, дабы увенчать победителя, и она выражала это не только жестом протянутой руки, но каждым взглядом, каждой чертой своего подвижного лица. Не могло быть и тени сомнения в том, что, спустись на землю сама богиня Нике, дабы увенчать достойнейшего этой высшей награды, она явилась бы именно в таком виде. А Гермон… ни один увенчанный победитель не мог бы взирать на бессмертную богиню с такой благодарностью и с таким восхищением, как смотрел он на Альтею.

И раздавшиеся громкие, все усиливавшиеся возгласы одобрения были вполне заслужены, но для измученной души Ледши эти восторженные клики казались каким-то оскорблением, горькой насмешкой. Ганно же это представление показалось не заслуживающим ни малейшего внимания. Зрелище, могущее его затронуть или поразить, должно было быть сильнее или грубее. Кроме того, он не любил вообще никаких представлений; по натуре замкнутый и спокойный, он лишь изредка, сдаваясь на уговоры близких, посещал в портовых городах состязания атлетов или звериный бой. Он чувствовал себя хорошо только в открытом море, на своем корабле. Любил он больше всего в тихую ночь смотреть на звезды, сидя на корме и управляя рулем, и при этом мечтать о прекрасной девушке, которую его храбрый брат Абус нашел достойной стать его женой. Заслужить любовь этой прекраснейшей из девушек представлялось для Ганно величайшим счастьем, и молодой пират считал себя достойным этого счастья, потому что в открытом море, когда надо было хитростью и силой бороться с сильнейшим неприятелем, потопить корабль, захватить добычу, он мог с уверенностью постоять за себя. Легче, чем он ожидал, удалось ему его сватовство; отец будет этим очень доволен. А он гордился тем, что ради любимой девушки должен отважиться на то смелое, дерзкое предприятие, о котором она его просила. Да и не была ли вся его жизнь только игрой с опасностью? Будь у него вместо одной жизни целый десяток, то и тогда потеря их не казалась бы для него слишком дорогой ценой за обладание Ледшей. Пока Альтея изображала богиню победы и вокруг нее раздавались крики одобрения и восторгов, Ганно перечислял в уме собранные им сокровища с тех пор, как отец предоставил ему часть в добычах. Как только он соберет десять талантов золотом, он тотчас же оставит опасный морской разбой и будет возить лес и рабов с берегов Понта в Египет, а ткани — из Тенниса, оружие и утварь — из Александрии в понтийские города. Подобной торговлей разбогател отец Ледши, и он хочет быть богатым не ради себя — о нет! он ведь малым довольствуется, — а ради того, чтобы усладить жизнь своей жены, окружить ее роскошью и украсить ее прекрасное тело драгоценностями. У него уже было припасено несколько таких украшений, они были так тщательно скрыты, что даже Лабайя не знал о их существовании.

Как умолкнувший шум мельничного колеса пробуждает мельника от сна, точно так же наступившая тишина на площади пробудила Ганно от его мечтаний. Что же там видела такого интересного Ледша, если она не слыхала его тихого зова? Наверно, отец и Лабайя простились с бабушкой и ищут его везде напрасно.

Да, так оно и было: с «Совиного гнезда» раздался резкий призывный свист старого пирата, а Ганно привык повиноваться. Он слегка коснулся плеча возлюбленной, тихо прошептал, что должен тотчас же вернуться на остров и согласись она с ним поехать, она тем доставит большое удовольствие старику.

— Завтра, — ответила Ледша решительным тоном.

Повторив еще раз, какие знаки она ему подаст перед нападением, она кивнула ему и, вступив на нос лодки, с легкостью птицы выскочила на берег, и заросли скрыли ее от взоров Ганно.

• Предыдущая
• 20/73
• Следующая