Скорость, маневр, огонь - Иванов Анатолий Степанович - Страница 26
- Предыдущая
- 26/57
- Следующая
И еще письмо, мать сообщает о смерти моего дяди… Умерла тетя…
Умерли! И все от истощения…
Волосы поднялись дыбом. Мне показалось, что они стоят рядом со мной худые, как скелеты, с запавшими глазами и почерневшими губами и шепчут со стоном! «Отомсти за нас проклятым фашистам! Это они сделали с нами такое».
В сознании встает образ отца. Нет, не радостным, каким он был, провожая меня в последний раз на ленинградском вокзале. Он стоит весь черный, и сухой кожей обтянуты его костлявые скулы. Только одни глаза горят мольбой и вонзаются мне в самое сердце.
– «Отомсти им, Анатолий, сын мой старший!» Я почти ощущаю его рядом с собой. А за спиной встают братья. Дядя. Тетя. Тысячи рук протягиваются о мольбой и, как стон, слышится: «Защитите же тех, кто еще жив! Защитите!».
Иду в капонир к своему самолету. Зеленая птица стоит в полной боевой готовности, и механик Цурихин ласково поглаживает ее по гладкой перкали крыла.
– Все в полном порядке, товарищ старший лейтенант.
В мозгу, снова, как отголоски, строки маминого письма: «Герман двое суток лежал у меня на руках и умоляя шептал: „Мамочка, не найдется ли у тебя хоть кусочек сухарика?“
А у меня не было ни одной крошки, чтобы дать ему подкрепиться.
«Ничего, сыночек нет у меня, – говорила я ему, – вот пойду, может, что-нибудь достану. А куда пойдешь! У меня не было сил, и холод могилы лежал на сердце.
Через несколько часов Герман умер. Маленький сухарик мог его еще спасти».
Прочитанные письма из Ленинграда лежали в кармане и жгли мою душу. Печальной вереницей прошли родные и близкие.
Последнее письмо было от самого младшего брата, Леньки.
Похолодело в груди: неужели и мама! Нет, мама была жива.
– «Мы все обои в квартире ободрали и сварили. Двадцать пять лет наклеивались они на стены, а вот теперь мы варили из них клейстер и ели… А недавно я ползал к передовой линии и нашел там убитую лошадь. Я долго отрезал кусок замерзшего мяса и очень устал, но все же отрезал. Фашисты меня заметили и ударили из пушки. Меня отбросило взрывом и потом я несколько дней ходил глухой. Но кусок конины все же домой принес. Тогда еще Герман с Юрой были живы».
Хотелось прыгнуть в кабину истребителя и лететь, лететь на фашистов, бить их без пощады.
– Что с тобой, Толя? – подошел командир эскадрильи Виктор Орлов, – из дома плохие вести?
– На, читай. Вся родня в Ленинграде вымерла! – ткнул я Орлову письма.
Виктор ничего не ответил и только с минуту подержал свою руку на моем плече.
– Держись, Толя, мужайся.
Вечером Виктор снова подошел ко мне.
– Пойдем, поговорим. По баночке вина выпьем, твоих родных помянем.
Никогда не забуду этой дружеской поддержки в тяжелые минуты личного горя.
Комиссар Ильин 22 мая 1942 года зачитал сообщение Совинформбюро «Политические и военные итоги года Отечественной войны». «В труднейших условиях зимы Красная Армия нанесла немецко-фашистским войскам удары такой силы, которые поколебали основы военной машины противника и подготовили почву для разгрома гитлеровской армии», – говорилось в сообщении.
– Но почему же мы потерпели поражение в Крыму, на Керченском полуострове? – волновало всех нас.
– Ответ дает то же сообщение, – спокойно сказал Ильин.
«Конечно, на фронте такой протяженности, каким является советско-германский фронт, гитлеровское командование еще в состоянии на отдельных участках сосредоточить значительные силы войск, танков и авиации и добиваться отдельных успехов. Так, например, случилось на Керченском перешейке, где немцы, накопив преимущество в танках и, особенно, в авиации, добились успеха и заставили наши войска отступить. Такие успехи для немцев не исключены на отдельных участках фронта и в ближайшем будущем».
– Мы это видели и сейчас продолжаем ощущать, – прервав чтение, сказал комиссар. – Слушайте дальше:
«Но одно совершенно очевидно, что успехи гитлеровцев, подобные успехам на Керченском перешейке, ни в какой мере не решают судьбу войны. Эти успехи временны и преходящи. Немецкая армия 1942 года, это не та армия, какая была в начале войны…».
С большим вниманием мы выслушали это сообщение.
– Год войны для нашего полка был серьезным испытанием, – сказал в заключение майор Осипов. – Мы научились воевать. И хорошо воевать. Много тяжелых испытаний придется еще перенести. Легкой жизни, как видно, не будет. Много еще придется потрудиться для победы.
– Эх, скорее бы нам дали «лагги», – вздохнул кто-то из летчиков. – Это же замечательные машины!
– Этими самолетами командование дивизии перевооружает другой полк, а мы пока будем воевать на своих старичках, – ответил командир полка. – Говорят, старый конь борозды не испортит.
И мы продолжали воевать на своих «ишачках». Откровенно говоря, они нас устраивали. Мы были уверены в их хорошей маневренности, звездообразный мотор неплохо защищал летчика от снарядов противника, особенно в лобовой атаке. Ко всему же «ишачки» были вооружены пушками.
– Надо усилить вооружение истребителей, – не раз поговаривали летчики. Но как? Мы вместе с техсоставом ломали головы над решением этой задачи. И наконец придумали.
Инженеры под крыльями самолетов приварили своеобразные штыри, к ним приспособили балки для крепления реактивных снарядов. Сделали надежную электропроводку, которую вывели в кабину летчика.
Приспособление было готово: под крыльями подвешивались реактивные снаряды. Воздушный вариант «катюши» нашел всеобщее одобрение.
Пристреливать реактивные снаряды тоже приспособились. Делалось это просто: самолет откатывали в сторону от аэродрома, в четырестах метрах устанавливался фанерный щит с нарисованным в центре кругом. Оптическая ось прицела направлялась в этот круг и на глаз регулировалась направляющая балка с поправкой на траекторию полета снаряда. Затем головка реактивного снаряда устанавливалась на определенную дистанцию, например в четыреста метров. Нажим на тумблер – и снаряд летит в цель!
Если снаряд взрывается в стороне, мы тут же вносим поправки в регулировку балки.
Теперь мы уже могли бить врага не только из пушек и пулеметов, а и реактивными снарядами. Позднее управление стрельбой было усовершенствовано и реактивные снаряды можно было выстреливать по одному или залпом.
Таким образом, была увеличена огневая мощь наших И-16, и фашисты вовсе отказались принимать лобовые атаки.
29–30 июня немцы развернули сильное наступление в южном направлении, захватили Ростов-на-Дону и начали двигаться в направлении Краснодара, а затем в сторону Новороссийска. Широким фронтом противник занимал территорию Кубани. Земля стонала от фашистских колонн мотопехоты и танков.
Полку приказано немедленно вылетать на полевой аэродром, расположенный возле станицы Тимашевской, и действовать в направлении Ростова. На аэродроме, кроме нас, много другой авиации, штурмовые и истребительные полки, вооруженные «илами», «яками», и «лаггами».
Получаем задачу – уничтожить живую силу и технику врага. Страшная лавина фашистов безостановочно ползла на юг. Ее прикрывали истребители.
В одном из боевых вылетов капитан Сапожников, старшие лейтенанты Макаров, Савченко и я встретили четверку «мессершмиттов». Завязался воздушный бой. Во время атаки снаряд немецкого «эрликона» угодил в мотор моего самолета. Сильно затрясло. Козырек кабины залило маслом.
Бой проходил над территорией, занятой противником, и мне ничего другого не оставалось, как перетянуть хотя бы линию фронта. Не уменьшая оборотов мотора (боялся, что мотор заклинится), я развернулся на юг. Масло залило козырек, ухудшился обзор. Пришлось высовывать голову из кабины и лететь дальше.
Если бы не товарищи, «мессершмитты» сбили бы меня. Но друзья пристроились по сторонам и прикрывали, пока я не долетел до аэродрома. Оказалось, снаряд угодил в верхний цилиндр мотора и пробил его.
Конечно, самое верное решение – срочно заменить мотор. Но ни мотора, ни даже запасного цилиндра, как нарочно, под руками не оказалось. А тут неожиданно получен приказ: немедленно перебазироваться на другой аэродром.
- Предыдущая
- 26/57
- Следующая
