Чужой - Ахметов Фарит - Страница 7

• Предыдущая
• 7/27
• Следующая

— Возможно. Но закон есть закон. И потом — где ваше-то чувство ответственности? Почему я, например, никогда не мог бы оказаться на вашем месте? Как вы думаете?

— Интересный вы экземпляр… ладно, вы ведь от меня другого ждете. И эти с вашей шеи не слезут. Пишите, расскажу вам все как было. Значит, так. Зашел я на главпочтамт, чтобы согреться, на улице-то холодно. Я там уже не первый раз греюсь. Зайду в самую последнюю кабину для переговоров, свернусь калачиком и лягу на пол. Ноги, правда, отекают — вытянуть нельзя, места мало. Ну а так ничего, тепло, дверь-то стеклянная только наполовину, и когда на полу лежишь, никто тебя не видит. Да и не заходит туда никто в это время. В тепле разморило меня, и так курить захотелось! Окурочек у меня был, думаю, курну пару раз. Вот и закурил, а потом окурок в угол бросил. Задремал, а он, видимо, не потух, зараза. В общем, проснулся, вокруг огонь, дым. А обшивка в кабинах синтетическая, ее хрен потушишь, да еще и ядовитая, я чуть не задохнулся. Из кабины выскочил… Ну, а остальное вы знаете.

Интуитивно я примерно так и представлял происшедшее. Однако меня почему-то не радовали ни моя интуиция, ни его признание.

— Вы рассказали мне правду?

— Да.

— Значит, в результате ваших неосторожных действий произошел пожар… Может, вы на себя наговариваете? Подумайте еще раз.

— А что мне думать? Я, может, впервые рассказал все как было.

— Учтите, без пожарно-технической экспертизы нам все равно не обойтись. Мы допросим работников главпочтамта, проведем другие следственные действия. Ваше признание — еще не доказательство вины.

— Делайте что хотите, но все было именно так.

— Может быть, я смогу чем-нибудь вам помочь? Встретиться с вашей бывшей женой, узнать о сыне…

— Спасибо, ничего не нужно, тем более, сейчас. Хотите, я дам вам один совет?

— Какой же?

— Уходите с этой работы.

— Не понял.

— Я говорю: уходить вам нужно с этой работы.

— Это почему?

— Потому что мне кажется, что вы порядочный человек.

— Разве это плохо?

— Для работника милиции — да. Вот вы меня сейчас допрашиваете… если это можно назвать допросом. Думаете, я не знаю, как у вас допрашивают? А где сейчас ваши начальники? Сидят в кабинете и пьют чай?

— По крайней мере, не мешают, а это уже неплохо.

— А вы посмотрите в окно. Видите, сколько «волжанок» стоит у подъезда. Водилы спят, а хозяева, считается, работают. А вы на чем ездите? На разбитом «уазике»? Да еще бензина, наверное, не всегда хватает.

— Сегодня днем я ездил на кражу трамваем. Но откуда у вас такая осведомленность?

— Я же вам говорил, что не сразу таким стал. В Ленинграде, когда я в институте учился, друг у меня был, в уголовном розыске работал, а я часто помогал ему. Он тоже честным был. Еще тогда я понял, что в милиции кто-то работает, а кто-то чай пьет. Многое я узнал… Хотите, скажу, в чем ваша беда?

— Допустим, хочу.

— В том, что вы жалеете людей, а это при вашем положении недопустимо.

— О чем вы говорите? Я просто хочу разобраться…

— В том-то и дело, что непросто. Но придет время — и вам будут безразличны судьбы людей.

— Вот если это произойдет — я уйду из милиции.

— Попомните мои слова: рано или поздно вас предадут все окружающие, и вы окажетесь на моем месте.

— Этого никогда не будет.

— Нет, не в буквальном смысле, конечно. Я вам зла не желаю. Вы поймите: все, кто сегодня улыбается вам, завтра по первому сигналу всадят вам нож в спину. Они сделают это, как только почувствуют вашу слабость. Да вы и сейчас понимаете это, только не верите своим догадкам. Продолжаете верить в справедливость? Уверяю вас, ваши иллюзии скоро пройдут.

Когда задержанного повели в камеру, на пороге он обернулся и сказал:

— Прощайте, лейтенант.

Хотел добавить что-то еще, но махнул рукой и вышел из кабинета.

Несколько дней поджигатель и его слова не выходили у меня из головы. Как, действительно, судьба скрутила человека, какую злую шутку она с ним сыграла! А я, как слепое орудие этой судьбы, добился у человека признания. А ведь он не верит, что когда-нибудь выйдет из тюрьмы. И надо ж ему было взять ту злополучную шапку, и черт его дернул не затушить окурок…

Я имел неосторожность поделиться своими мыслями с Надеждой, не успел и рта раскрыть, как она перебила:

— Нашел о чем говорить — о каком-то преступнике.

— Но он не родился преступником.

— Ну и что? Меня это не интересует, понимаешь?

— Прости, я все еще под впечатлением разговора с ним.

— На будущее: оставляй свои впечатления на работе. Меня не интересует твой преступный мир. У меня свои интересы.

— Я бы хотел, чтобы мы с тобой жили в одном мире. Все мы виноваты, что у нас есть преступники.

— Лично себя я виноватой не считаю. Что касается тебя — это твое дело.

— Но ведь нельзя отгораживаться от своих детей…

— Детей? Ну, ты даешь! Вот и нянчись с чужими, глядишь, забудешь, что уже свои есть. Мент несчастный!

Она еще о чем-то говорила, но я уже не слушал. Свои и чужие дети… Я вновь вспомнил детство, бескорыстие тети Фаи, ее теплые ласковые руки…

Я понял, что чужой в этом доме. Этот брак оказался еще мучительнее, чем одиночество. Одиночество вдвоем — что может быть страшнее? Только дочь да еще работа отвлекали меня от мысли, что надо уходить из этого дома.

Еще в первый год работы в уголовном розыске ко мне подошел замполит райотдела и предложил вступить в партию, поскольку пришла разнарядка из райкома и ему нужен кандидат.

— Вы говорите — разнарядка? — переспросил я и прямо посмотрел ему в глаза. — Странно, а я до сих пор думал, что в партию вступают по идейным соображениям, а не по разнарядке.

— Ну и ходи всю жизнь в операх, раз такой идейный, — обиделся замполит.

Я не стал объяснять ему, что карьера меня не интересует, а работа нравится и без повышения по службе. У меня не хватало времени на раскрытие преступлений, и убивать его на различных собраниях и совещаниях я не собирался. А в том, что эти посиделки, как и вся партийная мишура, к нашему профессиональному долгу никакого отношения не имеют, я убеждался не раз.

27 декабря 1984 года ЦК КПСС со своими верными слугами Президиумом Верховного Совета и Советом Министров СССР принял постановление «Об увековечении памяти Д. Ф. Устинова», которым Ижевск был переименован в Устинов.

Это переименование доставило много хлопот правоохранительным органам города.

На что рассчитывали власти, одним росчерком пера отобрав у города его историческое название, цинично не посчитавшись с мнением более чем полумиллиона ижевчан? Конечно, партийные лидеры были убеждены, что людям абсолютно все равно, как будет называться город, в котором они живут. И поначалу будто бы так оно и случилось, во всяком случае, ни о каких организованных акциях протеста не было слышно. А официальная пресса лила слезы восторга по поводу исторического решения партии. Кстати сказать, сообщение о переименовании появилось в «Удмуртской правде» только 3 января. Через день эта же газета опубликовала отчет о митинге трудящихся столицы Удмуртии. Выступившие на митинге рабочие, все как один, одобрили постановление партии и правительства и взяли повышенные обязательства на 1985 год, развивая социалистическое соревнование. Затем в газетах появилась серия статей, в которых бывший министр обороны СССР превозносился до небес пропагандистская машина набирала обороты. Через все публикации проходила мысль о том, что присвоение Ижевску имени Устинова — это большая честь, и мы, жители города, должны быть этой чести достойны. Одна из статей так и называлась — «Будем достойны». Я подумал: «А как же быть тем, кто недостоин? Может, сменить прописку и переехать в другой город?»

Однако тишь да гладь длилась недолго. Событие активно обсуждалось в неформальных кругах, в среде молодежи. Многие посчитали себя оскорбленными, и вскоре сквозь общее недоумение стали проступать первые сигналы о недовольстве. Школьники демонстративно носили значки с надписью «Ижевск», и некоторые преподаватели не скрывали, что поощряют их патриотизм. Находились и такие, которые срывали значки со своих учеников, не желая себе неприятностей.

• Предыдущая
• 7/27
• Следующая