Тварь - Бенчли Питер Бредфорд - Страница 9
- Предыдущая
- 9/67
- Следующая
И теперь Бермудская западня каждую пару лет захватывала одну-две жертвы – обычно приписанные к Либерии или Панаме танкеры, владельцами которых были компании дантистов или педиатров откуда-нибудь из Алтуны, штат Пенсильвания, тайваньский капитан которых ни слова не знал по-английски. Обычно он выходил, скажем, из Норфолка, прокладывал курс на Гибралтарский пролив и включал авторулевого. Затем спускался в каюту выпить чаю, вздремнуть или сделать массаж шиацу, не потрудившись обратить внимание на незначительный сигнал на экране радара приблизительно в шестистах милях к востоку от Северной Каролины.
Пару ночей спустя радиоволны внезапно заполнялись призывами SOS. Иногда, если ночь была спокойной и ясной, Дарлингу было достаточно выйти из задней двери дома и посмотреть на север или северо-запад – на горизонте виднелись огни сидящего на рифах судна.
Его первой мыслью было: Господи, только бы оно не было нагружено нефтью. Второй мыслью было: если на судне нефть, Господи, не допусти, чтобы у него была пробоина.
Раньше, в старые времена, рифы подлавливали так много судов, что даже возникла индустрия людей, которые добывали средства к существованию, выходя в море на веслах и обирая пострадавшие корабли. Некоторые из «добытчиков» не удовлетворялись ожиданием; они сами хотели добиться удачи и подавали знаки фонарями, чтобы заманить корабли на рифы.
Дарлинг всегда удивлялся тому, что по иронии судьбы сами моряки сделали Бермуды ловушкой для судов. Они могли бы избегать этих островов, но беда в том, что они нуждались в Бермудах.
До 1780-х годов не существовало такой вещи, как надежное определение местонахождения по долготе. Моряки определяли широту, на которой находились в данный момент, по углу солнца к горизонту, делали это тысячу лет при помощи алидад, астролябий, октантов и секстантов. Но чтобы определить, где они находятся на оси восток – запад, им нужен был точный, действительно точный, прибор – хронометр. А его не было. Бермуды были известной неподвижной точкой в океане, и, как только моряки обнаруживали ее, они точно знали, где находятся. Итак, мореплаватели отправлялись с островов Вест-Индии, с Гаити или из Гаваны и шли на север по Гольфстриму, затем поворачивали к северо-востоку, пока не достигали 32 градусов северной широты. Затем они поворачивали на восток и искали Бермуды, от которых прокладывали курс на родину.
Но если судно попадало в шторм и ветры дули так свирепо, а волны поднимались так высоко, что моряки не могли ничего разглядеть, или если опускался туман, или если штурман слегка запутался, к тому времени, когда мореходы наконец видели вдалеке Бермуды, у них были все шансы очутиться на самих Бермудах, то есть на рифах вокруг островов.
Как-то Шарлотта прочитала поэтическую строку: «Не один полуночный корабль со всей в отчаянье кричащей командой, а многие подобные ему...» Дарлингу нравились эти слова, потому что они рождали в его воображении представление о том, каково должно быть на борту одного из старинных кораблей, лицом к лицу столкнувшегося со смертью: они плыли вперед, чувствуя себя в море в полной безопасности, как птица в небесах, матрос измерял глубину, стоя на баке, бросая лот и не доставая дна, и вдруг – что такое? – звук прибоя – прибоя? какой прибой может быть посреди океана? – и они напрягают глаза, но не могут ничего разглядеть, а гул прибоя становится все громче и громче, а потом лот действительно достигает дна, и наступает миг ужаса, когда они наконец все понимают...
Сегодня Дарлинг в мелких водах не увидел следов кораблекрушения, но то, что он увидел, – а это было все, что он увидел, – вытянуло из него ощущение счастья подобно тому, как шприц вытягивает кровь: он заметил одну скаровую рыбу, иглоподобного саранга, разрезающего хвостом морскую гладь, полдюжины летающих рыб, бросившихся прочь от носа судна, и несколько изгибающих хребет лещей.
Рифы, которые когда-то кишели живыми существами, были теперь пусты так же, как железнодорожная станция после того, как объявили о заложенной на ней бомбе.
Дарлинг чувствовал себя так, будто был свидетелем похорон образа жизни... его образа жизни.
Вскоре мели сменились глубиной в сорок футов, шестьдесят футов, сто футов, и Дарлинг перестал обращать внимание на дно и начал высматривать свой буй.
Буй находился там, где его и оставили, что отчасти удивило Випа, потому что за последний год или два отчаявшиеся рыбаки начали отходить от кодекса чести, который гласил: никто не трогает чужие ловушки. Но даже и без вмешательства человека приманка находилась на такой глубине, что какое-нибудь еще уцелевшее крупное морское существо – шестижаберная акула, например, или морская лисица с огромными глазами – могло схватить ее и уплыть вместе с ней и волочить ловушку целые мили, прежде чем сможет освободиться от нее.
– Подходим! – крикнул Дарлинг Майку.
Тот отложил мотор насоса в сторону и достал судовой багор.
Оранжево-белый буй скользнул вдоль судна, и, когда дошел до кормы, Майк подцепил его, подтянул на борт, пронес на бак и закрутил трос вокруг лебедки.
Дарлинг поставил рычаг в нейтральное положение, давая возможность судну переваливаться на волнах спокойного моря, и сошел с мостика.
– Давай ты, – сказал Майк.
Вип нажал на рычаг и повернул лебедку; по мере того как трос начал подниматься, Майк направлял его в пятидесятипятигаллоновый пластиковый барабан.
Они выбрали три тысячи футов синтетического троса с буем наверху и двадцать пять фунтов подвесных грузов, удерживающих трос на дне. Начиная с двух тысяч футов через интервал в каждые сто футов был прикреплен авиационный кабель из нержавеющей стали в сорок восемь оплеток длиной двадцать футов, а на конце каждого кабеля помещались хитроумные приспособления из аквариума. Некоторые из них представляли собой маленькие проволочные ящички, некоторые – оригинальные устройства из тонко переплетенных сетей. В большинстве ловушек находились куски, оставшиеся от разделки рыбы, чтобы привлечь внимание какого бы то ни было существа, живущего внизу, во тьме. Дарлинг не знал – и никто не знал, – что за существа могут обитать в бездне или чем им нравится питаться, поэтому он позволил себе применить свою теорию об океанских мусорщиках: то, что сильнее всего воняет, дает лучшие результаты – и заложил в ловушки самую тухлую, самую испорченную рыбу, какую только мог найти.
В несколько ловушек он совсем не положил приманки, только светящийся химический состав, следуя другой своей теории: свет был новшеством в мире постоянной ночи и некоторые животные могли быть привлечены им из любопытства.
Он надеялся поднять морских существ наверх живыми и сохранить их живыми в резервуаре холодной воды на судне. Примерно каждую неделю какой-нибудь ученый из аквариума приходил осмотреть улов и забирал с собой редких или неизвестных существ, чтобы изучить их в лаборатории во Флаттсе.
Дарлинг считал, что при перевозке и при пересадке в аквариум выживали двадцать процентов животных – не слишком много, возможно, но это был самый дешевый способ добывать новые виды.
И это оплачивало его счета за горючее, что действительно много значило в нынешние дни.
Дарлинг держал рычаг и поглядывал на трос. Трос был натянут, скрипел и отплевывался водой, но так и должно быть, ведь он выдерживает вес полумили каната, двадцати пяти фунтов свинца, ловушек, кабелей и приманок.
Вип уперся ногой в фальшборт, чтобы иметь опору – судно переваливалось на волнах, – и посмотрел за борт, вниз, в голубой мрак, надеясь увидеть там какую-нибудь крупную рыбу, проплывающую мимо.
«Черта с два, – подумал он. – Если таковые еще и остались в море, они давным-давно ушли от Бермуд».
– Что-то не так, – заметил Майк. Его рука лежала на тросе, а пальцы определяли натяжение.
– Что?
– Он дергается. Попробуй.
Майк передал трос Дарлингу, а сам отошел назад, чтобы взять у хозяина судна рычаг лебедки.
Дарлинг потрогал трос. Тот беспорядочно дрожал. Какой-то глухой звук, как перебои в моторе.
- Предыдущая
- 9/67
- Следующая
