Семейный позор - Эксбрайя Шарль - Страница 28

• Предыдущая
• 28/37
• Следующая

— Неважно!

— Не… Ах ты паршивец! Ну, сейчас тут будет смертоубийство!

Селестина, заслоняя сына, бросилась между ними:

— Прежде чем ты дотронешься до моего малыша, чудовище, тебе придется убить меня!

— Прочь с дороги!

— Никогда!

— Не доводи меня до крайности, Селестина, а то здесь начнется настоящее светопреставление!

Бруно мягко отстранил мать.

— Отец…

— Я тебе запрещаю!..

— Отец… убили Пишранда.

Тут уж наступила гробовая тишина.

— Кто? — немного помолчав, спросил Великий Маспи.

— Тот же, кто прикончил итальянца…

— Салисето?

— Я не знаю.

— А с чего ты взял, будто я в курсе?

— Отец… я очень любил Пишранда… И он всегда хорошо к тебе относился… Правда, он считал тебя жуликом, но по крайней мере жуликом симпатичным, и потом, Пишранд всегда думал о нас, малышах… Именно ради нас он не отправлял тебя за решетку так часто, как ты этого заслуживал…

— Ну и что?

— Может, подсобишь мне поймать убийцу?

— Нет!.. Во-первых, я не обязан вкалывать за полицейских, а во-вторых, мне нет дела до Корсиканца!

— Даже когда он колотит тебя при жене и родителях?

— Ну, это уж совсем другая история, и я расквитаюсь с ним на свой лад — тебя это не касается!

— Ты знаешь Эмму Сигулес по кличке Дорада?

— Смутно.

— Говорят, она подружка Салисето?

— Возможно.

— Это в ее доме убили Пишранда.

— Так ты арестовал Дораду?

— Нет, она скрылась.

Элуа хмыкнул.

— Ох, ну до чего же вы все ловки!

— Не представляешь, где бы Дорада могла спрятаться?

— Нет.

— Ладно… короче, ты вовсе не желаешь мне помогать?

— Вот именно.

— Что ж, я сам пойду к Корсиканцу! Скажи хоть, где я могу его найти.

— В «Ветряной мельнице» на улице Анри Барбюса, но на твоем месте я бы поостерегся… Тони — крепкий малый…

— Не беспокойся, я тоже не кисейная барышня… И я больше не вернусь сюда, отец.

— Правильно сделаешь.

— Не думал я, что ты такая дрянь… И теперь, раз ты встал на сторону убийцы Пишранда, — только держись! Я не оставлю тебя в покое и, даю слово, при первом же ложном шаге сразу упеку в Бомэтт!

— Странные у тебя представления о сыновней почтительности.

— Для меня настоящим отцом был Пишранд, а тебя уважать решительно не за что.

Когда Бруно собрался уходить, Селестина его обняла.

— Ты прав, малыш… И, случись с тобой какая беда, этот сквернавец еще свое получит!

Сказать, что Элуа остался очень доволен собой, было бы бессовестной ложью.

Бруно вместе с Ратьером, грубо отшвырнув хозяина «Ветряной мельницы», преградившего им вход в комнату за баром, переступили порог тайного убежища Тони Салисето. Корсиканец играл в карты с Боканьяно. Оба бандита окаменели от изумления, потом, очухавшись, полезли за оружием, но Маспи, уже державший в руке пистолет, приказал им сидеть спокойно.

— Вас сюда не звали, — буркнул Салисето. — Чего надо?

Бруно подошел поближе.

— Во-первых, вернуть то, что тебе задолжал мой отец.

И Салисето получил такой удар в челюсть, что полетел на пол. Боканьяно хотел броситься на помощь главарю, но Ратьер мягко посоветовал:

— На твоем месте, Луи, я бы не рыпался.

Боканьяно послушно замер. А Тони уже встал, ребром ладони утирая кровь с разбитых губ.

— Ты об этом пожалеешь, Маспи!

— Сядь! А теперь, может, потолкуем немного об убийстве Пишранда?

Бандиты с удивлением переглянулись, и полицейский подумал, что, похоже, оба понятия не имеют о гибели старшего инспектора. На долю секунды он растерялся. Но потом ему пришло в голову, что эта парочка слишком хитра для такой примитивной ловушки.

— Первый раз слышу! — проворчал Салисето.

— Разве Эмма тебе ничего не сказала? А ведь Пишранда убили у нее дома…

— Какая еще Эмма?

— Дорада… Она ведь твоя подружка, верно?

— Мы расстались несколько месяцев назад. Слишком своевольна, на мой вкус…

— Так-так! Значит, это не с тобой она собралась в Аргентину?

Тони пожал плечами.

— А чего я там забыл?

— Ты мог бы продать драгоценности, украденные у итальянца и в ювелирной лавке на улице Паради, и очень неплохо жить на эти деньги.

Бандит вдруг рассвирепел:

— Вы что, меня совсем кретином считаете? Да будь у меня все эти побрякушки, я бы сто лет назад слинял! Повторяю вам: Бастелике вздумалось поразмяться на пару с этим сопляком Ипполитом Доло — и вот результат! Если б мы с Боканьяно участвовали в деле, оно бы не закончилось так по-дурацки!

— Ладно, пусть вы с Эммой поссорились, но ты ведь должен знать, с кем она теперь.

— Нет… Мне совершенно наплевать на эту девку… А впрочем, у нас что-то давно вообще ничего о ней не слыхать… точно, Луи?

— Да.

— По-моему, инспектор, она подцепила какого-нибудь богатенького буржуа.

— И этот толстосум, по-твоему, на досуге режет полицейских?

— А может, он приревновал? Парень мог не сообразить, зачем ваш коллега заявился к Дораде.

— Мирные обыватели, даже приревновав, не пускают в ход нож! Придумай что-нибудь поумнее, Салисето!

— Да мне-то какое дело до шашней Эммы?

— Это я тебе объясню в один из ближайших дней — мы еще далеко не квиты!

— Тут я с вами согласен, инспектор…

И это было сказано таким тоном, что Жером Ратьер вдруг испугался за друга.

Когда Пэмпренетта на полчаса опоздала к столу, Перрин не стала скрывать раздражения.

— Где ты была?

— Со своим женихом!

— Опять?

— То есть как это — опять?

— Да сколько ж раз ты собираешься морочить нам голову то с одним, то с другим женихом?

— Ты не хочешь, чтобы я вышла замуж?

— О да! Но только за приличного парня!

— Лучше Бруно не бывает!

— Бруно Маспи?

— Я никогда не любила никого другого…

— И это — после скандала, который он устроил на твоей помолвке? Неужели у тебя совсем нет самолюбия?

— Не появись Бруно так вовремя, я бы сейчас была навеки прикована к Ипполиту!

— Так ведь ты же сама его выбрала!

— Это с горя.

И девушка расплакалась. А ее отец Дьедоннэ сердито осведомился:

— Да сможем мы наконец спокойно поесть?

Этот вопрос тут же навлек на него гнев супруги:

— Ну, конечно! Тебе лишь бы набить брюхо, а остальное неважно, даже судьба родной дочки!

Столь явная клевета и вопиющая несправедливость никак не заслуживали ответа, и Дьедоннэ предпочел промолчать. Оставшись без противника, раздосадованная Перрин снова повернулась к дочери:

— Так, значит, ты хочешь выйти замуж за легавого?

— Да, и ни за кош другого!

Мадам Адоль горестно вздохнула.

— Чего только мне не приходится терпеть по твоей милости!

Пэмпренетта тут же встала на дыбы.

— Да скажи, наконец, что тебе в нем не нравится?

— Хотя бы то, как ты переменилась. Вот уже Бог знает сколько времени ты не принесла в дом ни крохи.

Девушка стыдливо опустила глаза.

— Я решила стать честной.

— Ну, это уж ни в какие ворота не лезет! Давай, скажи прямо, что мы с отцом — прохиндеи! Вот что, Пэмпренетта, ты перестала уважать своих родителей, и это говорит тебе мать! А ты, Дьедоннэ, вместо того чтобы урезонить дочку, продолжаешь молча лопать?

— Ну, коли Пэмпренетте охота подыхать с голоду со своим полицейским, это ее личное дело!

— Мой полицейский недолго будет жить бедно! Когда Бруно арестует Корсиканца, о нем напишут во всех газетах! Поглядите!

— Да все и так ясно! Уж я-то знаю, каков Тони! Законченный подонок! И с ним не так просто справиться!

— Просто или не просто, а Бруно всего несколько минут назад хорошенько отлупил его в «Ветряной мельнице»!

И девушка с величайшим воодушевлением пропела истинную героическую песнь во славу своего Бруно, карающего злоумышленников. Дьедоннэ долго смотрел на нее во все глаза, потом повернулся к жене:

• Предыдущая
• 28/37
• Следующая