Ночь Святого Распятия - Эксбрайя Шарль - Страница 31

• Предыдущая
• 31/44
• Следующая

Я думал, что не смогу уснуть, но так измотался за ночь, что в Севилье еще и не рассвело как следует, а меня сморил сон. Я даже не успел толком подумать, каким образом обрести столь необходимый мне покой. Природа всегда берет свое. Проснулся я, когда солнце уже садилось. Значит, я проспал двенадцать часов кряду. Снов я не видел, а просто впал в настолько глубокое забытье, что, пробудившись, чувствовал почти усталость. За полсуток полной неподвижности тело скорее онемело, чем отдохнуло, и, даже открыв глаза, я с трудом возвращался к реальности. В первые несколько секунд я просто не мог сообразить, где я, словно медленно возвращался из другого мира. Однако на пороге меня уже поджидала горечь утраты и разочарований. Теперь ей суждено было стать моей вечной спутницей. В складках шторы моя фантазия вдруг нарисовала женский профиль, и сонное оцепенение окончательно исчезло. Мария… Чудесная история любви закончилась. Я не повезу с собой Марию дель Дульсс Номбре в Вашингтон. Я не познакомлю ее с Рут. Она не узнает моего крестника «сеньора» Хосе… И все — из-за маленького негодяя Хуана! Что бы там ни думали Алонсо и Арбетнот, я не сомневался в полной непричастности Марии к преступлениям, усыпавшим терниями мое испанское путешествие, и если внешне все говорило против нее, то лишь из-за дурацкого доверия к брату. В моей душе американское воспитание старалось побороть врожденный андалусский фатализм, и я не желал сдаваться, признав полное поражение. Я уселся в постели, подтянув колени к подбородку, и стал обдумывать все возможные толкования и предположения, лишь бы убедить себя, что Мария не выставила меня за дверь и не вычеркнула из своей жизни навсегда. Тщетно.

Испытывая глубочайшее отвращение и к себе самому, и ко всему на свете, я пошел принимать ванну. И какого черта только меня понесло взглянуть на дом, где прошло мое детство, в Ла Пальма? Я потерял там не только трезвость рассудка, без которой мне никогда не разгадать всех хитростей Лажолета, но и душевный покой, основное преимущество, которому всегда так завидовали мои коллеги! Бесполезно обманывать себя: да, я любил Марию, любил, как ни одну женщину до того, даже Рут… Уж Марию-то я бы никогда не отдал другому без борьбы! Так неужели я позволю ей принести себя, нас обоих в жертву бессовестному братцу? Я как наяву видел потупленные глаза Марии и слышал, как она упрямо повторяет, будто Хуан ни в чем не виноват, и при этом не может привести ни единого доказательства, кроме того, что это ее брат.

Я энергично намыливался, когда до меня вдруг дошло то, что смутно мелькнуло в подсознании вчера, точнее, уже сегодня на рассвете: когда я читал записку Эстебана, парня не было в комнате! Хуан разговаривал с соседом, заглянувшим попросить аспирина для больной жены. А когда парень вернулся, речь шла о месте встречи, но о часе никто не упомянул… Так откуда же он мог об этом узнать, если Алонсо и Чарли ушли вместе со мной? Правда колола глаза, но я, безумный, все еще малодушно пытался от нее увернуться. Увы! Как ни крути, вывод напрашивался сам собой: лишь Мария могла предупредить брата. Проклятая!.. Неужто она до такой степени околдовала меня, изображая саму чистоту и святость! Не мудрено, что Чарли и Алонсо гораздо раньше меня все поняли, — их-то не ослепила любовь! Надо полагать, сейчас они устроили Марии дель Дульсе Номбре небольшой grilling[75]… Тем лучше! Меня буквально трясло от ярости, и все же я не мог унять слез, обжигавших веки. Теперь я понимал Алонсо и его упорное желание удалить меня из Севильи. Друг не хотел, чтобы мне пришлось принимать участие в конце облавы. Вместо того, чтобы помогать им с Чарли, я только мешал. Влюбленный идиот! Каким же ничтожным детективом я себя показал! Клиф Андерсон совсем потеряет ко мне уважение, если когда-нибудь услышит об этом. А Лажолет? Представляю, как он потешался, узнав, что я таскаюсь в дом на Ла Пальма, к его подручным! Сейчас я больше не чувствовал ничего, кроме холодного бешенства. Нет, никто не посмеет сказать, будто ему удалось провести за нос Хосе Моралеса! Я должен высказать Марии все, что о ней думаю, и с удовольствием погляжу, как комиссар Фернандес наденет на нее наручники!

Бреясь, я благословлял изобретателя электробритвы, поскольку рука у меня так дрожала, что обычным лезвием я бы изукрасил себе физиономию почище какого-нибудь студента старого Гейдельберга. Наконец я положил бритву и, вцепившись в край раковины, долго смотрел на несчастного кретина, угодившего в примитивную ловушку, как какой-нибудь молокосос, а потом принялся честить себя на все корки:

— Ну что, Пепе? Или ты забыл все, что тебе пришлось пережить? О нищете в Севилье? О нищете в Париже? А как ты подыхал с голоду в Нью-Йорке? И о родителях своих, может, тоже запамятовал? Работая как черт, отказывая себе во всем, ты добился положения, о котором даже не смел мечтать, и еще недоволен? Ах, сеньору Моралесу, помимо всего прочего, захотелось большой любви? Так тебе было мало истории с Рут? Стоило дожить до твоих лет, благополучно ускользнув от всех ударов, неизбежных при твоей работе, чтобы потом хныкать только из-за того, что какая-то маленькая лгунья ломала комедию? Живо кончай со всей этой историей, Пепе! Сверни шею Лажолету, отправь всю эту прогнившую свору за решетку и возвращайся в Вашингтон, к друзьям! Испания теперь не для тебя, ясно? Никогда не стоит даже пытаться вернуться в прошлое. Договорились?

Да, я готов действовать, но… Это проще сказать, чем сделать. Однако ничего не попишешь, надо постараться… Шел восьмой час, и в Севилье начиналась вторая лихорадочная ночь праздника веры. Временами до меня доносились отзвуки музыки — это процессии разных братств шли к собору через площадь Франсиско и Сьерпес. Я хотел разыскать Алонсо и Чарли и выяснить, удалось ли им чего-нибудь добиться от Альгинов — брата и сестры. Надевая пиджак, я обратил внимание, что одна пуговица слегка разболталась, и машинально подергал ее, проверяя, не оторвется ли по дороге. И вдруг меня осенило! В скрюченных пальцах мертвого Эстебана нашли пуговицу, которую он, по-видимому, оторвал от пиджака убийцы… и там оставался крошечный кусочек ткани… Где я уже видел подобную материю? Я чувствовал, что вот-вот вспомню… закрыл глаза, расслабился… и стал вспоминать всех, кого встречал в Севилье… Хоп! Вот оно! Ну, конечно, Альфонсо Персель! Как бы я мог забыть его умопомрачительный зеленый костюм? Но тогда, значит, Хуан — не убийца? А что, если Мария не ошибалась, так слепо веря в невиновность брата? Меня охватила бесконечная радость. Хуан невиновен! Мария невиновна! И все мои подозрения не стоят ломаного гроша. Но это было бы слишком прекрасно. Да и неожиданно… Надо продвигаться постепенно, разложить все по полочкам… И тут-то я опять вспомнил о ноже. Именно этим оружием убили Эстебана, а меж тем брат Марии, по его собственному признанию, почти не общался с Перселем… Так не разумнее ли, не логичнее ли предположить, что, как только мы ушли, Мария отправила Хуана предупредить хозяина об опасности, которую представляет для их организации Эстебан? Возможно, Хуан сопровождал дона Альфонсо в «Карабела дель Кристо», и вдвоем им не составило труда справиться с Маролате. Пока дон Альфонсо разговаривал с парнем, Хуан ударил его сзади, а падая, Эстебан инстинктивно ухватился за Перселя… Да, это все объясняло… И я снова пал духом. Но такова жизнь, и не в человеческих силах ее изменить. Во всяком случае, у меня появилась хоть какая-то ниточка. Арбетнот не ошибся: донья Хосефа и ее муж точно связаны с Лажолетом. А к Марии они недаром относятся как к родной дочке, еще бы! Это же верная и преданная сообщница! Ну да ладно, Марией я решил заняться потом. А пока мне предстояла более срочная работа. Может, сходить к Фернандесу и назвать ему имя убийцы Эстебана? Но даже если удастся разыскать зеленый костюм дона Альфонсо (а я в этом сильно сомневался), что это нам даст? Лучше на время оставить Перселя на свободе и выяснить, какую роль он играет в банде Лажолета. Я решил, что неплохо бы навестить Перселей и усыпить их подозрения (возможно, разбуженные Марией), изобразив обалдевшего от любви воздыхателя. Таким образом я изрядно облегчу себе дальнейшие действия. И я закончил одевание с куда большей прытью, нежели начал. То, что наконец-то представилась возможность действовать, несколько отвлекало от любовных огорчений.

• Предыдущая
• 31/44
• Следующая