Две богатеньких малышки - Эберхарт Миньон Гуд - Страница 8

• Предыдущая
• 8/49
• Следующая

Эмми прошла по вестибюлю, мимо огромных сверкающих зеркал и покрытых красным плюшем скамей, к лифту и поздоровалась со стариком Тимом, который работал в этом доме – то на одной, то на другой должности – ровно столько, сколько она себя помнила. Когда лифт доехал до девятого этажа, Тим сообщил Эмми, что мистер Эннсли тоже только что вернулся домой, а затем спросил, где она желает выйти – на девятом этаже или на десятом.

Эмми сказала, что на девятом, поблагодарила и достала из сумочки ключ. Она и ее отчим занимали просторные апартаменты в двух уровнях: на десятом этаже, по обе стороны от огромного холла, служившего салоном, находились спальни; ну, а Джастина Эннсли – отчима Эмми – легче всего было застать на девятом этаже, где, в числе прочего, располагались столовая и бар.

Эмми отперла дверь и вошла в длинный холл, из которого вела лестница на верхний этаж. Она положила сумочку на стол и мельком подумала, как это она вообще не забыла ее взять; затем вспомнила: это Сэнди вручил ей сумочку, взяв ее со стола в холле Ди; а на полу у стола мелом было очерчено место, где прежде лежал Гил... Снимая перчатки, Эмми снова осознала, что не помнит, как надевала их...

Из большой гостиной, расположенной в конце холла, доносился легкий запах сигаретного дыма.

Квартира – огромная и очень красивая – располагалась в одном из первых кооперативных домов в Нью-Йорке, построенном в то время, когда в моде были высокие потолки, большие комнаты, мраморные камины, роскошный паркет... Отец Эмми купил эту квартиру, когда дочери были еще совсем малышками; он никогда не любил старый дом Ван Сейдемов на 63-ей-стрит, однако не продал его, а сдал в аренду – как считала Эмми, весьма удачно. Свою недвижимость он по завещанию разделил на три равные части – жене и дочкам. Мать Эмми была вольна поступать как угодно со своей долей, включавшей дом и квартиру; после ее смерти квартира досталась Эмми, дом – Диане. Мать не забыла и о своем втором муже, Джастине: по завещанию ему достался трастовый капитал, который когда-то приносил более чем приличный доход; но это было давно. Кроме того, было оговорено, что Джастин, если пожелает, может жить в этой квартире до конца своих дней. Именно этого он и пожелал. Эмми содержала дом, расходы на который все росли, но Джастина это вовсе не заботило. Напротив, он делался несчастным всякий раз, когда Эмми намекала, что неплохо бы им перебраться в квартиру поскромней, где не требовалась бы помощь прислуги; ведь это так странно – иметь прислугу в наши дни...

Так или иначе, эта квартира была для Эмми родным домом. Каждый раз, когда она поворачивала начищенную до блеска медную дверную ручку и попадала в просторные, красивые апартаменты, где так легко дышалось, ее охватывало ощущение покоя и уюта. Она давно уже перестала огорчаться, если по какой-то причине не приходила уборщица, или старуха Агнес, их домохозяйка, уезжала к племяннице в Нью-Джерси. Эмми научилась управляться со старомодной кухонной утварью, махнула рукой на то, что столовое серебро блестит не так, как в ее детстве, и давно привыкла к неудобствам огромной кладовки. Она завела себе кое-какие современные приборы, электроплиту, вентиляторы и кондиционеры. Но все же квартира носила на себе отпечаток личности и стиля жизни матери и, до некоторой степени, отца.

Эмми вздохнула, бросив взгляд на длинную лестницу, и в который раз лениво подумала, что неплохо было бы установить лифт – если не для себя, так хоть для Джастина, который, несмотря на бодрый вид, отнюдь не становился моложе. Она медленно побрела по коридору, осознавая, что специально оттягивает момент, когда придется рассказать Джастину о случившемся...

У двери в столовую она помедлила, прислушалась, втянула носом воздух – и через столовую и кладовую направилась в кухню. Там не было ни души и ни малейших признаков ужина. Значит, Агнес в очередной раз укатила к племяннице. Эмми понадеялась, что хотя бы уборщица приходила днем.

Она открыла морозильник, вынула бифштекс и положила на стол, чтобы оттаял. Ведерко со льдом куда-то запропастилось. Ясно, куда – оно наверняка в компании Джастина и графинчика с виски. Эмми возвратилась в столовую, но на этот раз свернула в широкий дверной проем, ведущий в гостиную. Запах дыма стал ощутимей. Она увидела затылок отчима – волосы его, как ни прискорбно, начинали редеть... Джастин сидел спиной к ней, откинув голову на спинку кресла, и глядел в окно, на молодую зелень парковых деревьев...

Джастин услышал, как она вошла, и, не оборачиваясь, произнес:

– Уже поздно, Эмми. Я заждался тебя. Вот и решил, что самое время пропустить рюмочку-другую...

– Прекрасно. Лед у тебя?

Эмми глянула на нестройный ряд бутылок и бокалов – они, как и ведерко со льдом, красовались по правую руку от Джастина на подносе, на изысканном французском столике. Она обреченно подумал, что все в доме, даже мебель, указывает на пристрастие отчима к «алкогольной диете», как он сам беспечно это называл.

– Да, где же еще?

Джастин приподнялся в кресле, оглянулся – и брови его поползли вверх:

– Эмми! Что стряслось?

Эмми села рядом с отчимом. У нее не было причин скрывать от него свои чувства.

– Гила Сэнфорда застрелили, – без обиняков сказала она. – Сегодня днем. В доме Дианы. Они – то есть, полиция – считают, что это убийство.

Джастин подпрыгнул в кресле:

– Что ты сказала?!

– Гил Сэнфорд убит. Из пистолета. В доме Дианы.

– Гил... – Он вскочил на ноги. – Откуда ты знаешь?

– Я была там, – измученно проговорила Эмми. – Я пришла к ней сразу же после того, как это случилось.

– Господи! – Джастин запустил пальцы в редеющие волосы. – Господи Боже... – Он рывком повернулся, плеснул в рюмку виски и протянул ей: – На, выпей!

Это было очень похоже на Джастина. Эмми покорно пригубила. Следующая фраза тоже была вполне в его духе:

– Да, Диана порой бывает крута!

– Ох, Джастин, она не убивала его! Наша Ди! Сам подумай, что ты говоришь!

Эмми и Диана по давней просьбе отчима называли его не «отец», а просто «Джастин». Тогда девочкам было двенадцать и четырнадцать лет; не успел он оглянуться, как им стало восемнадцать и двадцать, а он, Джастин, всегда искренне гордился своей моложавостью. Сейчас он, конечно, сдал, хотя был по-прежнему строен и двигался легко и грациозно: седеющая голова слегка откинута назад, плечи прямые, походка по-юному безмятежна. Джастин всегда был красив особой, изысканной красотой: серо-голубые глаза; костюмы от лучших портных; сшитая на заказ обувь, удобно облегающая совсем небольшие, изящные ступни; гвоздика в петлице, как вызов безжалостному возрасту; маленькие холеные руки с блестящими розовыми ногтями. Тонко очерченное лицо казалось (особенно издали) совсем молодым благодаря здоровому румянцу и вечно довольной улыбке.

Сейчас краска отхлынула от его щек, черты лица словно заострились, глаза потемнели. Джастин снова опустился в кресло, теребя дрожащей рукой маленькие ухоженные усики (которые он каждое утро аккуратно подкрашивал особой краской).

– Как ты там оказалась? Расскажи!

Эмми снова отхлебнула виски и принялась рассказывать. Джастин непрестанно теребил усики, мял в руках гвоздику, перекладывал одну ногу на другую – но при этом внимательно слушал. Когда Эмми закончила, он произнес:

– Они рылись в ее письмах?

– Не знаю. Какое это имеет значение? Она не получала любовных писем от Гила.

– У нее есть письмо от меня.

– От тебя?!

– А что? Она, между, прочим, моя падчерица; и у нее, между прочим, водятся деньжата!

– Ты хочешь сказать, что просил у Дианы денег? – Эмми ушам своим не верила.

– Почему бы и нет? Но она отказала. И это низко с ее стороны. Ты же знаешь, какая она скупердяйка. Ну, тут я и... – Джастин скривился, подергал себя за усы и произнес: – ...тут я и написал ей гневное письмо.

– Джастин! Но у тебя же уйма денег!

Джастин скомкал гвоздику и швырнул ее в корзину для бумаг, но промахнулся. Он на миг нахмурился; затем на лице его появилась ухмылка:

• Предыдущая
• 8/49
• Следующая