Черная Орхидея - Эллрой Джеймс - Страница 1

• 1/91
• Следующая

Посвящается Джениве Хилликер Эллрой (1915-1958)

Я не знал ее при жизни. Я смотрю на нее глазами тех, чью судьбу изменила ее смерть. Оглядываясь назад и полагаясь только на факты, я пытаюсь воссоздать ее образ — образ маленькой печальной девочки и проститутки, в лучшем случае нераскрывшегося таланта — последнее определение вполне относится и ко мне. Можно было не рассказывать о последних днях ее жизни, свести все к нескольким сухим строчкам отчета, отослать копию следователю, заполнить еще несколько бумаг, чтобы ее похоронили. Но здесь есть одно «но»: она не одобрила бы такой выбор. Какими бы страшными ни были факты, она желала бы их полной огласки. Многим ей обязанный, я — единственный, кто знает всю историю, и потому решил написать эти мемуары.

Но еще прежде чем все началось, еще до появления Орхидеи была работа в паре, а до этого война и военные учения в Центральном подразделении. Учения, напоминавшие о том, что мы, полицейские, тоже солдаты, хотя и не столь прославленные, как те, кто воевал с японцами и немцами. После каждого дежурства проводилась отработка действий на самые разные случаи, будь то воздушная или пожарная тревога или светомаскировка на время налетов. Тогда нам приходилось целыми днями стоять на улицах Лос-Анджелеса, надеясь, что атака какого-нибудь «мессершмитта» оправдает нелепость нашего положения. Ежедневная перекличка на нашем участке проводилась по алфавиту, и именно во время очередного инструктажа я познакомился с Ли. Это произошло в августе 42-го, вскоре после того, как я закончил полицейскую академию. Кое-что о нем я уже знал и мог сравнить наши спортивные достижения: Ли Бланчард, категория «тяжелый вес», 43 победы, 4 ничьих, 2 поражения; некогда местная знаменитость, собиравшая на «Голливуд Лиджэн Стейдиум» немало народа. Я — Баки Блайкерт, по прозвищу Жеребец, «полутяжелый вес», 36 побед, 0 ничьих, 0 поражений; однажды попал в первую десятку журнала «Ринг». Хотя, возможно, просто потому, что главному редактору Нату Флайшеру нравилось, как я дразню противников, обнажая большие, как у лошади, зубы. В статистике, однако, не было отражено главное. У Бланчарда был сокрушительный удар, присущий только классическим «охотникам за головами». Моя же тактика ведения боя была другой: я кружил по рингу, контратакуя, стараясь бить по печени и не раскрываться — множественные удары в голову лишили бы меня остатков привлекательности, хватит и торчащих зубов. Боксерский стиль Ли отличался от моего, как небо от земли, и всякий раз, когда мы стояли плечо к плечу во время переклички, я спрашивал себя: кто кого?

Примерно год мы присматривались друг к другу. Разговаривали мало — в основном о погоде, и никогда о работе или боксе. Внешне — ничего общего: Бланчард — широкоплечий краснолицый блондин среднего роста с широкими плечами, мощной выпуклой грудью, намечающимся плотным брюшком и ногами колесом; и я — бледный, долговязый, мускулистый брюнет под метр девяносто... Кто кого?

В конце концов я перестал думать на эту тему. Остальные полицейские, однако, продолжали ее обсуждать. И в течение первого года службы мне приходилось слышать самые разные мнения на этот счет: Бланчард — нокаут в первых раундах; Блайкерт — победа по очкам; Бланчард — остановка боя после медосмотра; вариант «Блайкерт нокаутировал противника» исключался.

За моей спиной велись и другие разговоры, касавшиеся нашей жизни вне ринга: о том, как Ли, попав в полицейское управление Лос-Анджелеса и участвуя в подпольных боксерских боях, которые посещали в том числе и высокопоставленные полицейские чины со своими друзьями-политиками, сразу пошел на повышение; про то, как в тридцать девятом, расследуя ограбление банка «Бульвар Ситизенс», влюбился в подругу одного из грабителей и, нарушив неписаные правила, стал с ней жить, перечеркнув тем самым свой уже было наметившийся переход в сыскной отдел; о том, как эта девушка уговорила его завязать с боксом. Эти слухи были для меня подобны финтам — я гадал, верны ли они. То, что я слышал о себе, походило на солидные удары по корпусу. Все было чистейшей правдой: и как Дуайт Блайкерт, кося от армии, пошел в полицию, и как он чуть не вылетел из полицейской академии, когда выяснилось, что его отец — член профашистской организации американцев немецкого происхождения, и как, желая получить место в полиции Лос-Анджелеса, он сдал федералам из Отдела по борьбе с иностранным влиянием друзей своего детства — японцев по национальности. Его не приглашали участвовать в подпольных боях, потому что ему никогда не удавалось уложить противника нокаутом.

Бланчард и Блайкерт: герой и стукач.

Вспомнив Сэма Мураками и Хидео Ашиду, в наручниках отправленных в лагерь Манзанар, можно было легко понять, кто из нас чего стоил, но это были лишь обманчивые впечатления. Позже, когда мы с Ли стали работать вместе, они развеялись как дым.

Это случилось в начале июня 1943-го. За неделю до события у пирса Лик в районе Венеция матросы повздорили с зутерами[1]. Прошел слух, что одному из морячков выбили глаз. Стычки охватили и другие районы: персонал с военной базы «Чавес Ревин» бился с мексиканцами в Алпайн и Пало Верде. Газеты сообщали, что помимо ножей те припасли и нацистскую символику. В одночасье центр Лос-Анджелеса наводнили сотни солдат, матросов и морских пехотинцев с толстыми палками и бейсбольными битами. У пивоваренного завода в Бойл Хайтс ожидался сбор равного числа пачукос с тем же вооружением. Были мобилизованы все до единого патрульные из Центрального участка. Каждый получил каску образца Первой мировой и огромные дубинки, известные также как «негробои».

К вечеру нас на военных грузовиках привезли к полю битвы и дали единственный приказ: восстановить порядок. Табельное оружие нам пришлось оставить в участке — начальство не хотело, чтобы наши револьверы 38-го калибра попали в руки аргентинско-мексиканской шпаны с прическами-хвостами. Когда я выпрыгнул из грузовика на углу Эвергрин— и Уобош-стрит, вооруженный дубинкой, рукоятка которой была для удобства обмотана изолентой, мне сделалось в десять раз страшнее, чем во всех боях, проведенных на ринге. И не потому, что повсюду царил хаос.

Просто герои вдруг оказались бандитами.

Матросы вышибали окна домов по всей Эвергрин-стрит. Морские пехотинцы методично крушили уличные фонари, чтобы под покровом темноты развернуться по-настоящему. Позабыв про соперничество между армией и ВВС, солдаты и морпехи переворачивали автомобили перед винными погребами, а тут же на тротуаре военные моряки в тельняшках и белых клешах вышибали дурь из превосходящего по количеству мексиканцев. То тут, то там видны были кучки наших вместе с громилами из береговой охраны и военной полиции.

Не знаю, сколько я простоял в оцепенении, соображая, что предпринять. Наконец я взглянул в сторону Ферст-стрит и, увидев, что за деревьями и низкими домами нет ни мексиканцев, ни полицейских, ни кровожадных вояк, рванул с места что есть мочи. Так бы я и мчался как угорелый, если бы меня не пригвоздил к земле пронзительный смех, раздавшийся с крыльца какого-то дома.

Я пошел на звук. Высокий голос выдал:

— Ты уже второй легавый, давший деру из этой мясорубки. Я тебя не осуждаю. Тут не разберешь, кого вязать, так?

Я стоял на крыльце, глядя на говорившего старика. Он продолжал:

— По радио говорят, что таксисты ездят в Общество содействия армии в Голливуде и привозят оттуда морячков. Называют это высадкой морского десанта и чуть ли не каждые полчаса ставят в эфир «Поднять якоря». Да я и сам видал на улицах морпехов. Это, стало быть, и есть атака десанта?

• 1/91
• Следующая