Самак-айяр, или Деяния и подвиги красы айяров Самака - Эпосы, легенды и сказания - Страница 27

• Предыдущая
• 27/76
• Следующая

Хоршид-шах попросил бумаги, перо и чернильницу, Зейд принес, и он описал в том письме все, что претерпел, с тех пор, как расстался с отцом: и то, что перенес дорогой от Альяна и Альяра, и то, что случилось в городе Чин с Фаррох-рузом, – до того самого часа, как он отпустил Джомхура. А дальше написал: «А остальное ты услышишь от благородного Джомхура, так как у меня сил нет больше писать. Уповаю, что отец, когда узнает о моем положении, не стерпит всего того, что здесь выпало на долю мне и братцу Фаррох-рузу: ведь у нас ничего не осталось, кроме платья, что на нас надето! И если желает государь-отец со мной, горемычным, свидеться, пусть высылает сильное войско – тогда, может, еще до смерти повидаемся. Но с этим делом надобно поспешить. А государыне-матушке пусть передаст поклон и скажет, чтобы она за меня молилась, и сестре моей Камар-мольк привет, и Хаман-везиру, и всем эмирам, и богатырям, и друзьям тоже.

И ради Аллаха, великий государь, высылай войско без промедления! Мир вам».

Закончил он этим письмо, запечатал, отдал Джомхуру и проводил его, поцеловав на прощание. Джомхур направился в караван-сарай, двое-трое приближенных, которые с ним оставались, собрали свои пожитки и двинулись в сторону Халеба.

Когда Джомхур ушел, Шогаль-силач обратился к Зейду:

– О брат, нам нужны доспехи, чтобы мы могли нынче ночью выйти отсюда вместе с войском: в городе нам оставаться Незачем.

– Будет исполнено, – ответил Зейд. – Все, что у меня есть, – ваше достояние.

Вышел он, собрал доспехи для троих, приготовил трех коней, кошель с тысячью динаров и все это им предоставил. Они облачились в доспехи, так что стали неузнаваемы, вышли из дома Зейда, вскочили на коней, прискакали на мейдан и вместе с войском вышли из города.

Составитель сей истории рассказывает, что, когда наступил день, Самак обошел все знакомые места, которые только вспомнить мог, но нигде не нашел Хоршид-шаха, Фаррох-руза и Шогаля. Повернул он опять к саду. Пришел туда, а там уж шахская дочь с Рухафзай и Лала-Салехом его ожидают – он ведь срок назначил, и тот срок к концу подходил. Приблизился к ним Самак, поклонился и сказал:

– О царевна, искал я Хоршид-шаха по всему городу, по всем тем местам, что в памяти держу, – нет нигде.

А шахская дочь истомилась по Хоршид-шаху. Пригорюнилась она и спросила:

– Братец, куда же он скрылся?

Стали они про это беседу вести, как вдруг появился Махруйе, кладбищенский вор.

– О царевна, – говорит он, – собирай всю еду, какая найдется, мне ведь на четыреста человек надо!

А царевна приготовила четыреста манов хлеба, четырнадцать жареных баранов да манов сто халвы. Она велела Лала-Салеху притащить все в сад, Махруйе и еще несколько человек забрали еду и унесли в то подземелье. Махпари пообещала:

– О Махруйе, я каждый вечер буду тебе столько готовить, а ты им носи, пока не придет время оттуда выходить.

Так сидел Самак, с царевной беседовал, а потом вдруг поднялся и сказал:

– О царевна, пришло мне на ум еще одно местечко, надо туда наведаться.

С этими словами вышел он из сада и направился к дому Зейда.

– Скорей, отец, отопри! – закричал он. Вышел Зейд, открыл дверь, глядит – а это Самак. Обрадовался Зейд, поздоровался с ним, обнял, говорит:

– О богатырь, как же ты цел остался? Мне ведь Шогаль все о тебе рассказал, очень я жалел тебя. Благодарение богу, что ты жив-здоров.

Поблагодарил его Самак на добром слове и спрашивает:

– О Зейд, Шогаль-силач и Хоршид-шах с Фаррох-рузом тут?

– Вчера тут были, богатырь, а утром ушли. Все втроем явились, просили для троих доспехи и лошадей, я им все тотчас собрал, вот они и ушли вместе с войском. Ты душу-то успокой, они целы-невредимы. В поход с войском пошли.

Вернулся Самак и все это царевне пересказал. А девушку совсем смутила любовь к Хоршид-шаху. Как повеяло на нее ветром разлуки, она и вовсе обезумела и воскликнула:

– О брат, придумай что-нибудь, доставь меня к Хоршид-шаху! Я знаю, ты уходить собрался.

– Царевна, да ведь мне неизвестно, где они сейчас обретаются, – говорит ей Самак-айяр. – Только и слышал я, что вышли они вместе с войском твоего отца. Тебе следует здесь оставаться, пока я поеду, разузнаю о них что-нибудь. Потом я тебя заберу, а уж коли ничего не выйдет, тогда придется нам с тобою в путь отправляться, значит, другого выхода нет. Ты пока подожди тут спокойно, а то ведь у меня у самого за них душа болит, где мне еще о тебе хлопотать. А кроме того, если я тебя с собой заберу, отец твой обязательно хватится. Позаботься здесь о наших людях. А я в путь пойду, Хоршид-шаха найду, порядок наведу и, как только смогу, заберу тебя отсюда.

Пока Самак вел с шахской дочерью эти разговоры, Махруйе хлеб, мясо и халву таскал. Тут заговорил он:

– Богатырь, сколько нам на той улице оставаться, как нам быть? Ведь когда огонь поутихнет, они розыск начнут, плохо нам придется.

– Не беспокойся ни о чем, – говорит Самак. – Я все устрою, выведу вас оттуда, так что войско до вас не доберется.

Потом он обратился к шахской дочери:

– О царевна, нужно и тебе делом заняться, чтобы мне руки развязать! Во-первых, позаботься об этих благородных удальцах, всем, чем надо, их снабди и снаряди, а во-вторых, скажись больной, и пусть Лала-Салех сообщит о том шаху, чтобы пришел дочь навестить. Придет он, а ты ему скажи: «Отец, страх меня берет от тех айяров, ни на миг мне покоя нет. Слыхала я, что они на той Каменной улице засели – а проход на улицу только один – и они выйти оттуда не могут, так как у выхода огонь развели. Боязно мне, что они наружу вырвутся, всей толпой мне обиду учинят. Вели, чтоб выход с этой улицы камнем да алебастром заделали – другой-то дороги оттуда нет». А если отец скажет, что, мол, когда огонь погаснет, он туда дружину пошлет, чтобы всех их перебить, ты скажи: «Нет, войско ты туда уже посылал – сколько там наших погибло?! А никакого толку не было. Я хочу, чтобы привезли камень, алебастр, чтобы погибли они в мучениях от голода и жажды. Непременно прикажи, чтобы сей же час замуровали выход с улицы камнем и алебастром!»

– Ладно, это можно, – согласилась девушка.

Самак с царевной попрощался и ушел. А девушка вернулась из сада во дворец, грохнулась наземь и давай охать да стонать. Позвала Лала-Салеха и послала его за отцом: скажи, дескать, что Махпари занемогла. Шах тотчас пришел ее навестить, а она уж лежит на постели притворства, под голову подушку хитрости подсунула, только Фагфуру это невдомек. Сел он у изголовья дочери, простер над ней руку отцовской ласки и спрашивает:

– Что с тобой, дитятко милое?

В ответ девушка нежным голосочком завела обманные речи:

– Ах, отец, у меня от страха перед этими айярами прямо сердце заходится, боюсь, как бы они из этой улицы каменной не выскочили, мне вреда не причинили – непременно что-нибудь дурное мне сделают! Хочу я, чтобы государь-отец приказал выход с улицы камнями и алебастром замуровать, чтобы они там умерли от голода и жажды.

– Ну, дочка, это дело нехитрое, – сказал шах Фагфур. – Когда там огонь утихнет, я свою дружину пошлю, велю всех их казнить.

– Нет, отец, не будем время терять, – говорит царевна, – я желаю их мучительной смерти предать.

– Ну, ладно, будь по-твоему, – решил Фагфур. – Так и сделаем, как только утро придет.

Вышел он из покоев царевны, а когда день настал, воссел Фагфур на трон и тотчас приказал, чтобы каменщики и глиняных дел мастера выход с той улицы камнем заложили, алебастром замазали. Пока они этим делом занимались, Лала-Салеха отрядили за пропитанием айяров наблюдать. Он передавал припасы Махруйе, тот айярам доставлял, а шах Фагфур в неведении пребывал.

Но тут рассказывают вот что: пока войско шаха из города выходило, Мехран-везир тайно послал письмо Газаль-малеку, в котором говорилось: «О царевич, я останусь здесь, в столице Фагфура, пока он отослал свое войско. Задержите их и найдите способ уничтожить, а я тем временем погляжу, как мне с теми, кто тут остался, договориться да устроить, чтобы мою жену и детей вместе с шахской дочерью прислать к тебе, дабы ты знал: на мое слово можно положиться… Был у меня Шир-афкан, с которым мы действовали заодно, да погиб Шир-афкан от руки разбойника-айяра по имени Самак, теперь приходится мне все дела одному вершить».

• Предыдущая
• 27/76
• Следующая