Требуется героиня - Журавлева Зоя Евгеньевна - Страница 6
- Предыдущая
- 6/41
- Следующая
– А я им сейчас дать ничего не могу, – сказал Юрий, чувствуя, что справиться со своим раздражением он уже не в силах, и раздражаясь от этого еще больше. – Понимаешь? Ничего не могу! Я сейчас пустой!
– Понимаю, не можешь. А мы? А я? Ты же всех подводишь!
– Мы не в октябрятском звене, – сказал Юрий, зная Наташину правоту и не принимая ее сейчас, стараясь только, чтобы голос его звучал ровно. – И не на канате работаем, парой. Просто ты прочитаешь им Блока и расскажешь о работе над новой ролью. А я не прочту и не расскажу. И все.
– А Хуттеру, думаешь, приятно?
– Не думаю, – сразу устал Юрий.
– Ты с ним после репетиции долго сидел? Я так и не дождалась, хоть в буфет забежать успела. Как он отнесся?
– Нормально, – сказал Юрий. – Он отнесся нормально.
И тут только понял, что этот разговор с Хуттером он не сможет обсудить даже с Наташей. Оказывается, не сможет. Есть вещи, в которых необходимо разобраться совсем одному.
– Вот видишь! – обрадовалась Наташа. – А ты хочешь опять нарваться на неприятность. Думаешь, Хуттер без конца будет с тобой возиться?
Вот этого ей не нужно было говорить.
– Пока, – сказал Юрий.
– Мало тебе Сямозера, – еще сказала Наташа его уходящей спине.
Этого тем более не следовало говорить. И не думала она так.
Он бросил, не оборачиваясь!
– Ага, мне всегда мало…
Наташа еще постояла в коридоре. Потом вернулась на сцену.
На улице шел снег, сыпал в лицо мелкой крошкой. Юрий подставлял снегу все лицо, шею, руки. Снег почему-то не охлаждал, жаркий какой-то снег. Мартовский, весенний уже. Юрий опять перебирал сямозерский день. В подробностях. Нет, все так.
3
Это был рядовой плановый выезд в далекий поселок, за сто сорок с чем-то километров. Таких выездов выпадает штук пять на зимний месяц. И актеры относятся к ним, как к неизбежности. Твоя очередь работать на выезде – и ты едешь. Берешь валенки у соседа, старое пальто, если оно есть, свитер под него, все теплое, что сможешь найти дома, – и готов.
До Сямозера ехали долго, продирались через заносы. А сначала еще ругали шофера, что настоял на слишком ранней отправке. Но уж театральный шофер эти дороги знает! Пока мужчины разгребали сугробы, женщины отплясывали летку-енку среди метели. Петя Бризак бегал вокруг с фотоаппаратом, ему внове. Потом ехали дальше, до следующего заноса.
И в автобусе было, как всегда, душевно и мирно. На длинных летних гастролях обалдеваешь друг от друга, а выехать вместе среди зимы даже приятно. Общая дорога утишает и объединяет. Наташа торжественно обещала всем, что завтра же обязательно купит лыжи. И будет ходить на них каждый день.
«Это же прекрасный тренаж! – говорила Наташа, будто с ней спорили. – Лучше всякой зарядки!»
«Только уж, пожалуйста, без пропусков, – посмеивался Юрий. – Чтобы действительно каждый день».
«Конечно, – уверяла Наташа. – Утром часок пробежимся, до репетиции, и знаешь, как будет работаться!»
«Знаю», – смеялся Юрий.
И все тоже смеялись. Потому что весь театр знал, как трудно Наташа поднимается по утрам. Впрочем, все этим грешат, ложиться-то приходится за полночь.
«А почему бы нам не организовать свою лыжную базу? – сказал предместкома дядя Миша, его все так зовут: «дядя Миша». – Через местком нажмем, снимем домик себе и будем выезжать на выходной».
Весь автобус нашел, что это прекрасная, перспективная идея. Заслуженный артист Витимский даже вспомнил к случаю, что в молодости он прилично прыгал с трамплина, и ему сразу же предложили вести в театре лыжную секцию.
«В порядке смычки поколений», – прибавила Наташа.
Но даже это замечание Витимский принял тогда без оскорбленности – хорошая была дорога.
Потом все немножко подустали и уже больше глазели в окна, неутомимо оттирая их варежкой. Глазели и обменивались обычными городскими восторгами: очень из этих восторгов видно, как одичали и оскудели мы без природы.
«Посмотрите, какая красота! Заколдованный лес!»
«А елка-то, елка! Горит, как хрусталь!»
«Какой воздух! Я бы всю жизнь в деревне жила – благодать какая! Даже не верится!»
И не хотелось, даже шутя, возражать, что в деревне им всем и месяца не выжить, – такие они все насквозь городские, пожизненно городские.
Юрий обнял Наташу за плечи и тоже расслабленно следил через стекло. Как пробегают мимо хрустальные елки, изумрудные сосны, сказочные березы, как низко плывет волшебное небо и струится дивный снег. И лениво, необязательно думалось, что других слов, своих и незатасканных, у него тоже нет для этих сосен, елок и неба. И он великолепно нем перед этой природой и никому не смог бы передать ее красок, звуков и запахов, даже если бы очень хотел. Даже собственному сыну. Он просто косноязычен и нем. Поэтому он всю жизнь повторяет со сцены чужие слова, даже если они ему не сильно нравятся. Заменить их хочется, но заменить их нечем…
Но мысли эти, в общем не новые, сейчас как-то не портили настроения. Сейчас они проходили легко. Юрий безболезненно их проглатывал и опять ровно дышал в Наташин воротник. Как проглатываешь иногда рыбью кость и она нигде не встает поперек горла. На этот раз не встает.
Наташа даже спросила его тогда:
«Ты что? Заснул? Или думаешь?»
И он ответил:
«Да нет, просто существую…»
Тогда дядя Миша сказал:
«Споем, что ли, помаленьку, чтобы правда не заснуть».
И они спели дружным автобусом свою любимую: «Забота наша такая, мы в десять всегда кончаем». Специально выездную песню. И еще что-то, уже из спектакля. Только Витимский не пел, кутая шарфом шею.
Потом снова был большой занос. Даже сломали лопату. Не успели отъехать, как спустило заднее колесо. Долго меняли камеру. Когда, наконец, тронулись, шофер сказал:
«Все. Последний сезон ишачу. На «Скорую» перейду. Там хоть смену отбухал – и гуляй. И людям хоть облегчение. А тут возишь взад-назад. Как дрова».
«Да еще сырые», – подмигнул за его спиной дядя Миша.
Но шофер уже распалился.
«И перед каждым обувь сымай, – сказал он, пуская автобус вразнос. – Народный из Ленинграда приехал: пожалте, на репетицию вози его из гостиницы, за три квартала. Гоняй машину! Обратно, с театру, опять вози. Дома небось за папиросами дальше бегает. Заслуженный! Опять ему тарантас!»
«Искусство требует жертв, Василий Антоныч», – сказала Наташа.
«Все. Хватит с меня вашего искусства!» – с отвращением отрубил шофер.
И все почему-то разом скисли. Как будто темный бес внутри каждого только и ждал этого случайного всплеска. Пустого всплеска. Потому что шофер уже пережил в театре трех директоров и штук восемь главрежей. И даже дочь у него училась в культпросветшколе, на театральном. Хуттер недавно выпускал ее в массовке, так шофер с супругой сидели в пятом ряду партера, и он все вытирал лицо огромным, как шерстяной плед, платком. Супруга и в антракте сидела в кресле так же прямо и твердо. А шофер, правда, отлучился в буфет, залпом выпил три бутылки пива, и во втором действии ему было полегче. Никогда он спектакля не смотрел, кроме этого, дочкиного. Потом подошел к Хуттеру и сказал:
«Вам когда чего надо свезть, дак я могу…»
«Поздно уже. Чего же сейчас везти?» – поразился Хуттер такому энтузиазму. Обычно машину можно было только через директора выбить, каждый выезд со скандалом. Шофер всегда пребывал в состоянии отчаянной, боевой обороны – так он понимал свою ответственность за резину, подшипники и карбюратор.
«Нет, – сказал шофер. – Ежели ВАМ, может, надо свезть…»
«А-а-а-а, – засмеялся Хуттер. – Это взятка натурой? А я не понял!…»
Очень он развеселился.
«Вам – дело, а вы – собака бела», – сказал, наконец, шофер и тоже заколыхался. Он не смеялся, а колыхался. Машину любил, как лошадь. И умел заговаривать ей зубы, если дурила. Была в нем основательная, из глуби, привязанность к дому. А домом его был театр. И никогда не уходят такие люди от своего дома.
- Предыдущая
- 6/41
- Следующая
