Требуется героиня - Журавлева Зоя Евгеньевна - Страница 21
- Предыдущая
- 21/41
- Следующая
– Немного.
– Достаточно. Остальное тебе завтра директор скажет, – не удержалась Наташа. – Еще что-нибудь высчитает.
– Надоело одно и то же читать, ты пойми. Стыдно уже. Надо хоть что-то новое подготовить, раз к людям ходим.
– Вот и подготовь, – сказала Наташа. – Только – когда? Мы же не концертная группа. Мы же театр. Ночью, что ли, готовить?
– Юрский тоже в театре работает, между прочим.
– Сравнил. Там же совсем другое. Ритм другой.
– Вот именно, – подтвердил Юрий. – Другой внутренний ритм. Там время даром не тратят.
– Чего тебя дергает в последнее время?
– Сам не знаю. Просто вечер какой-то дурацкий. Эта фабрика. Потом на телеграфе в очереди стоял, стоял…
– Маме?
– Конечно. Потом – в контору, смотрел первый акт. Подвинься.
Юрий улегся с краю. Мягкое крыло света приятно щекотало лицо теплом, удачную лампу купили, на редкость.
– И как у них пятая? – встрепенулась Наташа. – Представляю, как Ляля Шумецкая сейчас может провести. Сама репетирует, а внизу коляска стоит, у входа. Девчонка орет в коляске, аж вахтеры выскакивают. Какая работа!
Вместо понятного сочувствия Ляле Юрий уловил в Наташином голосе только раздражение. Это резануло. Торопился домой, обсудить вместе пятую, а сейчас сразу расхотелось говорить. Но он все-таки сказал, уже без запала:
– Ты, оказывается, не так уходишь…
– Я? Это новость. А ты?
– Я бревно. Но ты тоже не так уходишь. Сегодня понял.
– Я правильно ухожу…
– Ладно. Давай лучше утром.
Юрий прикрыл глаза.
– Это тебя Шумецкая убедила? Интересно…
Он не ответил. Щелкнуло. Теплый свет на лице погас. В темноте Наташа сказала с неожиданной горячностью:
– Трудно же будет! Сама же взвоет! Сколько времени уже потеряла, и еще впереди!… Прямо не понимаю, зачем она завела этого ребенка. Сейчас. Можно же подождать… Не уйдет же.
– А зачем тебе понимать? – сказал Юрий. – Это же ее дело.
Помолчали. Правда, что ли, заснуть…
– Нам только завести не хватает, – сказала вдруг Наташа. Вот она о чем думала. – Может, удивим мир?
– Это, пожалуй, для нас пройденный этап, – сказал Юрий, помедлив.
– Но ты же хотел Розку?
– Это давно было, – сказал Юрий.
Правда, давно. Еще в другом городе. В первый год. Наташа тогда приехала, и ее подселили к Юрию, в квартире были две комнаты. Он просил, чтобы мужика, но вдруг появилась новая актриса, и другой квартиры просто не было. Так им повезло сразу.
Наташа тогда еще возражала как раз против Розки. Смеялась: «Куда нам такое претенциозное имя? Давай уж прямо Дарья. Или Виола, Виола Мазини, дитя искусства. Очень смешно». Так и не договорились. Еще шесть месяцев впереди было, могли бы успеть. Юрий в тот раз что-то рано стал волноваться: за шесть-то месяцев Наташу он уже в магазин не пускал, чтоб не надорвалась, таща двести граммов масла и батон. Сам, как последний дурак, стоял в «Детском мире» перед колясками, приценялся. И даже выбрал первую куклу для Розки, не купил, правда.
Наташа в тот вечер рано пришла с репетиции, веселая. А у Юрия был свободный день, отгул, что ли, уже забыл. Она ввалилась в квартиру, веселая, бросилась на диван и объявила оттуда:
«Мазини! Утвердили «Джульетту». Сам Хуттер сказал. Будет ставить».
«С кем? – сказал Юрий, и что-то в нем покатилось. – С тобой?»
«А если не со мной, значит, с Риточкой Калинкиной. Ждать он не будет».
«Значит – с тобой, – сказал Юрий. – Поздравляю». – Все в нем мутно катилось куда-то, даже курить было противно.
«Но что же мне делать? – закричала Наташа и села. – Ты же сам понимаешь: через три года никто мне Джульетту не даст. Сейчас или никогда».
«Понимаю, – сказал Юрий. – Не кричи, тебе вредно».
Тут Наташа заплакала. Она плакала и говорила сквозь слезы:
«Тебе что? Больше нравится работать с Риточкой Калинкиной? Прости, я сама не знаю, что говорю. Мне плохо. Мне так плохо! Именно сейчас он берет «Джульетту». Как нарочно! Я не могу отказаться. Я себе всю жизнь не прощу. Я о ней вот с таких лет мечтала, ты же знаешь. А это мы же с тобой еще успеем. Мы же всегда успеем, правда? Мы же молодые еще!»
Юрий гладил Наташу по волосам и кивал, голос у него застревал в глотке.
А это была Розка. Так ее и не было, не судьба. Хорошо хоть не приволок куклу. Все правильно. О «Джульетте» столько было рецензий, на целую биографию. После нее и Хуттера начали двигать, Упоминать с высоких трибун в первом десятке нестоличных режиссеров. И потом они все вместе перебрались сюда, в этот город…
– Хватит с меня этого счастья, – сказал Юрий. – Сын у меня есть, обойдемся пока.
– У тебя, – повторила Наташа.
– Просто сказалось, прости. – Юрий протянул руку, но она отстранилась. – Чего сейчас говорить? Мать пока работает, возиться все равно некому. Поживем – увидим.
Наташа не ответила и еще отодвинулась. Юрий закурил ощупью. Дым понесся в открытую форточку. Навстречу дыму выблескивали снежинки. Снег валил за окном, любит снег ночью идти.
– Я вдруг сегодня подумала, – медленно сказала Наташа, – что ты мне ни разу не сказал «люблю». Просто словом. За все эти годы – ни разу…
– Ты же и так знаешь. Много разных других слов говорил. Лучше.
– Все-таки это, наверное, что-то значит…
– Ничего это не значит, – сказал Юрий. – Просто я не могу это слово сказать. Да что сегодня с тобой?
– Ничего. Спи, – сказала Наташа.
Но они еще долго лежали молча. Потом Юрий все-таки заснул,
Ночью они помирились и спали, пока не разбудил звонок. Он звенел долго и беззастенчиво. За квартиру вроде заплачено. Может быть, электричество? Нет. Тоже. Значит, пожар. Юрий шевельнулся, чтоб встать. Тогда Наташа вдруг вспомнила:
– Это же воскресник!
– Какой в понедельник воскресник?!
– Не придирайся к словам. По уборке снега. Внизу объявление, нужно быть любознательным.
– Прекрасно, – одобрил Юрий, укладываясь обратно.
Прошло еще сколько-то минут. В стариковской неге. Тепло и безгрешно. Нетипичный какой выходной – никуда не надо мчаться с утра. Ни в прачечную, ни на телевидение. Только у Наташи в четырнадцать десять – радио, детская передача. «Звали Суриком сурка, дали Сурику сырка, не докушал он сырок, но сказал «спасибо». Мораль вся сводится к этому. Когда Наташа пойдет на запись, Юрий как раз отправится на свидание, сегодня у Борьки приемный день, дожили.
Наташа все-таки встала.
Пижама ее прошелестела, как ворох листьев, Наташе идет этот цвет, цвет осенней неразберихи в запушенном парке. Камень ее – янтарь, и сама он как янтарь, свет от нее. Может быть, только шея самую чуточку хрупка для Наташиных плеч, да это уже придирки.
Юрий вдруг удивился холодку и отстраненности твоих мыслей. Довольно мутный, однако, поток сознания.
– Как только люди всю жизнь к восьми встают,
– сказала Наташа.
– Не в два же ложатся, – сказал Юрий.
– Хорошо, если в два…
Бывает и в три. И в четыре. Ночная профессия – актер. Если спектакль труден, сразу из головы не выкинешь. Надо растить в себе ремесленника, а то от бессонницы пропадешь. Крепкого такого ремесленника, удачно сочетающего умеренность и полет. Все кругом уже порошки глотают, противно смотреть. Хотел бы он знать, кто, кроме актеров, бродит по гостям во втором часу ночи. По своим же, конечно. Давая себе разрядку спором, стихами, сигаретой, все равно чем, Или висит на телефоне в четыре утра. По той же причине. Утром, конечно, едва продираешь глаза, впритык к репетиции.
– Зарядку я все-таки сделаю, – сказала Наташа.
Юрий смотрел, как она разминается. Листья оранжево вспыхивали и потухали в его глазах, хороша пижамка. Впрочем, на Наташе случайных вещей не бывает, это не Лена. Только, пожалуйста, без всяких сравнений, гражданин барышник.
Зарядку она никогда не пропускает. Боится. Когда Наташа впервые увидела мать Юрия, она сказала: «Какая у тебя мама красивая. Худая». Обычно Наташа чрезмерно придирается к внешности, всякое отступление от совершенства очень уж ей режет глаза. От уродства она прямо заболевает. Однажды она утащила Юрия из кинозала посреди сеанса. Уже на улице объяснила, зябко ежась: «Там же рядом сидел с такими волосатыми руками! Толстые волосы. Даже на пальцах. Меня чуть не стошнило. А челюсть! Ты заметил? Абсолютно квадратная челюсть. Надо бы в милицию сообщить. Это, наверное, убийца, честное слово». И весь день она потом ежилась.
- Предыдущая
- 21/41
- Следующая
