Дитя эпохи - Житинский Александр Николаевич - Страница 81

• Предыдущая
• 81/91
• Следующая

Черемухин, изнывавший от языкового бездействия, начал болтать с итальянцами. Потом оказалось, что это не итальянцы, а испанцы. Вдобавок, члены правящей партии франкистов. Узнав об этом, Черемухин замолчал.

Лисоцкий читал разговорник и тихо бормотал:

– Цо будеме делат днес вечер?

Почему-то он решил начать с чешского языка. Видимо, потому, что тот был понятнее других.

Часа через два мы приехали в Рим. Черемухин побежал в посольство узнать насчет билетов, а мы с Лисоцким решили побродить по городу.

Город Рим довольно приятен на взгляд. Его украшает разная архитектура и экспансивные жители. Лисоцкий у всех спрашивал, как пройти в Ватикан. Ему страшно хотелось посмотреть Ватикан. Кроме этого слова мы ничего по-итальянски не знали. Встречавшиеся итальянцы, а также норвежцы, шведы, американцы, немцы, югославы и другие туристы, размахивая руками, объясняли нам, как пройти в Ватикан. Это напоминало вавилонское столпотворение. Наконец мы догадались сесть в такси, и Лисоцкий сказал:

– Ватикан.

– Си, – кивнул шофер, и мы поехали.

– А вы уверены, что Ватикан где-то поблизости? – спросил я.

– О! Вот это сюрприз! – воскликнул шофер по-русски. – Соотечественники? Весьма и весьма рад встрече.

– Вы русский? – спросил Лисоцкий.

– Чистокровный, – ответил шофер. – Моя фамилия Передряго. Степан Иванович. Я дворянин... А вы, я вижу, нет?

– Остановите машину, – сказал Лисоцкий.

– Зачем? – спросил Передряго. – Я с радостью довезу вас до Ватикана, господа. Не так уж часто мне выдается обслуживать своих.

– Мы вам не свои, – сквозь зубы сказал Лисоцкий.

– Ах, оставьте ваши лозунги! – сказал Передряго. – Мой папаша был не свой вашему папаше, это я еще допускаю. Но мы-то тут при чем? Не правда ли, молодой человек? – обратился он ко мне.

– Не знаю я вашего папашу, – буркнул я.

– И напрасно, – заметил Передряго. – Штабс-капитан Его Императорского Величества Семеновского полка Иван Передряго. После того, как он отправил мою мать с младенцем, то есть со мной, в Париж, я не имею о нем известий. Вероятно, его расстреляли, как это было у вас принято.

– И правильно сделали, – сказал Лисоцкий.

– Вы так считаете? – спросил Передряго, делая плавный поворот у собора Святого Петра. – Мы приехали! Вот вам Ватикан, прошу!

Лисоцкий с отвращением отсчитал бывшему соотечественнику лиры, и мы подошли к собору. На ступенях собора стоял хорошо одетый старик. Перед ним находился перевернутый черный цилиндр, на дне которого поблескивали монетки.

– Вы русский? – прямо спросил Лисоцкий старика.

– Как вы угадали? – надменно сказал старик.

– Фу ты черт! – воскликнул Лисоцкий и плюнул на ступени собора.

– А вот этого не следует делать, батенька, – строго сказал нищий. – Вы не в Петербурге.

– И не стыдно вам попрошайничать, да еще на паперти католического собора?! – вскричал Лисоцкий, в котором вдруг заговорили национальные и православные чувства.

– Как вы могли подумать? – возмутился старик. – Я демонстрант. Я собираю средства на ремонт русской церкви. Я хочу обратить внимание папы на неравенство католической и православной общин.

– А-а... – сказал Лисоцкий и, оглянувшись, выдал несколько монеток старику в поддержку наших христиан. Я расценил это как акцию против папства.

Убедившись, что старик идеологически безопасен и вообще почти наш, мы с ним поговорили. Как только он узнал, что мы едем в Бризанию, он тут же нас перекрестил.

– Храни вас Господь, – сказал он.

– Зачем? – дружно удивились мы.

– Это никогда не помешает, – сказал старик. – Особенно в Бризании.

– Вы тоже были в Бризании? – спросил Лисоцкий.

– Упаси меня Бог, – сказал старик.

И он поведал нам историю своего дяди. Его дядя был популярным священником до революции. У него был образцовый приход, дом, сад и собственный выезд. И вот однажды, незадолго до русско-японской войны, дядя с семьей снялся с насиженного места и укатил в Бризанию. Говорили, что перед этим он получил какое-то письмо. Дядя уехал в Бризанию миссионерствовать. С тех пор о нем не было никаких вестей.

– Как его звали? – спросил Лисоцкий, доставая записную книжку.

– Отец Александр, – сказал старик. – Александр Порфирьевич Зубов. У него было трое сыновей и дочь.

Лисоцкий все эти сведения записал. Дружески распрощавшись со стариком, мы пошли в посольство. На ходу мы обсуждали новые данные о Бризании. Показания старика косвенным образом подтверждали информацию, полученную от Рыбки. Это касалось прежде всего религии. С какой стати, спрашивается, православный поп кинется в черную Африку? Вероятно, его позвал религиозный долг.

В посольстве нас встретил Черемухин с билетами на самолет.

– Здесь полно русских! – шепотом сказал он.

– Знаем, – сказали мы.

– Учтите, что не каждый русский – советский, – предупредил Черемухин.

– И не каждый советский – русский, – сказал я. – Не учи ученого, Паша. Это мы еще в школе проходили.

Самолет улетал поздно ночью. В римском аэропорту мы прошли через какие-то камеры, которые нас просвечивали на предмет выявления бомб. Кроме того, нас придирчиво осматривали полицейские. У меня оттопыривался карман. Полицейский указал пальцем на карман и спросил:

– Вот из ит?

– Ля бомба, – пошутил я.

Полицейский что-то крикнул, и все служащие аэропорта, находившиеся рядом, попадали на пол, закрыв головы руками.

– Чего это они? – удивился я.

– Шутки у тебя дурацкие! – проорал Черемухин и запустил руку в мой карман. Оттуда он вынул яйцо. Это было наше русское яйцо, сваренное вкрутую еще на «Иване Грозном». Между прочим, Черемухин сам его сварил и засунул мне в карман, чтобы я не проголодался.

Полицейский поднял голову, увидел яйцо и улыбнулся.

– Не шути! – сказал он по-итальянски.

После этого мы проследовали в «боинг», двери закрылись, и самолет вырулил на старт, чтобы взлететь с Евразийского континента. Стюардесса пожелала нам счастливого полета, моторы взревели, и мы оторвались от земли.

Если вы не летали на «боинге», ничего страшного. Можете себе легко представить. Внутри там так же, как на наших самолетах, только немного фешенебельней. Черемухин сидел у окна, Лисоцкий рядом, потом сидел я, а справа от меня сидел человек с лицом цвета жареного кофе. И в длинном халате. На русского не похож.

Как только мы взлетели, Черемухин с Лисоцким уснули. А я спать в самолете вообще не могу. Я физически чувствую под собой пустоту размером в десять тысяч метров. Поэтому я откинулся на спинку кресла и принялся наблюдать за пассажирами.

Мой сосед прикрыл глаза, сложил ладони и повернулся ко мне, что-то шепча. Я думал, это он мне, но потом сообразил, что сосед творит намаз. То есть молитву по-мусульмански. А ко мне он повернулся потому, что я сидел от него на востоке.

Мусульманин долго разговаривал с Аллахом, чего-то у него клянча. Я совершенно успокоился относительно его происхождения. Он никак не должен был быть русским. Хотя мог быть азербайджанцем или узбеком.

Он закончил намаз и открыл глаза.

– Советик? – спросил я его на всякий случай.

Он сделал рукой протестующий жест. При этом как-то сразу разнервничался, задергался и стал озираться по сторонам. Я широко улыбнулся и сказал внятно:

– Мир. Дружба.

Он вдруг захихикал подобострастно, погладил меня по пиджаку и показал жестами, чтобы я спал. Я послушно прикрыл глаза, продолжая между ресниц наблюдать за мусульманином.

А он, не переставая нервно трястись, откинул столик, находившийся на спинке переднего кресла, и принялся шарить руками в своем халате. Потом он вынул из халата какую-то железку и положил ее на столик. Следом за первой последовала вторая, потом еще и еще. Он совсем взмок, рыская в халате. Наконец он прекратил поиски, еще раз быстренько сотворил намаз и начал что-то собирать из этих железок.

Мусульманин собирал крайне неумело. Он прилаживал детали одна к другой то тем, то этим боком, пока они не сцеплялись. Потом переходил к следующим. Вероятно, он забыл инструкцию по сборке на земле и теперь зря ломал голову.

• Предыдущая
• 81/91
• Следующая